14.VI.- Выдра лежала в корзинке, с бантиком, обложенная веночком из кусков свежекопченого балыка, и тревожно принюхивалась: пахло рыбой, но вместе с тем дымом, гарью, пожаром, в котором она потеряла мать.
- Радуня, сиротинушка ты моя дорогая,- говорила, Вера,- я постараюсь сделать твою жизнь счастливой, дам тебе все, только вот воду дать не смогу.
- Но для выдры вода - самое главное,- заметил Павел.
- Верно, но у нашего ручья такое сильное течение, что оно унесет Радуню и не вернет ее нам.
- Тогда давайте устроим ей пруд,- сказал я шутливо.
- Пруд? Где мы возьмем пруд? - спросили одновременно Вера и Павел.
- А вот где: построим дамбу,- начал я вроде в шутку, но незаметно для себя увлекся.- Наш ручей течет по оврагу, и вот за забором овраг сужается, его берега становятся почти отвесными, образуя ворота шириною шагов в двадцать. Если это место засыпать глиной, землей, камнями и сделать шлюз, то прямо напротив нашего дома образуется большой, довольно широкий пруд. В общем, нужна дамба длиною в двадцать шагов.
- Ведь это не так уж трудно сделать, правда, Бронек? - спросила Вера, и в глазах ее я прочел страстную мольбу. Милая ты моя, если это для тебя так важно, то будет тебе пруд!
- В общем, задача вполне посильная... Сколько времени может на это уйти?
- Не больше двух недель,- ответил Павел.- В Маньчжурии мы насыпали такую дамбу в полверсты длиной за две недели.
- Но вы работали всей ротой... Впрочем, на огороде теперь дел нету, можем заняться прудом, вот красота-то будет около дома!
23.VI.- Не писал целую неделю. Днем некогда, а к вечеру устаю ужасно. Делаем дамбу. Павел с Митрашей плотничают, а я, Вера, Дуня и Эрхе с Ширабом на четырех оленях возим камни, глину и землю.
Павел с Митрашей спилили четыре дерева и обрезали по длине дамбы. Два бревна уложили на дне в четырех шагах друг от друга, два наверху и начали с обеих сторож обшивать досками. Таким образом получается как бы наклонный забор. Мы же укладываем между досками слой камней, потом слой глины, слой земли и так далее. Теперь Павел с Митрашей делают шлюз в виде большущего ящика со щитом, поднимаемым кверху.
За день так изматываемся, что вечером даже есть неохота. Руки у нас в мозолях, лицо и шея искусаны гнусом. Гнус донимает ужасно. В сетках неудобно, душно и видимость плохая, а дымокуры мало помогают. Я хотел Веру избавить от этой каторги, но куда там! Вкалывает, как ломовая. У нее угрызения совести, что втравила нас в это дело. Теперь уже поздно отступать, нытье без толку тоже ни к чему, остается только, сжав зубы, доделывать дамбу.
8.VII.- Позавчера, на двадцать первый день, мы закончили дамбу и перекрыли ручей. Сегодня вода, двое суток наполнявшая пруд, достигла максимального уровня, получился водоем шириною шагов в пятьдесят, а длиною более трехсот, сужающийся в начале и в конце. Померили глубину - почти до пояса в начале, по шею в середине и с головкой около шлюза. Мы подняли щит, пропуская ручей, вода хлынула с шумом, будто на жернова, хотя Павел закрепил на водосбросе проволочную сетку, чтобы от нас не могла ускользнуть не только выдра, но даже плотва.
Мы стояли у дамбы, любуясь делом своих рук - зеленоватым зеркалом пруда, в котором отражалась тайга. Вид прекрасный, пейзаж преобразился до неузнаваемости. Вода, казалось, озарила светом все кругом, и посветлевший лес задумался, не веря собственной красоте. Вдруг на воду плюхнулся пролетавший селезень и, оставляя за собой треугольный след на воде, громко закрякал. Мы очнулись. Вера пустила в пруд Радуню.
День был жаркий, мы решили искупаться. Поскольку ни Дуня, ни Эрхе не умеют плавать, Вера пошла с ними туда, где вода по пояс, а мы разделись на берегу, у дамбы. Брыська, не задумываясь, прыгнул за мной в воду, как прыгнул бы и в огонь, если б я там оказался. Остальные члены его семейства, полаяв и постояв в нерешительности, последовали все же его примеру. Тогда и Маланья, недоверчиво наблюдавшая за нами с берега, вошла в воду и села, наслаждаясь прохладой, а собаки с лаем плавали вокруг нее - закрепляли дружбу.
Вечером Радуня вернулась к нам и, как обычно, ночевала в своей корзинке.
Это был для нас большой день, который надолго останется в памяти. День двойной победы. Нашей победы над природой - мы ведь изменили пейзаж. И животные, имея возможность выбора, возвращаются к нам.
11.VII.- Дальнейшие последствия создания пруда.
Пруд, задуманный поначалу для Радуни, неожиданно привнес в нашу местность новую красоту и стал для всех нас местом купания.
А дальше - больше.
Вера заметила, что наш огород расположен ниже уровня пруда. Мы вчера прорыли канавку, и вода из пруда поплыла в бак на огороде. Теперь трудоемкая поливка стала пустяком.
А сегодня Павел, сидя с удочкой на дамбе, поймал окуня. В пруду появилась рыба.
- Сазанов бы здесь развести! - размечтался Павел.- Знаешь, какая вкуснотища копченый сазан?
- Нету в нашем краю сазанов. Да и зачем их здесь разводить, в реке что, рыбы мало?
- Да, четыре версты в одну сторону и столько же обратно, а здесь прямо у забора пруд с ключевой водой. Это же сокровище... Грех его не зарыбить.
Семя мечты брошено, оно взойдет, станет действительностью - полным рыбы прудом Павла.
15.VII.- Каждый день купаемся в пруду.
Пришли буряты, восхищались, но купаться не стали. Только Эрхе, как невеста Павла, не поддается этой фамильной водобоязни. Они договариваются с Дуней и вместе купаются.
Митраша с Ширабом едут завтра на рассвете в Удинское делать покупки. Вера заказала несколько кур с петухом. Хочет иметь яйца.
- А ты запиши,- обратилась она ко мне,- человек, около которого не может кормиться никакое живое существо, немногого стоит.
(Иногда я секретарь, записывающий золотые мысли своей повелительницы.)
17. VII.- Сегодня мы говорили с Верой до глубокой ночи. Я рассказывал ей о своем детстве. Сначала беспорядочно, потом она заставила меня изложить все по порядку, тогда я попытался передать атмосферу после подавления восстания 1863 года, атмосферу страха, слухов, ненависти, песенок вроде "и в Сибирь нас отправят с казаком", рассказал о приезде Станислава, проколотого казачьей пикой, о подпольной деятельности Ста-мировского, аресте отца, одно вытекало из другого, сцеплялось с третьим, воспитанный в такой среде и такой обстановке, да еще с моим темпераментом, я не мог не вступить в боевую организацию, не участвовать в деятельности, закончившейся кражей тридцати ружей и убийством городового.
- Бог мой, Бронек, я почти ничего не слышала обо всем этом... Мы жили в разных мирах. Почему же мой мир так мало сочувствовал твоему?
18. VII.- Я продолжал свой рассказ. Вера слушала, затаив дыхание, и только изредка бросала отдельные реплики, например, по поводу Потомской: "Как же ты сразу не угадал, что это за человек?" "Любовь слепа",- ответил я, и она замолчала, вспомнив, должно быть, что тоже была слепой, полюбив извращенного эротомана.
Я кончил, и Вера долго молчала, положив голову мне на грудь.
- Никак не пойму. Тебя считают провокатором, а ты молчишь. Не протестуешь.
- Кому мне заявлять протест? Всем? Не забывай, что это подполье, где никто никого по-настоящему не знает, не уверен, кто герой, кто провокатор.
- Ты смолчал, когда тебя оскорбил Гоздава.
- Гоздава тяжело больной человек.
- Ты мог бежать, добравшись уже до вокзала в Нижнеудинске. Почему ты не уехал с Барвенковой?
- Потому что не выношу эмиграцию... И кроме того, каждый день, прожитый мною здесь,- опровержение тех ложных слухов. Поэтому я не бегу.
Вера прижалась ко мне.
- Милый, я не потому спрашиваю, что хоть капельку сомневаюсь в твоей невиновности, просто вижу, как ты мучаешься.
- С тех пор, как ты со мной, я уже не так мучаюсь. И шепотом признался в том, чего не открыл бы никому:
- И вообще, с тех пор, как я потерял веру, мне все равно, где жить, возможно, в Сибири даже лучше... Я уже не верю, что доживу до социализма.