Семь
Как я уже сказал, я обо всем узнал после уроков. Я сидел на капоте на стоянке школы матери Макколи, где Гретхен парковала свое синее ведро и куда я приходил каждый день после уроков, чтобы она подбросила меня до дома, и слушал, наблюдая, как Ким и Гретхен разыгрывают в лицах всю эту историю со Стейси Бенсен: и как на них смотрели девчонки в коридоре, и как Гретхен восприняла толстый намек, и даже как она проорала "Отсоси-ка у меня, Барби!". Я просто слушал и кивал. Что бы ни случилось за день, мне всегда приходилось выслушивать все в мельчайших подробностях, прежде чем ехать домой. Вообще-то мне было насрать на Стейси Бенсен. У меня с ней не было никаких проблем. Я вообще не был панком. Я не искал приключений на свою задницу. Как я уже говорил, я слушал металл и тяжелый рок типа AC/DC, Motley Crue, Metallica, и все в таком роде в основном. В старших классах каждый день я носил одно и то же: синюю фланелевую рубашку поверх белой рубашки на пуговицах и черного галстука - носить который я был обязан, - черные брюки и черные туфли, износившиеся почти до серого. У меня были грязно-каштановые волосы, свисающие на глаза, как швабра, и еще очки в огромной коричневой оправе, которые я был вынужден носить из-за плохого зрения. А также у меня был особо тяжелый случай с угрями - на лице, на шее, даже на спине. Как я уже говорил, мне кажется, что я был тихоней. Во мне ничего не было от панка. Я всегда думал, что панки - кучка жалких притворюшек, я думал, что они блин уж чересчур стараются. Я что хочу сказать: я ведь вырос вместе с Гретхен и Ким - мы вместе были лузерами в средней школе в математической группе Блума, где Гретхен предводительствовала, - и только поэтому мы, видимо, все еще тусовались: мы, наверное, просто привыкли вместе быть лузерами.
- Мне даже записку домой послали, - похвасталась Гретхен, копаясь в школьной сумке. - И на три дня отстранили от занятий. Она перебрала все свои папки и ручки, нашла листок голубой бумаги и гордо подняла его над головой, как будто это была стипендия или что-нибудь в этом роде. Я лишь кивнул и отвернулся.
- Вы сейчас сразу к Гретхен? - спросил я.
- Мне на работу надо, - ответила Ким.
- А я не знаю. Что-то не хочется домой, - сказал я.
- Что за хуйня, Брайан, детка? - спросила Ким и ткнула пальцем мне в грудь. Я посмотрел на ее блестящие черные армейские ботинки, затем на Гретхен, на которой были темные очки и которая все еще размахивала в воздухе своей запиской, опустил голову и пробубнил:
- У меня серьезная проблема.
- Какая это у тебя серьезная проблема? - смеясь, спросила Гретхен.
- Да ничего.
- Что? Что еще?
- Ничего.
- Блин, просто скажи, - прошипела Ким. - Что блин у тебя за проблема?
- Мой отец. Это идиотизм. Он стал спать внизу, - пробубнил я и опустил голову.
- Ну и что блин это значит? - спросила Ким.
- Не знаю. Несколько дней назад, перед тем как ложиться спать, знаете, поздно было уже, я увидел, как он лежит на диване, и он меня увидел и сказал: "Все в порядке, Брайан, я какое-то время посплю здесь".
- Ну, и ты думаешь, они в конце концов разбегутся?
- Ну не знаю, думаю, да.
По ночам мой папа, который работал на заводе шоколадных батончиков "Тутси" и независимо ни от чего всегда пах как шоколадная конфета, стал спать внизу, где находилась моя комната. Мне очень нравился папа, он был тихоня, как я. Когда я был маленьким, да и теперь, он часто приходил домой с работы, и, держа руки за спиной, заставлял меня угадывать - в какой руке? - а затем высыпал несколько шоколадных батончиков мне на ладони. Мама говорила, что мои проблемы с угрями из-за этого. У папы тоже были угри. Меня это не волновало, потому что он вечно то напевал, то рассказывал пошлые анекдоты. Он приходил домой с целыми сумками шоколадных батончиков, и мы строили все эти гигантские сооружения - Эйфелеву башню, Сфинксов, и все из шоколадных батончиков - для ежегодного состязания отцов и сыновей на заводе "Тутси". Иногда он снимал очки и протирал их и пристально смотрел вдаль, как будто собирался сказать что-то важное, и ничего не говорил, прям как я. И теперь он спал внизу, один, одинокий, и из-за этого я чувствовал себя ужасно. Я не знал, что именно с ним происходит.
Ну о матери я не хочу много говорить, хватит с вас и такого: когда я учился в младших классах, у нас каждый год проводился конкурс резьбы по тыкве. И мы с моим старшим братом Тимом каждый год типа в них побеждали, потому что тыквы за нас вырезала мать. Мы вообще-то ее совсем не просили, она вроде как заставляла. У нас есть одна черно-белая фотография, где я классе в третьем, а Тим в шестом, сделанная по случаю нашей победы в тыквенном конкурсе, и Тим стоит на одном конце длинного такого стола, а я на противоположном конце, и между нами все остальные дети, и тыква у Тима - изумительной красоты индейский вождь, а у меня - Дракула с обнаженными клыками, и выглядят они как близнецы-братья, вождь и Дракула, потому что их обоих сделала мама, и никто, ни один из учителей или директоров, ничего не заметил и не сказал. И вот так моя мама была почти во всем.
- Пап, тебе не будет одиноко тут спать? - спросил я, стоя в темноте и глядя на разноцветные отблески экрана телевизора на его лице.
- Все в порядке, Брай, спасибо, что спросил. Здесь полно места, сынок. И спорю, сегодня покажут какой-нибудь хороший фильм.
- Хорошо. Ну, в смысле, а что мама?
- Ну она немного раздражена. Просто будет проще поспать тут какое-то время.
- А, - сказал я. - Ну ладно, хорошо, спокойной ночи.
- Спокойной ночи, сынок.
В ту ночь я слышал, как он храпит под старый вестерн, и звуки выстрелов в телевизоре эхом отзываются в его сонном бормотании. Мне было обидно за него. То есть он был там, его доброе лицо, грязно-русые волосы, рабочие сапоги у дивана, он дышал через нос, громко сопя, точь-в-точь как я. Я увидел, что он не снял очки, так что я подкрался бесшумно, поглядел на него и вроде бы медленно снял их. Не знаю зачем, я примерил их; оправа мне подошла, только диоптрии были слишком большие. Я подумал, странно, что у нас с ним оправы одного размера, сложил очки и водрузил их на подлокотник дивана как можно аккуратнее, все еще стараясь не разбудить его. Я почувствовал, что наступил на что-то босой ногой, и обнаружил пять или шесть шоколадных батончиков, разбросанных вокруг папиных сложенных брюк, что было немного странно, и я постоял над ним еще с минуту, размышляя о том, почему ничего хорошего, кажется, нет в жизни тех, кому перевалило за восемнадцать.
- Так что, он переезжает или что? - спросила Гретхен.
- Не знаю. Просто спит теперь внизу.
- Он тебе что-нибудь сказал об этом?
- Не-а. Не то чтобы.
- Это блин действительно херня какая-то, - вздохнула Гретхен, похлопав меня по спине.
Ким, в совершенно не свойственной ей манере, повернулась и обняла меня, обвив мне шею тонкими руками. Я почувствовал шипы ее браслетов у своей щеки, я вдохнул фруктовый, липкий аромат ее геля для волос, сладкий запах жвачки; я почувствовал ее маленькую, твердую, плотную грудь, когда она стиснула меня. Сказать правду, я хотел Ким еще в средней школе. Я представлял, как залезаю к ней в штаны и даже хуже, намного хуже, но когда она обняла меня, я не почувствовал даже легкого возбуждения. Мне стало плохо. Плохо, потому что я понял, как жалко выгляжу - раз она даже решила меня обнять. Я закрыл глаза, чтобы не заплакать, а она просто стояла, обнимая меня вот так. А затем это случилось: она выдохнула прямо у моего уха, случайно, и выдох этот был жаркий и влажный, и у меня сразу же встал по полной программе.
- Чувак, - сказала Ким, - у тебя что, встал, что ли?
- Нет, - ответил я.
- А очень на то похоже. - Она отпрянула и оперлась на капот. - Вот почему никто не бывает мил с тобой, Брайан.
- Все равно спасибо, - сказал я, и мы все забрались в машину, чтобы подбросить Ким на работу в торговый центр.
Восемь
В школе я в основном занимался тем, что придумывал названия для суперпопулярных хард-рок-групп, в которых мне в один прекрасный день доведется играть, изобретая состав инструментов и названия песен и составляя списки участников и все в таком роде. Даже на репетициях школьного оркестра - занятие, которое я выбрал сам. и был страшно этим смущен, поскольку: Да брось ты, школьный оркестр? Ты видел их шляпы? И идиотские куртки? Неловко было еще и потому, что вместе с нами занимались девчонки из Макколи, девчонки, девяносто процентов из которых были еще более заученные, заторможенные и нескладные, чем я. Да брось ты, какая нормальная девчонка станет в свободное время играть на гобое, так ведь? Я только поэтому и записался в этот класс, в смысле, из-за девчонок, и ошибиться сильнее я не мог. Так что когда я должен был играть на ксилофоне, аккомпанируя кларнету, я всегда слышал идиотскую, затасканную мелодию, извлекаемую из старой, плохо настроенной трубы строго позади меня, и представлял, как я зажигаю со своей суперпопулярной группой на стадионе, а на трибунах орут фанатки с огромными сиськами, размахивая над головой лифчиками.
Как например, мой новый шедевр, настолько хороший, что просится быть запечатленным на странице: Мы верим в богов, величайший альбом величайшей группы всех времен под названием "Молодые боги", в состав которой вошли Томми Ли на ударных, Эдди ван Хален на соло-гитаре, Иззи Страдлин на ритм-гитаре, Клиф Бертон на бас-гитаре (если бы он был жив, но поскольку он был мертв, Гедди Ли пришлось бы играть на бас-гитаре, хоть RUSH и полное дерьмо), а также Эдди ван Хален на клавишных, и - встречайте - Брайан Освальд, вокал/ксилофон.
1. Порви как следует
2. Так приходит грех
3. Мы верим в богов (заглавный трек)