– Что вы, что вы! – Лера оживленно мотала головой, – Я вовсе не тороплюсь домой. Главное – это точно поправиться. Я не хочу идти домой, пока лечение не будет в должной степени произведено.
Улыбаясь, Лера со всей искренностью рассказывала обо всем, что интересовало Екатерину Васильевну, но разговор их не был обычно особенно длинным – Лера не скандалила, не клянчила выписку, не скрывала своих переживаний, старательно отвечая на все вопросы, интересовавшие врача. Хотя, в общем, Лере и скрывать толком было нечего – Каспера она с тех пор так и не видела, доктор Громов тоже не появлялся, да Лера уже и сама поняла, что они ненастоящие, их нет и не было – разве что, признаться, не могла до конца в это поверить, что вызывало у нее некоторое беспокойство, обусловленное растерянностью, в чем она честно признавалась Екатерине Васильевне. Иногда же Екатерина Васильевна и почти что совершенно не разговаривала с Лерой – окинув девочку внимательным взглядом, она удовлетворенно кивала, анализируя по Лериному виду одной только ей понятные вещи, о которых сама Лера не догадывалась.
Широко улыбнувшись, Екатерина Васильевна грузно поднималась с Лериной кровати, чтобы перейти к следующей пациентке.
– Екатерина Васильевна! – Лера останавливала врача, с мольбой заглядывая ей в глаза, – Скажите – я понятно разговариваю? У меня связная речь? Нормальная логика?
– Нормальная, Лерочка. Ты выздоравливаешь, я знаю.
– Спасибо.
Приободренная Екатериной Васильевной, Лера вскакивала с кровати и выбегала в коридор, чтобы исподтишка понаблюдать за другими врачами, которые так же обходили своих пациентов. Так ли они были внимательны к своим подопечным, как Екатерина Васильевна – к своим? Внимательно оглядывая других врачей, она заключала, что они, пожалуй, столь же добросовестны, но все же доверяла больше всех Лера все-таки Екатерине Васильевне, и она на совершенно субъективных основаниях казалась Лере самой внимательной, самой доброй.
После обхода врачами больных сотрудники больницы собирали пациентов маленькими группами и уводили на другой этаж, где проводились самые разные реабилитационные мероприятия, организованные специально для них. Выходя под присмотром кого-либо из сотрудников за пределы отделения вместе с другими девочками, Лера улыбалась, вспоминая свой столь реальный для недавнего прошлого страх перед тем, что находится за заветной железной дверью. Теперь она знала, что за дверью отделения находится лестница, по которой они спускались на этаж ниже, где их разводили по разным кабинетам, где проходили групповые занятия. Лера улыбалась себе под нос, вспоминая, как обмирало ее сердце всякий раз, когда раньше она наблюдала, как людей уводят за эту дверь, и как она боялась того, что могло там, в этой незримой неизвестности, случиться с ними. Теперь же она знала, что людей здесь не убивают, и ей самой было странно подумать о том, как такие мысли могли приходить ей в голову.
– Лерка, чему ты улыбаешься? – подозрительно спрашивала ее Мария Владимировна, которая время от времени так же провожала пациентов на занятия.
– Ничего. Просто, – Лера задирала голову, чтобы заглянуть в лицо медсестры, и делала это искренне и открыто, – Просто смешно вспоминать о том, какие мысли приходили мне в голову раньше. Раньше мне было ужасно страшно даже подумать о том, что находится за пределами отделения и что там происходит с людьми, а теперь я понимаю, как это было глупо.
Встречи пациентов были самые разнообразные, но одинаково необходимые для всех. Они собирались группами в небольших комнатах, специально отведенных под такие мероприятия, и вместе с медицинскими сотрудниками посвящали себя разным занятиям. Сюда же приходили и пациенты других отделений больницы – как женских, так и мужских. Здесь пили чай, ели конфеты, рисовали и вырезали картинки из разноцветной бумаги, клеили картонные домики, придумывали оригинальные аппликации из камешков и листьев. Здесь пели песни, танцевали и читали стихи. Здесь играли в игры, выполняли причудливые задания и просматривали фильмы, записанные на множество компакт-дисков. Здесь плакали и смеялись, шутили и смущались. Здесь мальчики знакомились с девочками, здесь дружили и влюблялись – все было как в настоящей жизни, оставленной ныне там, за пределами этих решеток на окнах. Здесь не просто хорошо проводили время вместе, и не просто учились чему-то новому либо утраченному, главное – здесь учились общаться, здесь люди снова могли чувствовать себе здоровыми. Здесь пациенты были оживлены, они проявляли интерес друг к другу и учились разговаривать – казалось бы, такой простой, элементарный, базовый навык, однако для многих тут, включая саму Леру, этот навык потерпел некоторые изменения, связанные, вероятно, с болезнью. Проведя здесь столько времени, Лера словно бы разучилась просто разговаривать – проведя столько времени в молчании и подозрительной настороженности, вызванной страхом, Лера совсем забыла, как это делается, как поддерживается разговор, и для чего это нужно. А может, она разучилась общаться еще раньше – ведь, если вспомнить события последних месяцев, то можно заметить, что работать и жить Лера тоже предпочитала в одиночестве. Нет, теперь Лера знала абсолютно наверняка, что когда-то была совсем не такой – теперь, глядя с некоторой критикой на свое заболевание, она вспомнила, поняла, что раньше в ее жизни было все по-другому. Еще обучаясь в институте, у нее были и друзья, и романтические симпатии. Она не была слишком общительным человеком, но все же какие-то контакты имели для нее значение, а за последние несколько месяцев с ней словно бы случилось что-то, и потребность в общении, все более уменьшаясь, в конце концов свелась на нет. Не общаться ни с кем нельзя – так учила Леру Екатерина Васильевна. Хотя бы с кем-нибудь разговаривать нужно, хоть с кем-нибудь человеку нужно делить свои переживания, а замыкаться в себе – это неправильно, и полная отгороженность от внешнего мира – это болезнь. И это было верно. Сразу после того, как Лера окончательно замкнулась в себе, с ней случилось что-то, и преследователи во главе с доктором Громовым вошли в ее жизнь. Если человек все время хочет быть один – это в любом случае плохой признак, какими бы ни были на то причины. Надо общаться с другими девочками – так говорит Екатерина Васильевна. Надо интересоваться тем, что происходит вокруг. И Лера с удовольствием следовала ее настоянию. Лера доверяла своему доктору всецело, но причина была не только в авторитете Екатерины Васильевны – просто Лере самой очень хотелось участвовать в жизни других людей, и она посчитала это совершенно нормальным желанием, вот и все.
И опять-таки она видела бонус в том, что общение происходит в стенах больницы – все тут было как в реальной жизни, но тут не было ни зла, ни обмана, ни подлости, ни прочих изъянов внешнего мира – люди, проходящие здесь лечение, все были в одной лодке, а потому относились друг к другу со всей искренностью и истинной нежностью. У всех была одна беда, и все пытались поддержать друг друга, мотивируя на лечение. А если что-то было непонятно, или тревожно, или страшно, то, на все случаи – Лера знала – рядом всегда есть человек в белом халате, и белый халат этот является знаком дружбы и покровительства. Если бывает страшно, то всегда есть у кого попросить поддержки, разъяснения происходящей ситуации или, в крайнем случае, успокоительное средство.
Ближе к обеду девочек возвращали обратно на отделение. Лера приходила возбужденная, взволнованная пережитыми за сегодняшний день событиями, переполненная вся изнутри этими событиями мира, который стал вдруг для нее таким простым, таким понятным и таким светлым за счет своей безопасности и предсказуемости большинства явлений.
Лера летала по коридору взад и вперед, словно на крыльях.
– Лерка, чего ты скачешь?
Не обращая внимания на замечания Марии Владимировны, Лера запрыгивала на какой-нибудь из подоконников, чтобы выглянуть в больничный двор, что изрядно волновало Марию Владимировну, с которой у Леры все же сложились худо-бедно доверительные отношения. Что-то Мария Владимировна нашла в Лере, и относилась к ней весьма доброжелательно, даже воспитывала она ее не то чтобы очень занудно, за что Лера платила ей вежливым отношением и не обзывала ее больше ни Надзирательницей, ни Цербером.
– Лерка, чего ты опять туда залезла? – беспокоилась Мария Владимировна.
– Что тебе снова в окне надо?
– Да ничего, Мария Владимировна, – Лера мечтательно окидывала взглядом двор, успевший совсем донага оголить тонкие деревья и засыпать все белой порошей, не успевшей еще пропитаться не сошедшей грязью.
– Чего ты там увидела? Слезай оттуда сейчас же! Кто тебя там интересует? Не скажешь – пойдешь обратно в первую палату, так и знай, там будешь смотреть в окно целыми днями! – взволнованно грозилась Мария Владимировна, что вызывало у Леры мягкую улыбку.
Окидывая взглядом больничный двор еще раз, Лера отводила взгляд от окна, устремляя его на медсестру, и казалось, что в глазах Леры с долю секунды еще успевал отражаться первый снег, гордо расстеливший сейчас свое покрывало на пустом зябнувшем дворе – таким мечтательным был ее взгляд, таким нежным.
– Да нет там ничего, Мария Владимировна, – отвечала она такой спокойной интонацией и с такой искренней улыбкой, что даже бдительная, умудренная многолетним опытом работы Цербер ей верила, – Ну честное слово.
– А чего тогда скачешь все время к окну и таращишься? – спрашивала ее Мария Владимировна еще с неуверенностью.