Молодой подручный на три года старше меня, приехавший со своим начальником оценить и распланировать работы по ремонту штаба, отзывает меня в сторону и предлагает сигарету, которую я выкуриваю полностью: когда мне становится дурно, он прикладывает руку к моей шее и укладывает меня на почерневший строительный мусор:
- Полежи здесь, я скоро вернусь, после службы... Хочешь со мной дружить?
Он возвращается, говорит, что заберет сестру, которой нужно "закончить с клиентом", вновь уходит, головокружение растет, но внутри я очень взволнован; вот и они: он с белокурой шевелюрой, зачесанной за красные уши, она невысокая брюнетка с красными губами, звонким голосом; в черных штанах и с искусственной лисой на шее. Они поднимают меня, она ведет нас в "снэк-бар", где на синей "формайке" ест "стейк". Он снимает мех с ее шеи и обматывает вокруг своей, поверх своих полуголых плеч. Она:
- Правда, красивый у меня брат? Голова сияет, как солнышко.
В следующее воскресенье, перед прибытием автобуса из Анноне в Сент-Этьен, я торопливо роюсь в шкафу своей матери, беру там мех настоящей лисы и запихиваю в чемоданчик. На следующий день перед ужином, с лисой в кармане, возвращаюсь в сгоревший штаб, двое рабочих уже расчищают строительный мусор, я спрашиваю у них, где подручный, они направляют меня к его сестре, на улицу Мишле, напротив шоколадной кондитерской "Вайс". Я иду туда, жду, достаю из кармана мех и обматываю вокруг шеи, у тротуара останавливается черная машина, внутри трое, один, опуская окно, приглашает сесть. Я убегаю.
*
Иногда после ужина мы тайком выходим из Пансиона св. Людовика и слоняемся ночью по городу: рассматриваем освещенные витрины, пирожные, все еще игрушки, велосипеды, спорттовары, книжные магазины, грампластинки и при каждой возможности заходим в кино. В дортуаре товарищи должны отвечать вместо нас: "Здесь!", и так как крики всегда сопровождаются смехом, дежурный Брат ничего не замечает.
Еще прохладной ночью в начале весны мы поздно возвращаемся с приключенческого фильма: дверь коллежа заперта, приходится перелезать через стену; мы уговариваем самого "старого" ученика из нашей компании подставить каждому спину: едва все, кроме него, оказываются по ту сторону, мы забываем о нем; но посреди ночи один будит всех нас по очереди: мы идем к кровати нашего старичка - она пуста; мы советуемся, снова одеваемся, проходим, согнувшись, между кроватями и выбираемся на лестницу, но дверь на улицу по-прежнему закрыта: приходится опять влезать на стену, один из нас, самый низкий, остается по эту сторону и подставляет спину, тогда как другие спрыгивают с той стороны и начинают растирать нашего старичка, - ведь он еще пригодится нам для новых проделок.
В мае, на фронтонах двух "порнографических" по тем временам кинотеатров Сент-Этьена появляются афиши: "Остров голых женщин" - соблазн обнаженного тела и "Кутеж в кабаках" - соблазн казино и стриптиза. Мы гораздо младше, чем требуется для входа, но долго стоим, запрокинув головы, под этими цветными афишами, где полуголые женщины раскрывают над нами объятья, - что они хотят влить в наши раскрытые губы и в наши глаза? "Ты - яд".
О нашей распущенности докладывают директорам Пансиона св. Людовика и Коллежа св. Михаила: нас исключают из пансиона и уведомляют родителей.
В коллеже нас по отдельности допрашивает надзиратель, в комнате без прикрас: зная, что фильмы с обнаженной натурой демонстрируются в кинотеатре на Главной улице, отец А. желает добиться от каждого подтверждения, что мы их смотрели. Он принуждает меня описать фильм, помогая вспомнить, и чем дольше он расспрашивает, тем больше у меня встает, но я держусь стойко, да и не видел этого фильма. Это продолжается до самой ночи: на улице хвойные деревья шевелятся в темноте, большая сова теряет терпение из-за хлещущих ветвей: в коридоре очень юные проезжие иезуиты умело подслушивают за дверью. Допрос длится полтора дня, мои товарищи возвращаются домой, я остаюсь в коллеже и получаю в дневнике подчеркнутый "неуд" за неделю, низшую отметку, с мотивировкой: "Ночные проказы".
Мой отец хочет, чтобы меня отчислили, но директор желает оставить меня как исключительного воспитанника.
Он показывает моему отцу предназначенную для меня комнату: угол в коридоре комнаты священников; но, вопреки мнению отца А., заинтересовавшегося мною, мой отец решает забрать меня и записать в фамильный коллеж.
*
Лето 1953 года, мать дарит мне полную Библию каноника Крампона: теперь я могу читать и перечитывать, когда и где пожелаю, невзирая на тяжесть тома, Бытие, Патриархов, Исход и т.д., читать и перечитывать рассказы о Сауле, его встрече с Аэндорской волшебницей. Я начинаю записывать небольшие добавления к слишком коротким отрывкам, в тетрадке, куда уже вношу восклицания наподобие "Me, те, adsum quifeci, in те convertite ferrum" из "Энеиды", песнь IX, пока мастурбирую на кровати в комнате, которую наша мать оборудует под самой крышей для моего брата и меня, или на природе, рядом с моим велосипедом - что известно об этом сопровождающим меня взрослым? Запретный плод, с девочкой я не столько желаю "мальчика", сколько томлюсь по добавочной пище (аппетит и "мальчик": больше плоти и удовольствия в силу запрета, нежели с девочкой, нормальным желанием и рекомендованным плодом для продолжения рода), а также знанию.
Так я усугубляю симптомы болезни, которой Иегова поражает Саула - избранника Божьего, отысканного и помазанного Самуилом, вечно виноватого, измученного, горячо любимого своим сыном, обреченного на самоубийство, на вывешивание своего обезглавленного тела на стене - и далее, в Деяниях апостолов, - что прибавить к Евангелиям, к этим столь хрупким текстам, к веренице свидетельств, от которых зависит сама наша жизнь? От себя я присочиняю к побиванию камнями св. Стефана и к рассказу о том юноше, что стережет одежду побивающих, другом Сауле, Павле, и его ослеплении в доме у въезда в Дамаск.
Тем же летом я читаю, на сей раз целиком, "Лилию долины", как-то долгим днем, между острыми скалами под домом нашего двоюродного деда, напротив океана. И продолжаю читать вечером, пока рыболовецкие суда и военные корабли ходят передо мной взад и вперед: дверь в нижней части сада госпожи де Морсоф - для меня это дверь, отделяющая Эдем от праха, откуда Феликс и все мы извлечены Творцом и который попираем: прах, попирающий прах.
Одновременно с отрывками из "Мемориала Святой Елены" я читаю целиком "Рабство и величие военной жизни", что подарила мне в январе того же года тетка Дракониха. Это любимая книга моей матери: в главе "Трость" рассказ капитана Рено о побоище на Русском редуте, образ мертвого белокурого русского юноши, отчаяние отца - ничто так не отвращает от уже "обыденной" войны.
У меня есть "Созерцания", и я читаю великие стихи, написанные после гибели Леопольдины: "О чем подумали два всадника в лесу", "Veni vidi vici", "В Виллекье", "Mors", "Mugitusque bourn".