По этой самой причине, чтоб не возиться с деньгами, я не люблю ходить в магазины, в столовые самообслуживания и даже в самую жару обхожу сторонкой автоматы с газированной водой.
Теперь о. носовых платках. В сущности, то же самое: ни достать платок, ни облегчить посредством оного свой нос я не могу - очень это хлопотливое занятие. В чем выход? В том, чтобы не болеть насморком. Для меня насморк - как для мышей кошка. При насморке сижу дома, носа на улицу не показываю, будто у меня, по меньшей мере, воспаление легких.
Ну, а пуговицы… Что я могу сказать о пуговицах? Застегиваю… Правда, на разборку магнитофона я затрачиваю меньше усилий, но тут уж ничего не попишешь: не могу же я носить всю одежду на "молниях".
Однажды я попробовал составить список, чтобы уяснить для себя, что я люблю, а чего не люблю. Оказалось, что я люблю копаться в книгах и старых журналах, мастерить с соседскими мальчишками змеев и модели яхт - я устроил в гараже целую мастерскую, и по воскресеньям мы, случается, пропадаем там с утра до вечера; люблю хорошую музыку и хорошие сигареты, сосиски люблю и котлеты, а вот грибы маринованные не люблю - того и гляди с вилки соскользнет. Не люблю лыжи, коньки и велосипед, вообще из всей физкультуры и спорта, по вполне понятным причинам, люблю только шахматы, хотя играю довольно посредственно. Рыбу удить не люблю: поехал однажды с ребятами - на всю жизнь закаялся. Сиди, жди, пока тебе кто на крючок червяка насадит. А у них клюет, а им не до тебя, и получается из всего - этого не рыбалка, а сплошное недоразумение. Не люблю гладить по головам детей и знакомиться с людьми, которые первыми протягивают тебе руку. Чемоданов не люблю, лучше рюкзаки…
Одним словом, оба списка получились длинные. Правда, с чем я намучился, так это с селедкой и яйцами всмятку, все не знал, куда записать. С одной стороны, я и селедку люблю и яйца, а с другой… А с другой, придется, видно, обождать, пока какой-нибудь чудак не придумает селедку без костей, а яйца без скорлупы.
Рассудив так, я записал их в графу "Не люблю" и поставил на этом точку.
Как видите, все у меня получается словно в той милой довоенной еще песенке: "Все хорошо, прекрасная маркиза, за исключением пустяка…" Разумеется, Такие пустяки отравляют жизнь, но за пятнадцать с лишним лет я приучил себя не обращать на них внимания. А песенку о маркизе я тоже люблю, но это так, между прочим.
8
Я работаю литературным сотрудником в отделе писем большой республиканской газеты. Меня хотели взять в отдел сразу после университета, но я струсил и почти полгода просидел в корректорский. Я был единственный корректор-мужчина среди целого выводка женщин, молодых, пожилых и старых. Они ко мне быстро привыкли, любили, по-бабьи жалели и забывали даже, что я представитель сильного пола. Обсуждали между собой такие чисто женские дела, будто меня и не существует. Я старался не прислушиваться к их разговорам, но это не всегда удавалось: столы стоят впритык, хоть уши затыкай, все равно будешь постоянно в курсе всех новостей и событий: перерывы между полосами оставляли предостаточно времени для болтовни.
Наш старший корректор Анна Ивановна Бабуськина, шарообразная, с двумя колышущимися подбородками и одышкой, с черными усиками над верхней губой и пухлыми, как сардельки, пальцами, вяло жует четвертый с утра бутерброд с краковской колбасой и жалуется подчитчице Анастасии Адамовне Бобрик на своего мужа. Пьет, стервец, и обзывает ее всякими словами из зоологии: "корова", "бегемот"… А ведь работник умственного труда, бухгалтер в столовой.
- Разве ж я виновата, что меня так разнесло? - протяжно вздыхает Анна Ивановна. - Я ж целыми днями ну ничегусеньки не ем, просто у меня конституция уж такая…
- А вы- в парторганизацию, - вкрадчиво советует ей Анастасия Адамовна, старая дева с узким, птичьим лицом и выпирающими ключицами, в глухом сером платье с белым воротничком и синими сатиновыми нарукавниками. - Там ему, голубчику, ка-ак накрутят хвост, сразу человеком станет.
- Да я уж и сама грозилась. - Анна Ивановна достает из сумки целлофановый мешочек и выуживает бутерброд с сыром. - Только боязно мне: а вдруг обозлится и начнет за какой-нибудь официанточкой ухлестывать… Ты не смотри, что ему пятьдесят шесть, кобель добрый… А официантки эти, сама знаешь, так и смотрят, кого бы подцепить.
В углу у окна хнычет Маша Козлова - чуть раскосые глаза, тоненькие выщипанные брови, мелкие, как у мышонка, зубы и два колечка одно над другим на безымянном пальце; Маша закончила филфак, но что-то не получилось у нее в школе - пошла в корректоры.
- Опять новый капрон распустила - а… Только вчера два пятьдесят отдала, а сегодня в мастерскую неси… И кто только придумал эти проклятые столы! - Она стучит кулаком по заляпанному чернилами, необъятно большому письменному столу, о шершавые тумбы которого постоянно рвет чулки, и красные пятна горят на ее лице.
- А ты не покупай за два пятьдесят, - откликается Анастасия Адамовна. - Ишь, барыня, за девяносто копеек она уже и носить не, может! Все-таки на работу идешь, не на танцульки.
- Так они ж некрасивые, за девяносто, - вступается за Машу Галя Олейник. - Это тебе уже можно хоть солдатские обмотки носить, никто в твою сторону не глянет, а ей еще не хочется…
Ответить Анастасия Адамовна не успевает, приносят полосы. В корректорской сразу становится тихо. Сидим, читаем, ловим "блох", сверяем набор с оригиналом - работаем.
"Повышение производительности труда, строгий режим экономии, борьба за качиство…" Стоп, не "качиство"- "качество", исправили, поехали дальше. "Люди поверили в молодого, энергичного руководителя. А это - тире - половина успеха…" Что там еще? Репортаж о строительстве нового микрорайона? "Башенные краны, как птицы, парят в вытосе - высоте, и кажется Марийке, что она…"- да, это Толя Радкевич, можно даже на подпись не смотреть, Толя обожает "парящие краны".
И до чего же много ошибок делают линотиписты. Уж как вычитаны оригиналы перед сдачей в набор, а придет из цеха полоса, разукрасишь ее чернилами - курице негде клюнуть. Отдашь на правку, начнешь сверять - в этой же строке одно слово выправили, другое переврали.
Но вот полосы прочитаны, мы снова ненадолго свободны.
Я листаю какую-нибудь книгу или рисую на клочке бумаги корректорские значки. Все наши корректоры правят "на вожжах"- протянут от ошибки вверх черточку или в сторону и помечают, как надо писать правильно, а я ставлю специальные значки, они мне чем-то напоминают "пляшущих человечков" Конан-Дойля.
Каждый значок - грамматическая или синтаксическая ошибка, перевранное слово или перепутанная строка.
"Вот если бы значками можно было исправлять не только те ошибки, которые мы делаем при письме, но и те, которые делаем в жизни, - думаю я. - Сделал что-нибудь не так, спохватился, подставил значок - и в цех - на переплавку. И выдадут тебе оттуда любой твой день и любой поступок в самом лучшем виде. Ты преспокойно сможешь вычеркнуть все лишнее, ненужное - немецкую мину в осеннем лесу, запах больничных простынь, культяпки и протезы вместо нормальных человеческих рук и дурацкие мысли, от которых по ночам раскалывается голова, вычеркнуть или замените одну - две буквы: "Не верь ей, она тебя предала…" - "Поверь ей, она тебе предана…" Пустяковая поправка, а ведь все меняется, все хорошо и правильно, и никаких тебе забот, никаких воспоминаний… Как, наверно, легко, спокойно жилось бы людям, если бы они могли так запросто исправлять свои ошибки, и какая это правильная и скучная была бы жизнь…"
А в корректорской - приглушенный гул голосов.
- Он меня в ресторан пригласил, - захлебываясь, шепчет Галя Маше, и у нее вздрагивают ноздри. Она конопатая, как грачиное яйцо, веснушки так густо облепили ее лицо, шею, руки, что кажутся издали какой-то красноватой сыпью. Если бы не эта сыпь, она была бы красавицей: тонкие черты лица, большие зеленые глаза, талия рюмочкой… Галя недавно развелась с мужем, и, по выражению Анастасии Адамовны, которая ее терпеть не может, на ней теперь "шкура горит". - Ну, посидели, музыку послушали, назад - в такси… Он меня раз - за коленку, а я ему раз - по морде…
- …пятерку до зарплаты? Опять не рассчитала…
- …английский шерстяной, только размер не мой, очень…
- …если я разведенная, так можно уже и руки распускать? Да я…
- …только непременно отдашь, я сама хочу…
- …теперь такие не носят, теперь на поролоне…
- …все мужики сволочи, одно у них на уме…
Так каждый день, неделю - с одиннадцати до семи, неделю с семи до конца верстки, пока редактор не подпишет газету в печать.
Я быстро привык к этой работе. Вот только глаза уставали. А так - ничего, все новости первым из газеты узнаешь, и ошибки интересно вылавливать. Они от тебя прячутся, а ты их вылавливаешь! Вроде как игра! А болтовня… Что ж, болтовня… Выходи в коридор и кури, когда полос нету, никто тебя в корректорской не держит.
Но однажды…
- Хватит тебе в этом курятнике сидеть, - однажды сказала мне Галя. - Иди к редактору и проси другую работу, иначе ты тут закиснешь. А боишься - мы с Машей сами сходим.
- Не выдумывай, - засмеялся я. - Меня вполне устраивает эта работа. Или я вам мешаю обсуждать всякие важные проблемы?
- Чудак, - Она подтянула мне галстук и расправила воротничок сорочки. - Тебе ведь тут легко живется, в корректорской, а это тебе не подходит. Что мы, слепые, что ли?… Так ты пойдешь к редактору или нет?
- Пойду, - ответил я. - Мне здесь на самом деле слишком легко живется.
В тот же день меня перевели в отдел писем. Но я и сейчас люблю корректорскую с ее напряженной тишиной, когда идут полосы, или с бестолковым гулом в перерывах и, когда мне выпадает дежурить по номеру, не вылажу оттуда до конца верстки.