- Вас что, в самом деле зовут Адамом?
- Да.
- Но разве могут быть такие имена? - Девочке было лет пятнадцать-шестнадцать, и она чувствовала себя королевой.
- Уверен, что тебе не нравится собственное имя.
- Как вы угадали? Меня назвали Маргариткой. Ужасное имечко. Рита тоже ни к черту. Зовите меня Рика.
- Хорошо. - От красивой девочки веет изысканными духами, кожа ее отполирована негой, на ней все фирменное: длинный жакет на атласной подстежке, украшенный лишь тремя большими костяными пуговицами, молочно-фиолетовая блузка из шифона, белые шорты и гороховые босоножки; в густые волосы вставлено радужное перо какой-то птицы. Но на лице ни капли грима.
- А вы знаете, что невесту Филиппа зовут Ева?
- Нет, - Адам смущен, - я поесть пришел осетринки.
- Кушайте на здоровье, - она заразительно смеется. - Из вас могла бы получиться забавная парочка: Адам и Ева!
- Была такая. Но брак плохо кончился.
- Знаю, знаю: искушение, фиговый листок, змий, яблоко. Я читала про это еще в третьем классе. Угощайтесь! - И Рика протянула ему яблоко из вазы. Адам машинально взял. - Теперь я - ваша Ева. Откусите. Так. А сейчас я.
Повертев яблоко капризной ручкой, она укусила в то же самое, надкушенное Адамом место. Не без вызова укусила.
- А теперь соблазняйте меня.
- Как? - Адам смешался.
- Не знаю, - внезапно на глаза соблазнительницы завернулись крупные слезы, - почему мы должны все время есть? Жевать? Откусывать кусок от куска? Переваривать? Четверть жизни человек проводит в известном месте… А это хуже одиночной камеры. Если бы не голод, Ева не вкусила бы запретного плода. Разве не так?
- Нет. Они не были голодны. Яблоко - первый плод, который был съеден. Отсюда и грехопадение.
- Вы серьезно?
- Вполне. Рот был дан только для слов.
- Чем же они там питались?
- Ушами.
- Убедили. Они пили песенки ангелов.
- И вкушали глас свыше.
- Будь осторожен, - шепчет Майя на ухо, - она советская принцесса, сестра жениха. По-моему, у нее не все дома.
- Проводите меня, - подошла к нему Рика в конце маленького торжества.
Высмеяв его "драндулет", Рика попросилась за руль "Победы" - немножко проехать - и, к его удивлению, прекрасно повела машину. В соломенной летней шляпе она выглядела старше своих лет, и Адам не очень боялся, что ее возраст заметит гаишник.
- А еще я умею прилично стрелять, ездить верхом и у меня первый разряд по теннису. Но я действительно странная, - продолжила она задумчиво, - и Майя-злюка права: у меня с головой не в порядке. Нет, я не сумасшедшая - наверное нет, - она помолчала, - просто ужасно чувствительная. Временами. Я могу потерять сознание, если проведут по стеклу мокрым пальцем.
- Я никогда не буду этого делать, - сорвалось у Адама; в руках он бережно держал перо райской птицы, которое ему было торжественно вручено перед надеванием шляпы: не сломайте!
- Я рано умру. С такими нервами жить, наверное, нельзя. У меня вместо глаз - зажигательные стекла. Я обречена. Да?
Он не знал, как ответить.
- Вы очень правильно промолчали. Не боитесь, что я сейчас вот возьму - и сверну с моста? И мы полетим вверх тормашками! - "Победа" как раз катила в лавине машин по Калининскому мосту к каменной химере гостиницы "Украина". Адам вздрогнул; ноздри Маргариты сладко затрепетали, словно предвкушая падение в темные воды Москва-реки. Он чуть было не схватился левой рукой за руль. - Не бойтесь, - рассмеялась она, - я не имею прав на вашу жизнь, Адамчик. Если придется, укокошу себя в одиночестве.
Машина съехала с моста в тень мордвиновского монстра, и Адам перевел дыхание: все-таки он струсил.
Там, позади, на горбу широкого властного моста, мелькнули призраки погоды: каменные дали ночного Метрограда под светлым небом июня, стояли белые ночи, дали были охвачены закатным накалом, звезды и редкие облачка одинаково отливали снежком. Ночь как бы смеркалась. Жизнь читалась одинаково - слева направо и справа налево: а роза упала на лапу Азора. И в этом таился пусть неясный, но явно убийственный смысл.
- Мне нельзя подходить к окну, так и тянет вниз. К машинам тоже притягивает… А вот и мой дом, - "Победа" свернула с Кутузовского проспекта во двор многоэтажного угрюмого колосса и остановилась. Здесь жил советский истеблишмент.
Вылезая из машины, она внезапно близко-близко качнулась к Адаму бледным лицом, на котором капризно глядели в душу сомнамбулические глаза: Адам, вы душка и прелесть. Вы такой пушистый толстый молочный пряник. Мне с вами хорошо. Не бросайте меня, ладно? Давайте будем дружить.
Тут она замолчала и, закусив локон волос, упавший на лицо, задумалась: впрочем, я хочу показать вам свое логово и пригласить на чашку кофе.
Адам смешался: время за полночь, не слишком ли поздно?
- Фуй, нахал. Даме нельзя отказывать. Вылезайте из норы, пескарь. У вас есть шанс совратить школьницу.
Подъезд дома охранял милицейский пост. Впрочем, молоденький лейтенант явно дремал и смотрел вполглаза.
- Сначала я запру Джуро.
Адам с волнением стоял на пороге огромной темной квартиры. Стихло рычание пса, хлопнула дверь, вспыхнул ночной свет в холле. Гость не был человеком социальным, поэтому роскошь не оскорбляла в нем ни чувства равенства, ни идеалов справедливости. Мир, конечно, несправедлив. Изначально. Наоборот, как человек эстетический, Адам любовался громоздкой мебелью в стиле людовиков, ласкал рукой фарфоровую чашку с бисквитными розами на стенках, с горячим кофе в золотом нутре, а губами - край синего толстого стекла бокала на молочной ножке с рыжим густым коньяком. Но он почти не пьянел, напротив, был настороже в ожидании выходок советской принцессы и не ошибся. С пьяными глазами шалости она провела его сначала в свою спальню, похожую скорее на детскую комнату - так много в ней было кукол, обезьян из мягкой резины, пупсов.
- Так живут богатые свинки! - Она была явно возбуждена присутствием мужчины - крылья тонких ноздрей заметно трепетали, а в детскости проступила томительная грация змейки, вьющейся браслетом вокруг запястья. Внезапно она решила показать Адаму новую родинку.
- Смотрите, у меня растет родинка! Это так больно, - и она с невинной прелестью соблазна стянула через голову блузку тонкого шифона и осталась в тугом лифчике, украшенном крохотными бантиками. Ее скользкое тело смуглой ящерицы пахло легким потом и плотными духами. Тут Адам потерял бдительность.
- Помогите! - Рика повернулась к нему спиной. Требовала расстегнуть три маленьких пуговки, что и было исполнено. Сдернув лифчик, она повернулась к нему голой грудью и с исключительным простодушием невинности и опыта указала пальцем на крупную родинку, которая украсила розовый ободок вокруг плоского матового соска. - Потрогайте, ее можно оттянуть, как пуговку на ниточке. Что тоже было исполнено глупыми пальцами: мясистая бархатная родинка легко оттянулась на телесном жгутике, - У меня два соска, - рассмеялась она и приказала: - А теперь несите меня в ванную. Примите поздравления. Я отдаюсь вам, Адамчик. - Адам подхватил невесомое шелковое тело и на руках понес из комнаты. - Осторожнее, не влепитесь в вазу. Постойте, поднесите меня к зеркалу. Шикарно! У меня вид проститутки, а у вас глаза похотливого кролика… - И Рика сильно укусила его в ухо. Чуть не до крови. Но Адам не почувствовал боли. - Вот сюда. Я жду вас через десять минут.
В ванную, залитую солнцем ламп, вели широкие мраморные ступени, сама ванна была утоплена в пол и представляла собой идеальное полушарие, выложенное изнутри цветным кафелем. Там, в горячей голубой воде с пятнами пены, Адаму открылось смуглое нагое тело дерзкой девчонки - нечто совершенно египетское по чистоте линий и профильности черт. - Фуй, нахал. Ты должен быть наг и показать свои обнаженные чресла! - Наяда перевернулась на живот, демонстрируя острые лопатки и бамбуковый изгиб позвоночника. Но стоило Адаму под насмешки раздеться донага, как в ванной комнате что-то мелодично прозвенело… насупившись, Рика взяла в руку нечто похожее на красную мыльницу и прижала к уху. Мыльница оказалась телефоном, и он услышал:
- Это ты, Филипп? - удивилась Рика, - что случилось?
- Мне позвонил Карабан и донес, что дом стоит на записи. Наши слухачи помирают от смеху - ты решила поиграть с девственностью? - и передразнил: - У меня два соска! Шикарно! Я похожа на блядь… Пока, дурилка.
- А! Гадство! - Рика с ненавистью швырнула телефон в кафельный угол и, молнией выскочив из ванны, вдруг с презрительной злостью стала кричать Адаму: - Вон! Пошел прочь, говнюк!
Тот был так растерян и ошеломлен, что оказался нагишом перед дверью в ванную, а когда попытался вернуться за одеждой, разъяренная бестия - уже в махровом халате, надетом на мокрое тело, - метнулась в соседнюю комнату, откуда вылетела, держа на поводке кипящего черного пса с дьявольской лаковой мордой:
- Фас! Джуро, фас! Откуси ему член!
Пес яростно рванул, и жуткие зубы клацнули почти что в паху - если бы Адам не отпрянул, не заслонился руками… спас короткий поводок.