.. И тут я взяла и принципиально успокоилась. Села за стол, созвала своих насмерть перепуганных зверят, оскорбленных фей, почти одичавших кошек и сказала:
- Ну, вот что, милые мои, давайте-ка работать. И мы стали писать сказку про…
С КЕМ РАЗГОВАРИВАЮТ СОБАКИ
Виталий Григорьевич больше не мог, устал. А сапожок химички стал последней каплей. Виталий Григорьевич - завуч, преподаватель истории, "опора" школы. Двадцать два года на нем педсоветы, открытые уроки, постоянное справедливое недовольство учителей.
Он устал. Он тоже человек. Хорошо, он постарается убрать "окна" математика, перенесет педсовет с субботы, освободит англичанку от классного руководства. Он, как это ни странно… любит свою сумасшедшую работу. Но устал он. И вынести пропажу химичкиного финского 'сапожка был не в силах.
Сапожок пропал вчера из учительской раздевалки. Причем один, а не оба. Значит, не воровство, а откровенное хулиганство. Оскорбление! Хотя… слишком удивляться не стоило. Полина, химичка, - далеко не ангел, иногда и не совсем человек, а ребята этого не любят.
Обнаружив пропажу, Полина перевернула школу вверх дном. Не своими руками. За нее это с веселой готовностью сделали октябрята, пионеры, комсомольцы и просто двоечники - детки с первого по десятый классы. Остановить эту неорганизованно-организованную массу было невозможно.
Директор - он умный человек, он не хотел инфаркта - уехал по "неотложным" делам. Виталий Григорьевич оставался "на посту". Сапожок, естественно, не нашелся. Полина, принципиально надев на одну ногу оставшийся сапог, а на другую - валенок сострадательной дворничихи, обратилась к Виталию Григорьевичу:
- Или, - гневно заявила она, - или сапог завтра будет на месте, или…
Она не сказала, что "или", но, вероятно, имела в виду наступление конца света, по крайней мере, для Виталия Григорьевича.
Это было вчера… Сегодня в школу не хотелось. Из-за этого чертового сапога. Из-за того, что вот-вот конец полугодия, и, хочешь не хочешь, придется исправлять твердые двойки Сережки Лузгина на (Бог ты мой!)… на тройки!!!
И потом, ему просто почему-то хотелось побыть здесь. Сесть на эту скамью в крохотном заснеженном сквере, подставить лицо холодной снежной крупе и ни о чем не думать.
Он так и сделал. Не пошел в школу; ведь, в конце концов, тот же Сережка Лузгин позволяет себе подобную роскошь достаточно часто! А он, Виталий Григорьевич, пропустит всего один урок.
…Снег. Легко. Холодно. А из головы "двойки", "окна", сапог не идут. И никакого удовольствия от "прогула". Смотрит по сторонам. Никого знакомых, к счастью. Один… Один ли? Кажется, держит его чей-то взгляд. Большущие, карие, удивительные глаза. Человеческие? Каждому ли человеку дано иметь такие глаза?! Об ушах я и не говорю… Висячие, с ладонь величиной, расчесанные, в мелких завитках, шелковистые, как и вся шкурка. Спаниель. Вернее, не совсем взрослая черная спаниелька сидела невдалеке и смотрела на Виталия Григорьевича. Смотрела и смотрела.
- Ты что, - ласково спросил Виталий Григорьевич. Ласково, потому что к спаниелям по-другому невозможно обращаться. А спросил - просто так, совсем не ожидая ответа. Спросил ну и спросил, как спросил бы у кустика, не тяжело ли ему под снегом. А спаниелька поняла его буквально. Усталый человек спрашивает: "Ты что?"
- Да так, ничего, смотрю, - отвечает она и подходит ближе. Подходит и смотрит так же внимательно.
Виталий Григорьевич удивился?.. или испугался?.. - нет, что вы! Он просто не "услышал" ее голоса. Ведь он не сумасшедший, он просто усталый, замотанный человек, не более того. И разговаривать с собаками!..
А она сидела рядом, помахивала холёными ушами. Потом спросила вежливо и спокойно: "А почему вы сегодня не на работе? Вы плохо себя чувствуете?" Не услышать этого было уже нельзя. Что-то качнулось в голове завуча, он закрыл глаза и тихонько застонал. А симпатичная спаниелька продолжала: "Вы уже опоздали на урок. Я знаю, вы учитель. Каждое утро вы идете через этот сквер. А я здесь гуляю. Я вас знаю. Вы…" И тогда всегда выдержанный, корректный Виталий Григорьевич, испугавшись сам не зная чего, потеряв какую-то вечную точку опоры, закричал странным, не своим, сорванным голосом:
- Ты что, с ума сошла? Собаки разве разговаривают?! Виталий Григорьевич вскочил и в каком-то полусознательном состоянии рванулся куда-то. Тогда маленькая черная спаниелька, нежная и беззащитная, оскалила зубы и зарычала.
Совсем потерянный завуч опустился на скамью и покорно уставился на спаниельку. Та рыкнула еще раз и уже миролюбиво спросила: "Ну что, так понятнее? Привычнее?" Она мотнула ушами. "Меня Долли зовут".
- Виталий Григорьевич, - представился завуч.
- Я с вами как с человеком. Вижу, вам не по себе. А вы - кричите, оскорбляете, вскакиваете. Можно так?
- Да нет, я не хотел тебя обидеть. Я… Я сам не понимаю, что это… Озверел, - замялся Виталий Григорьевич. - Не сердись. Устал. Неприятности. Понимаешь?
Долли понимала. С такими глазами не понимать? А Виталий Григорьевич не понимал, что он, современный, до сих пор психически здоровый человек, завуч, отец семейства, беседует с собакой. И уже не видит в этом ничего противоестественного.
- Понимаю, понимаю, - кивнула Долли. - Потому и подошла. Думаете, у меня все, как говорит Эвелина, тип топ? - Долли притопнула лапками.
- Эвелина - твоя хозяйка?
- Да. Но дело не в этом. У вас что-то не так. Может быть, смогу помочь? Мне бы очень хотелось.
И Виталий Григорьевич, понимая краешком сознания, что происходит нечто странное, рассказал все. Все. О том, что молодой географ Танечка непременно сорвет открытый урок, а Витька Андреев - в общем, неплохой парень, но для школы опасен, а Лена, жена Виталия Григорьевича, подавлена его, Виталия Григорьевича, невниманием к дому, а он просто не может разорваться, и еще (нет, Долли, ты только представь, как не вовремя!) пропал сапог стервозной химички Полины… Долли слушала и смотрела так же сверхчеловечно. А Виталий Григорьевич подумал, что, если бы Полина хоть раз так на него посмотрела, он не какой-то финский сапог преподнес бы ей, а целый обувной магазин самого Парижа. Долли слушала и, кажется, чему-то удивлялась.
- Все? - спросила она мягко.
Виталий Григорьевич рассказал еще о том, что из живого уголка сбежал еж. О том, что в учительской слишком тесно и что дома в ванной полгода течет горячий кран, а дверь входная открывается только плечом и так далее, и тому подобное.
- Все? - опять спокойно, но, может быть, чуть насмешливо, потому что глаза опустила, спросила Долли. - Все?
"Нет, подумаешь, какая умная, выше человеческих дел", - удивился про себя Виталий Григорьевич, глядя на свою лопоухую собеседницу.
- А что, мало, по-твоему? Я же не железный!
- А кто железный? Моя Эвелина? Вы думаете ей легче? И у нее - сегодня то, завтра это… - Положив голову на колени завуча, спаниелька грустно, даже обреченно, продолжала: - правда, открытых уроков, троек "на волоске" у нее нет. - И как бы испугавшись, что из-за этого хозяйка может не понравиться новому знакомому, поспешно добавила: - но вы не думайте… Она хорошая, ласковая! Только… Ну… Как бы сказать?.. Трудно ей… Характер…
- Капризная? - завучу было уже интересно. Долли отрицательно покачала головой. Запрыгали уши.
- Легкомысленная?
Отрицательно машет ушами черная спаниелька.
- Ну, не знаю, может быть, взбалмошная, резкая?
- Резкая, взбалмошная… - задумчиво повторила Долли. Это из-за того, что назло весь фарфор с драконами перебила?.. Нет, дело не в этом.
Долли опустила голову, почти уткнулась черным носом в холодный снег.
- Нет, - повторила она задумчиво. - Эвелина… Она… Она… - Никак не подберет нужного слова. Наконец нашла, обрадовалась!
- Она… - не железная!
- Постой, постой, - немного возмутился Виталий Григорьевич. Ведь начали с того, что я-не железный.
- Не-е-е-т, - Долли хитро взглянула карими глазами, как бы разоблачая завуча. - Нет, вы нормальный железный человек. Радовались бы!
Недоуменный взгляд Виталия Григорьевича.
- А чему вы удивляетесь? Вам пора бы знать, что люди бывают железные или… или - как моя Эвелина: у них не пропадают сапожки, двери открываются взглядом, нет у них классов, чтобы руководить ими… - тихо и спокойно произнесла Долли.
- Хорошо - вздохнул завуч.
- Хорошо, - повторила Долли, вслушиваясь в слово. - Разбитый фарфор - хорошо?.. То, что назло - хорошо?.. Черная маленькая лопоушка, кажется, издевалась.
- Ну! Кому что! Фарфор, видишь ли, грохнула! Позволить себе разбить японский фарфор! - последние слова Виталий Григорьевич произнес с некоторой завистью. - Глупо. Смешно просто!
- Вы думаете Эвелина потом не плакала?
- …?
- Нет, не из-за фарфора…
- Так что же тогда? - осторожно, боясь спугнуть откровенность, спросил Виталий Григорьевич.
Долли посмотрела на него внимательно.
- Я же сказала: Эвелина - не железная.
- Но зачем ей быть железной? - насмешливо спросил завуч. Долли, ты ребенок.
Долли даже обиделась.
- У него дверь, видишь ли, заклинивает! Я - ребенок, видишь ли! А моя Эвелина - плачет! И не из-за разбитого фарфора, совсем нет!.. Просто…
- Знаю. Давным-давно выяснено: "Нет в мире совершенства". Без нас с тобой ясно.
- А раз давно выяснено, раз так уж ясно, - почему вы такой зеленый? И на себя не похожи? Долли говорила мягко, как с расстроенным ребенком. А Виталий Григорьевич распалялся.
- Зеленый? А куда я дену "окна" математика?
- Ну, а как же раньше, - спокойный голос спаниельки.
- Раньше! А как уговорить англичанку взять классное руководство?