- Итак, я могу составить протекцию на хорошую должность. Скажи, что тебе по душе, а остальное предоставь мне.
Слово "душа" в устах "Набокова" звучало подозрительно. Черт понял, и тонкая улыбка зазмеилась по его губам.
- Не волнуйся. Душа твоя мне не нужна. Мне от тебя вообще ничего не нужно.
- Тогда зачем вы это делаете? - спросил Ханох.
- Из чистого альтруизма. Не думай, будто бескорыстность - качество, присущее только человечьим особям. Нам тоже присущи сердечность и милосердие. Помнишь, у классика: "я сила, что творит добро, всегда желая зла". Но с той поры много воды утекло. Сегодня мы и творим добро, и желаем добра.
Ханох усмехнулся.
- Дьявольская сила добра. Верится с трудом.
- А это уж, как угодно. Вера, она свойство души. Снаружи не привносится. Но могу открыть секрет, - "Набоков" осушил стакан и облизнулся. По-детски розовый язык выглядел странно под черными с проседью усами. - Мне скучно здесь. А скука, величайший двигатель, и не только у людей.
- Скучно? - удивился Ханох.
- Да, скучно. Что такого может учудить нечистая сила в Бней-Браке? Ну, разве оторвать раввина от учения мыслями о субботнем чолнте, или подсунуть ешиботнику соблазнительную книжицу! - "Набоков" выразительно посмотрел на Ханоха.
- Так это ваша работа!
- Моя! - с гордостью ответил черт. - Ты мой успех, первая ступенька. Если и дальше так пойдет, глядишь, перекинут в Тель-Авив, или даже в Испанию, уличать маранов и соблазнять честных католиков.
- Разве там еще остались мараны?
- Уже нет, но для нас время не имеет значения. Все происходит сейчас: и костры инквизиции и крестовые походы, и плавание Колумба. Мы можем попасть в любую точку места и времени. Наша роль в истории неоценима, безмерна. Больше того, без нас никакой бы истории вообще не было. Сидели бы люди по своим домишкам, довольствуясь черствым куском хлеба, одной переменой одежды и одной женщиной. Но приходим мы, и вдруг все начинает крутиться с бешеной скоростью. Скажу без ложной скромности, истинный двигатель прогресса - это мы. Зачем далеко ходить за примером, - "Набоков" снова высунул длинный розовый язык и облизнул губы, - вот ты. Что тебя ждет кроме бесконечных дней над книгами и холодных вечеров рядом с недовольной женщиной. Что ты можешь дать другому человеку? Что у тебя есть за душой? Знание раввинских респонсов? Им не накормишь детей. А, ты хорошо разбираешься в талмудических спорах! Замечательно! Иди, купи на них новое платье для жены. Я предлагаю тебе помощь, практически бескорыстную. Ты будешь учить Тору, и жить безбедно. И все благодаря моей скуке.
- И все же, какова цена этой "бескорыстной" помощи?
"Набоков" обиженно взмахнул рукой.
- Чисто символическая. Можно сказать, вообще без цены. Я просто обязан заполнить соответствующую графу в ведомости. У нас, - он тяжело вздохнул и посмотрел вниз, - такие развелись крючкотворы, такие формалисты, такие чинодралы - настоящие дьяволы, провались они в преисподнюю. Впрочем, проваливаться им уже некуда, вот они и выматывают жилы у простых трудовых чертей бесконечными отчетами и квитанциями.
- Так о чем идет речь? - настаивал Ханох. - Назовите цену?
- Пустяки. Пару-тройку гойских душ.
- Тройку гойских душ? Но откуда у меня души, к тому же гойские. Вы меня с кем-то путаете.
- Конечно, ниоткуда. Я же тебе сказал, что это пустая формальность. Нужно лишь твое согласие, а души я достану совсем в другом месте.
Смотаюсь, - он подмигнул Ханоху, - на центральную автобусную станцию и там, в массажных кабинетах, разживусь хоть десятком.
- Чушь какая-то! - воскликнул Ханох. - Ерунда на постном масле. Наверно я просто сплю, и этот разговор мне снится.
- Жизнь моя, - мечтательно продекламировал "Набоков", - иль ты приснилась мне? Вот он, между прочим, был куда покладистей тебя.
- Кто это, он?
- Сергей Александрыч. Но не это важно. И не важно, как ты обозначишь свою реальность: сон ли, явь ли, главное - преуспеть в ней. И в этом я могу тебе помочь за символическую плату.
- Хорошо, - неожиданно для самого себя произнес Ханох. - Расплата гойскими душами. Прямо по Гоголю. Бери хоть пяток, не жалко. Но только ими и больше ничем.
- Конечно, - воскликнул "Набоков". - Пяток, так пяток, и уговор дороже денег. Слово черта - золотое слово.
- Договор будем подписывать кровью? - спросил Ханох.
- Ну, зачем же. - "Набоков" рассмеялся. - Кровь, факелы, пещеры, осиновые колышки… Вся эта романтическая атрибутика себя изжила. Сегодня не нужно забивать голову подобной архаикой. Достаточно, что ты скажешь "да".
- Да, - сказал Ханох.
- Вот и прекрасно. Возвращайся домой и ни о чем не думай. Все пойдет само собой, без вмешательства потусторонних сил и чудес. Живи, как жил. А через полгода остановись и оцени, что произошло.
Вернувшись домой, Ханох долго не мог заснуть. Происшедшее казалось ему сказочной историей из еврейского фольклора. Ешиботник, заключивший сделку с чертом… Нет, это просто бред. Наверное, он заснул, прислонившись к парапету. Или того хуже, возможно, в нем поселилась болезнь, и случившееся - галлюцинация, отключение мозга. Рассказать о случившемся товарищам по ешиве Ханох не решился. Засмеют. После долгих размышлений он решил оставить все как есть, а если галлюцинация вернется - немедленно обратиться к врачу. Успокоившись, он начал погружаться в дрему и уже на самой границе сна с обидой и раздражением задал себе вопрос: и за каким хреном ты ввязался в эту историю? Черт тебя дернул, что ли?
"А ведь точно, черт", - подумал Ханох, и заснул.
Назавтра жизнь покатилась дальше, по привычной, крепко накатанной колее. Навалился Песах, с его безумной уборкой, выпечкой мацы, подготовкой к седеру. Потом сам праздник, потом отдых после праздника. Два месяца пронеслись, точно ракеты "Кассам" над Сдеротом и Ханох забыл, выбросил из головы ночной разговор. Встречаясь иногда в залах ешивы с "Набоковым", он пытливо выискивал в его поведении хоть какой-нибудь намек, признак особой близости, его, Ханоха, посвященности в тайну, но секретарь вел себя так, словно ничего не произошло. Он невозмутимо здоровался с Ханохом, иногда задавал ему вопросы по расписанию занятий или другим мелочам, и ни взглядом, ни жестом, ни словом не выказывал особого отношения. Гладкая, как полированное железо, стена равнодушия.
"Значит, все-таки, болезнь, - решил Ханох и успокоился. Болезни, они от Всевышнего, способ испытания, проверка человека на прочность веры. С помощью молитв и врачей, с болезнями, особенно в его возрасте, еще можно совладать. А вот с нечистой силой… Нет, лучше болезнь.
В один из дней весеннего месяца ияр, когда начинают опадать нежно-фиолетовые цветы с "иудиных" деревьев, а легкую теплоту, разлитую в воздухе, потихоньку вытесняют горячие потоки подступающего лета, Ханоха вызвал к себе глава ешивы.
- Мне потребуется твоя помощь, - сказал он, указывая рукой на кресло рядом с собой. - Сейчас войдет женщина, она утверждает, будто прошла гиюр в еврейской общине Дербента. В министерстве внутренних дел проверили документы. Все в полном порядке. Но что-то показалось им подозрительным, и ее отправили к нам. Иврит она знает плохо, поэтому ты будешь переводить.
Глава ешивы заседал в раввинском суде, но рассматривал только имущественные тяжбы. Дела о гиюре, насколько Ханох знал, не входили в его компетенцию. Этими щекотливыми проблемами занимались другие раввины, ведь люди, доказывающие свое еврейство, претендовали на многотысячную корзину абсорбции и пускались на любые ухищрения, чтобы убедить суд, а для некоторых отрицательное заключение значило также высылку из страны. Дабы не терять ровного расположения духа, необходимого для преподавания Талмуда, глава ешивы выслушивал только финансовые споры. Но, видимо, кто-то из раввинов заболел, и не смог рассмотреть дело.
Женщина, вошедшая в комнату, на первый взгляд была одета в полном соответствии с религиозными правилами. Юбка ниже колен, строгие туфли, темного цвета чулки, черная шляпка, белая, в кремовых разводах, кофточка, с рукавами до запястий. Но именно в кофточке было что-то не то. Присмотревшись, Ханох понял, она сделана из прозрачной ткани и сквозь нее просвечивает кремовое белье. Появиться в таком виде на улице Бней-Брака невозможно, немыслимо. А уж явиться на раввинский суд…
Скромно потупясь, женщина положила на стол папку с документами. Ее рассказ звучал просто и убедительно. Гиюр сделал главный раввин Дербента, после двух лет испытательного срока, и теперь она снимает квартиру в Ашдоде, по соседству с религиозным кварталом и соблюдает то, что умеет. Но обещает, что будет соблюдать еще больше заповедей и предписаний.
- Ты что-нибудь слышал о главном раввине Дербента? - спросил Ханоха на идиш глава ешивы.
- Ничего.
- Я тоже. Но документы выглядят настоящими.
- Сегодня в России - сказал Ханох, - можно купить любые, самые настоящие документы.
Глава ешивы задал женщине несколько простых вопросов о правилах соблюдения субботы. Она не знала ничего. Просто ничего, абсолютно, ее ответы, произнесенные тихо, с так же скромно опущенными глазами, не содержали никакой информации, а являли собой набор слов на тему иудаизма и субботы, почерпнутый из предисловий к популяризаторским брошюрам. Однако говорила женщина очень уверенно, так, что могло сложиться впечатление, будто она рассказывает нечто, ей хорошо знакомое.
- Наверное, она больна, - предположил глава ешивы. - Не может человек настолько ошибаться.
"Нет, она не больна", - подумал Ханох, заметив, как женщина искоса бросает на них острый взгляд, и тут же опускает ресницы. И речь, лексика. Она говорила на приблатненном грубом наречии рыночных торговцев.