- Не надо Бема, - остановил его Бем, - будем читать Медведя, великого продавца скатертей на берегах лингвистической реки.
И он торжественно, с выражением, прочитал главу из "Кретинов". Виль скинул пиджак и начал залихватски читать монолог из драмы Бема "Визит юного хама".
Бем перебил его афоризмом из последнего романа Виля. Медведь запел - Бем писал также и песни. Тогда Бем натянул на себя скатерть, повернулся к Востоку и, воздев руки к небу, начал читать монолог старого еврея, мечтающего умереть на Земле Обетованной - из непоставленной трагедии Виля "Абрам"…
Раздались аплодисменты, они вдруг очнулись и увидели, что окружены огромной толпой, а у их ног валяются монеты и даже бумажные купюры.
Виль покраснел.
- Товарищи, - обратился он к толпе, - заберите, пожалуйста, деньги. Каждый свои.
- Ни в коем случае! - запретил Бем. - Это единственный случай, когда в нашем городе оплачивают труд писателя.
Он аккуратно собрал гонорар.
- Пошли пить!..
Они отправились в тот самый ресторан. На страуса не хватало, только на его яйцо, и Бем вызвал брата.
- Запиши на мой счет и принеси страуса.
- Уже некуда записывать, - сказал брат.
- Хорошо, ты не веришь мне - вот великий русский писатель. Открой ему счет и запиши на него. Пиши - Виль Медведь, великий писатель, два страуса, два яйца, две порции водки и две сигары от Давидова…
Брат принес только водку.
- Только из уважения к Горбачеву, - бросил он.
- Вот такие здесь братья, - сказал Бем, - куда ты переехал?
- Как там у вас движется перестройка? - поинтересовался брат, который почему-то никуда не уходил.
Виль открыл рот, и Бем почувствовал, - ни страуса, ни яйца им не видать!
- Ты хочешь страуса? - произнес он.
И Виль все понял. Они были родственными душами. Он сказал, что перестройка - это что-то особенное, удивительное, ни на что не похожее…
Появился страус, потом второй. Поплыл олень, тетерева, "Вдова Клико"…
- Перехвалил, - сказал Бем, - больше некуда. - Он похлопал себя по животу.
- А, в общем-то, вся эта гласность - херня, - задумчиво произнес Виль, - плохая комедия.
Со стола мигом уплыли остатки страуса, улетели тетерева, растаял в дыму "Давидов".
- Слава Богу. А то я ничего оставлять не могу. В тебе сколько килограмм?
- Восемьдесят два, - сказал Виль, - перед отъездом взвешивался.
- А во мне сто четыре. До обеда было… - он вздохнул. - Ну, ты видел, какие тут живут мудаки? Куда ты приехал? Они верят в две вещи - в деньги и в перестройку. Кретины считают, что если там не будет перестройки - тут не будет денег. Отнимут!.. Пойдем, я тут недалеко… Они потащились к Бему.
- У тебя денег нет. У меня тоже. Но у меня есть дом. И собака. Будешь жить у меня.
Бем жил с собакой, огромной немецкой овчаркой по кличке "Литературовед".
- Во-первых, это не кличка, а имя, - объяснил Бем, - клички, если угодно, у местной интеллигенции. А, во-вторых - она таки литературовед. А почему - это тема особого романа, который надо будет когда-нибудь написать. Ее судьба - судьба талантливого человека… Раньше ее звали "Алмаз". Эти идиоты на границе не могли ничего лучше придумать. Да, раньше она работала на границе. И, надо сказать, великолепно - она задерживала всех, но при одном условии - если те не были писателями, композиторами, художниками… Если же границу собирался перейти какой-нибудь поэт, музыкант, певец - "Алмаз" это ощущал каким-то шестым чувством и уводил пограничника в противоположную сторону. Вскоре слух об удивительной собаке распространился по всему миру - и к границе потянулись турецкие писатели, чилийские художники, чешские драматурги, кубинский скульптор… Все, что мы имеем стоящего в нашем городе - мы имеем благодаря "Литературоведу". Если бы не он - у нас бы не было ни кинематографии, ни театра, ни знаменитого балета…
О проделках "Алмаза" стало известно в столице. Министры были крайне возмущены - пес похерил столь тщательно разработанную программу приема беженцев. На специальном заседании правительства абсолютным большинством голосов было решено перевести "Алмаза" из пограничных войск в полицию. То есть, он пошел на понижение… "Алмаз" безуспешно пытался перейти границу, кусался, брыкался - но вы понимаете - постановление Совета Министров, оно не обсуждается - и он оказался в полиции нашего города. С таким лицом!..
У нас "Алмаз" повел себя несколько странно, но, я думаю, это была точно продуманная тактика. Вместо убийц, насильников, воров он выискивал поэтов, художников, скульпторов. Однажды, когда вся полиция носилась, сломя голову, в поисках банды, ограбившей наш крупнейший банк - "Алмаз" притащил дряхлого девяностолетнего пианиста… Ты хочешь знать, как мы познакомились - он приволок меня. Я пил пиво у стойки, когда "Алмаз" впился зубами в мои брюки и потащил к двум полицейским. Они как раз в это время искали насильника - что-то там тринадцать изнасилованных… Я имел больше женщин, - но у меня и мысли никогда не было насиловать их, я их брал другим путем - я читал мои романы… Короче, меня отпустили. Полицейские. Но не пес. Он жалобно скулил и продолжал держать меня за штанину. Я взглянул в его глаза и сразу понял, что этот пес любит литературу. Они мне его отдали, причем с удовольствием - им надоела его провокаторская деятельность… Короче, "Алмаз" добился своего - и я привел его домой.
В тот вечер я читал одной даме из высшего света свой роман. И она засыпала. Она нагло зевала и звала в постель. Она явно не хотела дать мне закончить! Скажи, какой писатель идет в постель, не закончив?.. Короче, она зевала, она томно прикрывала глаза, а пес выл, когда было смешно. Плакал, когда было трагично. А в некоторых местах даже аплодировал, ты не поверишь - но он это делал, передними лапами. И я открыл его истинное призвание - это критик, Виль…
"Литературовед" закивал головой.
- Если хочешь - можешь проверить сам. Доставай рукопись и читай!
- У меня по-русски, - сказал Виль.
- Какое это имеет значение для "настоящего критика"!
Виль вытащил из бокового кармана пиджака потрепанные листки и начал читать. Собака забралась в кресло.
Она вздыхала, вздрагивала, навостряла уши, срывалась с кресла и бегала вокруг Виля, виляя хвостом, и вновь замирала. Она слушала, как самая лучшая аудитория в Ленинграде, где-нибудь в "Доме ученых" или в "Доме архитекторов" на его последнем, прощальном вечере.
Виль кончил.
- Ну, - сказал Бем, - убедился? Я ему иногда читаю Чехова - реакция потрясающая, он еще и воет. Поэтому ты у меня третий. Извини…
- А Толстой?
- Не произноси этого имени. Собака плачет.
Виль повернулся в сторону кресла - по морде "Литературоведа" текла крупная слеза…
Вилю было как-то тепло в этом доме, среди разбросанных листов, окурков, немытых стаканов, лающего "Литературоведа", у этого огромного, лохматого человека с большим животом и вьющейся шевелюрой. Все эти дни ему было так одиноко в этом городе, все были чужими, и свои русские, и свои евреи, а вот этот человек непонятной национальности, купивший у него скатерть и знающий наизусть его монологи - был свой.
- Ты свой, - сказал Виль.
- Потому что я - выродок. Теперь нас будет двое… Давай выпьем за выродков?..
Из кармана куртки он достал недопитую бутылку водки.
- Стащил, пока брат убирал.
И они подняли бокалы. ИБем обнял Виля, как брата.
- Ну, что будешь делать?
- Писать…
- Сытая жизнь делает все пресным, округлым и чересчур нормальным, - сказал Бем. - А чтобы писать - надо быть ненормальным! И читатель должен быть тоже немного того… Поэтому тут нет ни читателей, ни писателей. Тут забыли, что это такое. Когда представляешься - "писатель" - люди бросаются к Толковому словарю. И уже не в каждом есть это слово. Поэтому я представляюсь - "Брат страуса с яйцами"… Что ты умеешь, что ты можешь?
- Умею только писать. Знаю только русский язык.
- Как раз для восемнадцатого места в нашей семье, - заметил Бем, - сразу же после меня…