- Они пишут для журнала "Мурзилка"? - с лёгкой усмешкой продолжала она нас дразнить, держа во рту мундштук. Поправила чёлку, глаза устремила куда‑то вкось и села в позу, при которой её ноги и руки слились в скульптуру, изображающую роковых женщин двадцатых годов. Такая изумительная Вера Холодная. Она, казалось, была влюблена в свою фигуру, губы, в свой голос, во всю себя. И мы тоже замерли в восхищении.
- Нет, - вдруг сказал Саша, решившись дать ей отпор, мы работаем для "Вечернего Ленинграда", - слово "вечерний" он выделил интонацией.
- И мамы отпускают вас после девяти вечера? - продолжала она колко иронизировать. Казалось, она считала себя обязанной относиться к нам с насмешкой.
- Инесса, перестань смущать наших молодых учёных, они - из другого профсоюза, - вступился за нас Илларион, и, перейдя на фамильярный тон, стал её укорять:
- Старуха, ты никогда не видела приличных людей, вертишься с фарцовщиками, боксёрами, с разной шпаной - вот тебе и кажутся нормальные люди… дошкольниками.
С наигранным изумлением, не обращая внимания на слова Иллариона, вытянувшись в кресле, подперев руками голову и приняв новую позу египетской статуи, она интимно–лукавым голосом сказала:
- А я решила, что ты теперь лепишь пионеров.
Я был смущён и несколько раздражён, а Саша смеялся - Ну, что ж, "пионер, не теряй ни минуты", - почти пропел он голосом, окрашенным его удивительной интонацией. - Мы приступим к интервью, - давая понять, что ей пора уходить, а нам работать.
Не ожидая от дошкольника такой реакции, она язвительно–насмешливое отношение сменила на лёгкое заигрывание, и к Саше несколько раз обратилась: "Дурашка". Выкурив сигарету, она стала прощаться, подошла к скульптору и поцеловала его. Потом повернулась к Саше и прощебетала:
- Дурашка, от поцелуев не рождаются дети.
А дальше, я был поражён её невысокомерным поведением - после всего иронично–презрительного она вдруг удивительным образом всё переиграла и вся переменилась - она пригласила нас посмотреть её художественные альбомы.
- Мальчики, у меня есть для вас кое‑что посмотреть… раз уж вы такие знатоки искусства. Сальвадор Дали, Гоген… Дайте ваш телефон! - я заметил, как она протянула свою руку Саше и, замерев, широко раскрыла свои миндальные глаза, шарфик из тончайшего батиста, который был слегка накинут на её шею, сполз к её ногам. Она стояла как вкопанная, ожидая: кто же из нас поднимет этот талисман. Доли секунд прошли, Саша наклонился, шарфик оказался в его руках. И он, подняв к ней лицо, сконфуженно держал его. Она глянула на него и с игривой кокетливостью проворковала: "Дурашка, я буду тебя ждать!"
Магнетизм, который мы совсем не учитывали и не понимали, - воздействовал. Шёлковый шарфик обмотался вокруг Сашиной шеи. Он влюбился по уши в эту ядовитую красавицу.
Она была права - мы наивные, дошкольники, и ни Толстой, ни Достоевский, ни Гёте со страданиями Вертера и Лоттой, кормившей птичку из своих губ, чтобы через касание–клювик прикоснуться ко рту другого, нас мало научили. Это были абстрактные, теоретические знания. А она, которая никакого понятия не имела о всех этих книгах, науках, поэзиях, знала, как пройтись в рейтузах в обтяжку, как вставить два–три модных слова, бросить лёгкие замечания: "Пастернак, Ахматова, Марина Цветаева". Как потом писал Саша: "Вчера на улице встретила Мроцкого". "Выступает маститый поэт Моржавин". "Вы купили билет на концерт Петушенко?" Она интуитивно знала науку жизни, о которой мы не имели никакого понятия. В жизни есть необъяснимые правила, ритуалы овладения, и они не рассчитываются по формулам. Касанья мягких тел, касания зрением - глаза в глаза, втягивание в воронку другого - сколько спектров этой сексуально–эротической науки!
После её ухода скульптор сказал нам, что Инесса - "жутко умная, клёвая чувиха, но с характером", что она дочь дипломатов, живущих в Москве, а тут она учится в институте киноинженеров.
В последующих событиях инициатива шла от Инессы. После первой нашей совместной встречи она позвонила Саше, и уже без меня, я был чем‑то занят, они отправились на какой‑то вечер, смотрели альбомы, гуляли по городу. И что это? И это всё. Он потерял голову. У меня Инесса возбуждала двойственное отношение: мне нравилась её внешность, способность проявить интерес, острота, но что- то меня от неё отталкивало. В глазах вдруг сверкнёт острый холодно–коварный блеск. Видит ли он это или не видит?
Спустя две недели после нашего знакомства у скульптора, в конце лета, у Саши был день рождения, который он задумал отпраздновать на дедовской даче, где мы проводили летние каникулы. Эта дача–дом досталась по наследству от родителей Аси Романовны. Дом был бревенчатый, добротный, с многочисленными пристройками, стоял прямо на берегу залива. Часть дома иногда сдавалась, но сейчас весь дом был свободен, и ничто не мешало провести вечеринку. Саша пригласил кое–каких наших приятелей. Но главное, он пригласил Инессу. Он так волновался: приедет ли она? Всё готовил, накрывал, покупал, суетился. Волнение переполняло его, и пот катился с него градом. Я почему‑то не сомневался, что приедет, что она уже заинтересовалась Сашей.
Нам повезло, была тёплая приятная погода, приехали несколько ребят, и все болтали на безразличные темы. И вот она появилась… Её пепельно–русые волосы ниспадали по обе стороны, в народе называли эту причёску "Колдунья", платье на ней было изумительное - фисташкового цвета, с высокой талией, и эти вавилонские глаза и голливудские скулы. Она была так изысканно красива, что просто… бери кисть и рисуй. А как оттенялись её глаза цветом платья! Они приобрели неземной иссиня- зелёный цвет. Её изысканный вкус к одежде, к вещам в подавляющей нашей простоте и безвкусице бросался в глаза.
В этот раз Инесса была в приподнятом настроении, придавала своему голосу ласковость, обольщала, играла, кокетничала. Она показывала себя, своё тело, и взгляд Саши, смотрящий на неё, ловила и похищала.
- Вот тебе, дорогой, коричневый кожаный блокнотик. Будешь писать стишки.
Последнее она добавила не без иронии и засмеялась.
- А вот и авторучка из‑за границы.
Во время прогулки вдоль залива, вода в котором была серо–нежная, а воздух такой редкой прозрачности, что отчётливо виден был купол Кронштадтского Морского собора, все разбрелись по берегу. Инесса, я и Саша опередили приятелей и добрались до громадного гранитного "того" валуна, знавшего наши детские тайны. Валун точно так же лежал себе и лежал, и если можно сказать о камне, то, как и раньше, он был строг, угрюм и одинок.
"Давно не виделись с тобой, старик! Ты не изменяешься, ведь ты не принимаешь участия в жизни", - шутливо сказал я и погладил нашего любимца.
Инесса, забравшись на него, села и, приняв позу полу- лотоса, стала произносить:
- Я люблю созерцать. Я в душе необычная, удивительная.
Мне показалось, что "наш" валун проворчал что‑то недовольное: от него отвалился небольшой кусочек кварцевой жилы, и произошло чудо - он изменил свои очертания, на граните образовалась щербинка. Инесса задела его своим острым каблуком.
Один мужик ловил рыбу, стоял в воде и закидывал леску далеко–далеко. Пока мы смотрели на рыбака, он сменил несколько наживок, и при нас ничего не поймал. В моей памяти отпечаталось, как Инесса, грациозно и ловко перепрыгивая с камня на камень, посмотрев на него, сказала: "Какой дурак, не знает где ловить?!"
Оглядываясь назад, я всегда поражаюсь, какую большую тонкость и ловкость проявляют "они" в распознавании: кто есть кто, кто способен их полюбить и подчиниться. И как выбирают себе партнёра–жертву, как мгновенно приспосабливаются к ситуациям, околдовывают. И если такая красотка вас приманила, то тут не помогут никакие вычисления, никакие таблицы, никакие иностранные языки, ни синусы, ни косинусы. Пишу это задним числом после пережитых иллюзий, тогда я ведь так не смотрел, потребовались годы, чтобы всё переосмыслить и пройти через разные мистерии.
Тогда у залива Инесса так искусно расположила нас разговором о дружбе, пытаясь привлечь меня в союзники - достичь соглашения в чувствах :
- Как хорошо, Саша, что у тебя есть друг! - с пафосом произнесла она, а потом жалобно добавила: - Только я одна на всём свете! - И при этом она чуть не заплакала.
- У меня бывают такие необычные состояния, которые мало кто может понять. Где те люди, которые всё так чувствуют как я? Я будто бы вижу мир с другой стороны. Я погружаюсь в себя. Я представляю себе удивительные картины, я общаюсь со звёздами, с другим миром… Вы не можете представить, - говорила она, и… понеслись астралы, Брамапутры. Одним словом, мадам Блавацкая.
Саша слушал и не слушал, он замирал. Она бесконечно говорила и говорила о своих состояниях.
Я ответил:
- Если человек не может выразить свои состояния в словах или в красках, то другим трудно понять о чём идёт речь, да и ему самому мало что понятно. Что не выражено в художественном произведении, того и нет, это - не сотворённый мир.
- Вы должны понять, что все люди разные, - твёрдым настоятельным голосом возразила она. - Что у всех свой взгляд, - продолжала она нас поучать, как будто этого никто не знает. - Я вижу то, чего другие не видят.
И действительно, она видела во всех дурные стороны, моментально находила пятна в других людях и сразу давала язвительные характеристики людям. Но в тот вечер она хотела обворожить и обольстить Сашу, понравиться, много смеялась, разносила всем стаканы, наливала вино, вела себя подчёркнуто внимательно. Не всякое внимание, как я теперь понимаю, обещает что‑то хорошее.
В конце вечера Инесса предложила предсказать всем судьбу по руке и интимно–приглушённым голосом обратилась к Саше:
- Сашенька, дай твою руку, я по ней погадаю.