У ТЕБЯ ТРЕЩИНЫ НА ПЯТКЕ
- У тебя трещины на пятке, Рафаэль, - сказала Рыжая Тетя. - Это отвратительно.
- Это потому, что он все время ходит по пустыне в сандалиях на босу ногу, - сказала Черная Тетя.
- Кожа пересыхает. Это опасно, - сказала Мать.
- Такая трещина может дойти до мяса и сделать там инфекцию, - сказала Бабушка.
- Прекрасно, Рафауль, наконец-то и у тебя найдется от чего умереть, - сказала сестра.
- Я могу умереть от многого. Что, в этой стране не хватает причин умереть?
- Какой позор это будет. Нашего Отца раздавил танк. Нашего Элиэзера забодал бык. Наш Эдуард умер от баруда. Над Дедушка повесился в коровнике. И кто же умрет от какой-то жалкой инфекции? Рафауль! Постыдись! От тебя мы ожидали значительно большего.
- Почему вдруг инфекция? Мы ведь уже договорились, что Рона устроит мне аварию.
Поздно. Они уже начинают деятельно суетиться вокруг меня. Рыжая Тетя наливает в тазик горячую воду и растворяет в ней душистую горсть мыльных стружек, Черная Тетя приносит тазик из ванной в комнату, наклоняется и ставит его у моих ног, а Мать загибает ушко страницы, закрывает очередную книгу и велит мне поставить ступни в тазик. И все последующие двадцать минут, пока задубевшая кожа на моих пятках отмокает и размягчается в горячей воде, они стоят вокруг меня кольцом и журят меня с трехсотшестидесятиградусной любовью, и слова, вроде "нельзя запускать", и "нужно следить", и "надо быть осторожным", и "до мяса", и "в твоем возрасте", носятся над моей головой, словно встревоженные хищные птицы.
Затем Рыжая Тетя промокает мои ступни полотенцем, а Черная Тетя и Мама скребут их - каждая свою - "специальными камнями", которые Бабушка, "совершенно случайно захватила с собой из Иерусалима", - до тех пока, пока я не начинаю смеяться от щекотки, и от своей постыдной капитуляции, и от досады, и мертвые слои кожи крошатся, сходят и отваливаются от ступней, и влажные серые крошки падают на газету, которую Бабушка специально для этого подстелила мне под ноги.
- Вот видишь, Рафинька, хорошо, что я захватила из дома старую газету, ведь жалко тратить тряпку впустую.
А когда они заканчивают, Мать наливает себе в ладонь немного детского масла, которое тоже совершенно случайно оказалось у "подружек Рафи" в их синей машине, и массирует мне ступни, пока весь жир впитывается в них и исчезает, как это было многие годы назад, в той палатке разведчиков, когда Большая Женщина внезапно появилась из-за изгиба вади, шагая в своем привычном строю и в идеально точном направлении, этакий караван женщин, нагруженный винными конфетами, эндемическими маринованными огурцами и маковыми пирогами. Они сбросили свой груз, достали большой таз и на глазах у всего взвода принялись за мои ноги.
- Нужно следить за ступнями. На них давит все тело, - объяснила Бабушка двум сержантам, веснушки которых побледнели от потрясения.
- Вот видишь, Рафаэль, так намного лучше.
- Теперь следи, пожалуйста, чтобы у тебя больше не было трещин.
- Я буду следить, - обещаю я. - Я пойду в аптеку, и куплю специальный камень и детское масло, и сам позабочусь о себе, и у меня больше не будет трещин.
- Не нужно тебе заботиться, - говорят они, - мы ведь опять приедем навестить тебя, и каждый раз, когда мы тут будем, мы позаботимся о твоих ногах.
- Нет, нет! - смеюсь я. - Теперь я уже видел, что нужно делать!
- Видеть недостаточно, нужно знать.
- Я знаю. Мне уже пятьдесят два года.
- Не беспокойся, Рафи, мы о тебе позаботимся.
- Нет!
- Разве тут вообще есть аптека, в этой дыре?
- Это не дыра, это город. Здесь есть и кино, и школа, и супермаркет, и библиотека. И конечно, здесь есть аптека.
- Ты забудешь.
- Не забуду.
- Ты представляешь себе, как можно лучше заботиться о ногах, Рафаэль?
- Нет.
- Ну, так мы позаботимся о них за тебя.
ТЕПЕРЬ СЛЕПАЯ ЖЕНЩИНА
Теперь Слепая Женщина начала учить семерых своих воспитанников ходить по новой дороге - той, что ведет из двора Авраама-каменотеса к Дому слепых. Они считали шаги в переулке, и от него до аллеи, и от аллеи до подъема к улицам нашего квартала, и шаги по его главной улице, а от нее - по узкой разбитой дороге, что поднималась к Дому слепых и там превращалась в грунтовку, которая продолжала подниматься и подниматься на запад, и никто в мире, включая осла старого каменщика из Абу-Гоша, не знал, где она кончается, потому что она то ли просто пропадала из виду, то ли тонула в выцветшей завесе далеких небес с едва обозначенными на ней намеками на голубоватые горы.
Так они шагали, эти слепые дети, снова и снова, и считали, и запоминали, пока не выучили все шаги и все повороты своего пути, все его рытвины и спуски, и спустя несколько недель, когда этот маршрут как следует запечатлелся в их сердцах и ногах, Авраам приделал четыре больших шарикоподшипника к углам деревянной рамы, и обложил каменную Страну Израиля тряпками, и закрепил ее ремнями носильщиков, и привязал веревки ко всем четырем ее углам.
Семеро слепых мальчиков ухватились за веревки и стали дружно тянуть и считать. От двора по переулку, и оттуда к аллее, и оттуда к главной улице, медленно-медленно, шагай, и считай, и припоминай, притормаживали на спусках и тянули на подъемах, шагали, и считали, и опасывались, а Слепая Женщина шла то незрячим вожаком перед ними, то погонщиком позади, пока они не добрались до больших железных ворот Дома слепых и не выкрикнули: "Мы пришли, учительница, мы пришли!" - и остановились под балконом второго этажа, где уже были приготовлены канат, и балка, и большой подъемный блок.
Инвалидная коляска Готлиба была намертво прикреплена к земле, сам Готлиб был намертво привязан к ее сиденью, толстый канат был прикреплен и заброшен через блок, и садовник, побагровев и дрожа от гордости и натуги, ухватился за него и начал тащить. Все - все, кто видел дрожание его рук, все, кто слышал его хриплые стоны, все, кто обонял его тяжелый пот, - застыли на месте. Каменная карта приподнялась над землей, крутнулась на канате, сверкнула на солнце всей своей белизной. Блок скрипел. Канат гудел. Чудовищные руки Готлиба двигались, как два рычага. Он тянул, и тянул, и стонал, и хрипел, и тянул, и она подымалась, и подымалась, и подымалась.
Мы, квартальная детвора, смотрели из-за забора и, поскольку видели, что происходит, не могли сдержать криков испуга. Но слепые дети, которые не видели и не знали, как налилось кровью и исказилось лицо садовника и как опасно близка рельефная карта к стене здания, кричали от восторга и от радости.
На втором этаже, на балконе, который большую часть года пустовал и был заперт, уже ждали несколько учителей. Они подтянули рельефную карту к себе и положили на приготовленный для нее большой стол. Канат был отвязан, Страна Израиля была втянута внутрь - и исчезла. С той поры ее уже не видел никто. Ни я, ни Авраам и, уж конечно, ни те слепые дети, для которых ее высекали.