Наверно, мой вопрос был неуместным, а может, тон укора, прозвучавший помимо воли, обидел их. Но я был озадачен: не верилось, что они искренне жалеют своего мучителя, но и подумать, что они играют роль скорбящих по обычаю, я не мог. И Плакитин и Понимаешь были фанатиками искренности, они не могли играть, не умели, и вот они плачут, словно только сейчас, после вопроса постороннего человека, осознали, что Гуляева нет и никогда теперь не будет в родной Сосновке.
К дому подошли ребята с белыми сверкающими трубами и черными дудками - оркестр местного Дома культуры, неслышно остановился грузовик с откинутыми бортами. Плакитин и Понимаешь поднялись, поглядели друг на друга, вытерли покрасневшие глаза.
- Сейчас выносить, - сказал Понимаешь и кивнул приготовившимся уже музыкантам.
Сверкающие трубы протяжно и скорбно завели "Реквием", народ из дома повалил на улицу.
Мы пошли к покойному, которого уже собирали в последнюю дорогу, выносили венки, крышку, подводили полотенца под большой, длинный гроб. Вот он уже качнулся, завис на полотенцах и поплыл среди толпы, а покойник улыбался в рыжую бороду и готовился открыть глаза. Я как-то не верил сердцем, все ждал, что они откроются, заблестят весело, бородатый Глина сядет в гробу и засмеется на всю улицу, как он умел смеяться.
Старушки завели "Святый боже…", попадая в тон "Реквиему", гроб подняли на грузовик, убранный березовыми ветками, и траурная процессия, затопив улицу, двинулась в гору, где находилось кладбище.
Рядом со мной оказался мрачный кривоногий Куркуль, глядевший с торжественной печалью на машину с гробом.
- Добрый от вас ушел сосед, - сказал я иронически.
- Добрый, - с неожиданной жалостью ответил он. - Многим я попользовался от него, научился многому. Сад теперь удобряю этим самым… Дом тоже стану перестраивать, высокий сделаю, светлый. А забор - уберу: колючей проволоки купил две бухты, она легче, и все видишь.
- От чего он умер? - спросил я.
- От глупости, - сказал Куркуль серьезно. - Он ведь никого не щадил, и себя тоже. Будто чужой себе человек. Построил дом и решил проверить, крепкий ли. А неужто так проверяют? В нем, в жернове-то, пуды не считаны, не мерены.
И рассказал, что Гуляев, полностью закончив строительство дома, решил испытать его крепость. Он услал в магазин старуху, а сам в это время, пока она ходила, скатил с горы мельничный жернов на свой дом. Тяжелый жернов, на пятерых мужиков, но ведь покойник подымал лошадь на спину и тут думал справиться. Ан сплоховал: поднять-то поднял и скатить сумел, но что-то в нем лопнуло, оборвалось, и в два дня кончился.
- В нем ведь, в жернове-то, пуды не мерены, не считаны, - повествовал Куркуль, - а гора высокая, разбег большой. Целый день я заделывал простенок и окна, с утра до вечера бесплатно горбатил, а он в это время умирал в больнице. Глина-то. До-обрый был человек, царство ему небесное!..
На могиле говорили прощальные речи: сначала председатель колхоза, потом Плакитин, затем Понимаешь.
Председатель отмечал многолетний труд покойного, говорил, что Гуляев никогда не давал в обиду свой колхоз, а если и смеялся, то никогда не делал это зря, - здесь, у могилы, надо честно признать всем жертвам его насмешек, что они сами были виноваты.
- Да, да, этак, - вздыхали в толпе. - Не скроешься, бывало, все видал…
Плакитин трогательно покаялся в своих давних археологических претензиях и признался, что на мысль о краеведческом музее натолкнул его Гуляев: он верно угадал, что селу, из которого стала разъезжаться молодежь, надо ощутить свои корни и оживить их. А ему, Плакитину, как раз это дело по силам. Какой он археолог, если живет делами нынешнего дня? О своей Сосновке только и думает.
И поклонился почти до земли, уступая место Понимаешу.
На кладбище цвела черемуха и распускалась сирень, звенели майские птицы, радуясь солнцу и наступающему лету, стояли дружной толпой нарядные сосновцы и вспоминали живого насмешливого Гуляева, с которым надо держать ухо востро.
- …Вот, понимаешь, когда сынок мельника кинулся на меня с гирей, а мужики были сердиты на нас, он один, дорогой наш товарищ Гуляев, не побоялся заступиться за меня, и хлеб голодающей Москве мы послали. Целый обоз, понимаешь, отправили на станцию. И во время коллективизации деревни на социалистические рельсы он меня разок защитил, понимаешь, - вот рубец на голове, глядите… А могло быть хуже, понимаешь, если бы не он. Правда, он тогда же и обсмеял меня, но это наше дело, понимаешь, и я сам был виноват. И за то, что он исключил меня из партии, я не обижаюсь: коммунист - высокое звание, его надо завоевать, понимаешь, надо много знать и уметь, а пока работать простым советским активистом. Вот так я думаю, понимаешь!..
В последний раз запели сверкающие на солнце трубы, заныли черные дудки оркестра, и скоро над Гуляевым вырос холм земли с русским православным крестом, покрашенным голубой краской.
- Даже в бреду шутил, теряя сознание, - рассказывала пожилая фельдшерица, когда мы возвращались с кладбища. - А когда мы положили к нему в палату парня из соседней деревни и тот спросил, долго ли еще лежать Гуляеву, он с улыбкой ответил, что осталось двое с половиной суток: ночь здесь, на койке, и двое суток дома, в гробу. Потом уже вечный покой. И улыбался при этом весело, без всякой тоски.
Фельдшерица рассказала, что в тот же день вечером, когда его привезли в больницу, он дал ей мой адрес и попросил послать телеграмму с таким смешным текстом. Она предлагала исправить, но он не разрешил. А на другой день, после получения ответа - очень он ему обрадовался, хвалил за краткость, - попросил послать вторую. За час до смерти послали: знали - безнадежен.
- Часто он вспоминал вас, - рассказывала фельдшерица, - но когда бредил, то называл вас Колей почему-то.
Я торопливо закурил, ломая спички. Коля был его единственный сын, погибший в Отечественную войну, и Гуляев не раз говорил мне о нем, показывал довоенную фотокарточку. В сыне он особенно ценил искренность, радовался этой его способности, любил ее в людях.
- Он велел передать вам, - сказала фельдшерица, - что вы оказались правы и точно предсказали причину смерти. Он жалел об этом. - Фельдшерица поглядела на меня подозрительно. - Вы правда предсказали или у него помутилось сознание?
Я вспомнил свое давнее предупреждение о том, что он станет жертвой своей же рискованной проделки, и сказал, что Гуляев, вероятно, бредил.
На поминках односельчане пили бражку, приготовленную хозяином для новоселья, и вспоминали его живого - весело вспоминали, будто он и не умирал для них.
Сосновка теперь благоденствовала, богатела, газетчики часто наезжали сюда за положительным материалом, и Понимаешь уже не писал о том, что собаки лижут чурбаки, потому что рынок оборудовали на манер городского, вместо открытых колодцев появились водопроводные колонки, и сосновцы мечтали о центральном отоплении и газе в каждом доме. А во многих палисадах я видел цветники, сделанные по примеру Гуляева.
- Он и надо мной подсмеивался, - вспоминала сухонькая Матрена Дмитриевна, угощая поминавших. - В самое Москву перед войной возил, - чай, помните.
- Помним, помним…
- Я ему толкую: дом надо поставить, а он меня - в Москву. "Погляди, говорит, пока молодая, плюнь на дом". И уговорил ведь. А я нигде дальше района не бывала, растерялась, он под землю меня затащил, в метро, - страшно, трясусь вся, и опять же - приятно: сосновская баба, а еду в чистой публике под самой Москвой!.. В ресторан водил, кушанья заставлял выбирать - смех. "Выбери, говорит, самое лучшее, чего ты не ела". Я читала, читала листки те и выбрала такое уж незнакомое, что и не выговорю, - ткнула пальцем: это. Приносят, я понюхала, съела ложечку - батюшки, да это тыква! У нас дома ее полный сарай, на подлавке целый воз лежит, на всю осень хватит… А он заливается, хохочет на все помещенье…
Матрена Дмитриевна тихонько засмеялась, вытирая глаза, и захмелевшие односельчане засмеялись, заговорили, вспоминая каждый свое.
Гуляев жил, и память о нем была прочной и веселой.
1970 г.
ЛУННЫЙ СВЕТ
А. А. Жукову, сыну
Они сели рядом, а напротив, на переднем кресле, сидела девушка, и когда сын, продолжая разговор, сказал: "Пап, а помнишь", - девушка удивленно посмотрела на отца, потом на сына. Конечно, она сразу обратила внимание на сына, он выделялся и новенькой формой, стройный такой молодой летчик, но она никогда бы не подумала, что севший рядом с ним мужчина, точно такого же роста и почти такой же стройный, в гражданском костюме, может быть отцом летчику.
- Ну да, помню, - отвечал отец. - Я тогда вернулся из армии, а тебе было четыре года, и ты мог это запомнить сам. Я-то прекрасно помню. - Он перехватил удивленно-пристальный взгляд девушки, пожал плечами и опять обратился к сыну: - И еще помню тебя двухлетним, когда я был в отпуске и мы поехали с тобой на велосипеде в лес. Ты сидел впереди на раме, вернее, на моей пилотке, которую я подложил, и держался одной рукой за руль, а другой все помахивал матери - она стояла у дома и глядела нам вслед. Вряд ли ты помнишь это.
- Не помню, - с сожалением сказал летчик.
И тут в салоне грянул репродуктор, включенный водителем на всю мощность, и они оба посмотрели на часы - шли первые минуты первого, середина дня, диктор сообщал сводку последних известий:
- …эскалация войны во Вьетнаме, происки израильских экстремистов и американских империалистов на Ближнем Востоке, испытательный взрыв китайской термоядерной бомбы, "черные полковники" - палачи греческой демократии, рост военного потенциала Японии, последствия урагана в Чили…