Скажите, какая радость - знакомиться с владельцем собаки, которого знает десяток заречных деревень! И с автором идиотского письма. Всю жизнь мечтал! Хоть бы мотоцикл отремонтировали для таких знакомств, придется полдня тащиться по грязным проселкам.
Десять лет прошло, а я и сейчас не могу спокойно вспоминать об этой поездке. Мотоцикл у нас был "М-72" с коляской - сильная, но тяжелая и донельзя истрепанная машина. Две передачи - вторая и третья - у него не работали, и, чтобы добиться какой-то скорости (ведь охлаждение воздушное, двигатель греется на малом ходу), я выезжал на горку, разгонял его на первой передаче и сразу втыкал четвертую. Двигатель натужно хлопал, дымил, задыхался от перегрузки, а я газовал, двигал рычажком опережения зажигания, подрабатывал муфтой сцепления и готов был бежать рядом, лишь бы он не заглох и набрал нужную скорость.
Сорок километров до Сосновки я преодолел тогда за три с лишним часа. Осенние проселки были разбиты и грязны, мне приходилось не раз везти мотоцикл на себе, и в Сосновку я притащился весь мокрый и грязный.
Селькор жил в центре, недалеко от базара, только площадь перейти. Маленький такой, политичный мужичок с претензиями. И дом у него был тоже маленький и тоже с претензиями: на коньке прибита большая раскрашенная звезда, выше нее - шест с флюгером, а над серединой крыши, недалеко от дымовой трубы, поднимался еще один шест, из которого торчал металлический стержень громоотвода. Мол, знайте, тут не просто мужик обитает, а живет советский колхозник, не чуждый науке и технике. Рядом стояли дома куда выше, причем под железом, и если молнии ударить, то уж в них ударит, а не в эту приземистую хибару.
Селькор встретил меня у крыльца, - видно, узнал редакционный мотоцикл: меня он не мог знать, поскольку я работал в районе всего два месяца.
- В магазин, понимаешь, собрался, - сообщил он, подавая мне руку. - Очень приятно познакомиться с новым коллегой. Шапку, понимаешь, я мог бы купить и позже, но он как раз туда пошел, и надо, понимаешь, посмотреть.
- Кто "он"? - спросил я, оглядывая свой заляпанный грязью плащ. И ботинки были в грязи, и брюки, и лицо, наверное. Я провел рукой по лицу - нет, вроде сухое. А руки дрожат от долгого напряжения, мотоцикл исходит паром, как загнанная лошадь.
Ах, с каким бы наслаждением двинул я этого ревнителя собачьего поведения по его сухой озабоченной мордочке! Шапку ему надо купить, собака чурбаки лижет - ах, сколько у него хлопот!
- Глина, понимаешь, - ответил селькор невозмутимо. - То есть Глина по-уличному, а по паспорту гражданин Гуляев. О нем я и писал в редакцию.
Вот как даже - гражданин. Уже преступником считает.
- А вас как по-уличному? - спросил я, не заботясь о такте.
Селькор поглядел на меня снизу, пристально так посмотрел, подозрительно. И смутился. Как-то хорошо смутился, по-детски, я пожалел о своей бесцеремонности.
- Понимаешь, - сказал он. - Я часто употребляю это слово, вот и прозвали Понимаешь. Идемте, а то он уйдет.
Сельмаг был неподалеку, и мы больше не сказали друг другу ни слова. Понимаешь деловито бежал впереди меня, часто поправляя вытертую теплую кепку с длинным козырьком, налезавшую ему на глаза, я отряхивался, как гусь, и сбрасывал на ходу грязь с плаща. Не на маскарад ведь приехал, а за материалом, "задание ответственное", представитель прессы, корреспондент, ох, господи!
В магазине были две бабы да крупный бородатый старик в полушубке и валенках с галошами.
- Он, - шепнул мне Понимаешь.
Знаменитый Гуляев (Глина) стоял у прилавка и вертел в руках большой бочковый кран, открывая его и закрывая. Бабы перебирали несколько теплых шалей с кистями.
Мы встали в очередь за Гуляевым. Он глянул сбоку на Понимаеша, прищурился в усмешке:
- А-а, старый друг! Привет, Понимаешь, привет. Давно не видались.
- Добрый день. - Понимаешь притронулся к козырьку своей теплой кепки и обратился к продавщице: - Мне шапку, пожалуйста.
А Гуляев уже повернулся к нам - рыжебородый великан с крупными, чуть тронутыми желтизной зубами, веселый, распахнутый весь, как его новый полушубок, - и, показывая кран, сообщил:
- Бражки наварил к празднику. Бочонок, понимаешь. И вот к нему кран - цеди, пей за сорок второй год новой жизни. Придешь выпить?
Понимаешь значительно поглядел на меня: каков, мол, тип!
- Напрасно отвернулся, - не отставал Гуляев. - Вместе мы эту жизнь налаживали. Как одна душа.
Понимаешь следил за продавщицей, выбиравшей шапки.
- Никогда мы одной душой не были, - сказал он.
- Вот те раз! - Краснорожий Гуляев громогласно захохотал. Зубы у него были почти белые, прочные, не сточенные временем: крепкая кость. - Да мы с тобой век не расстанемся, а ты - не были! Соратники, можно сказать!
Продавщица отобрала две черные шапки и неуверенно поглядела на Понимаеша:
- Не знаю, подойдут ли?..
- Пусть примерит, - сказал Гуляев, - голова у него с собой.
Голова Понимаеша, маленькая, седая, с длинным шрамом с правой стороны, подошла к первой же шапке, он расплатился, и мы вышли.
- Обмой покупку-то, - сказал вслед Гуляев и засмеялся.
- Вот такой он всегда, - сказал Понимаешь грустно. - Пристанет как мокрая глина, и не отлепишь. Прозвище это я ему дал, а он меня Понимаешем назвал. Давно уж, лет сорок, понимаешь. Вон, вон, она побежала, глядите! - Понимаешь показал в сторону сельского базара, куда бежала косматая лопоухая дворняга. - Вот сейчас увидите.
Собака пересекла площадь и остановилась за торговыми рядами, где стояло несколько деревянных чурбаков. Она обнюхала один из них, поднялась на задние лапы и стала лизать торец чурбака.
- Видите! - торжествующе сказал Понимаешь. - На них мясо рубят, вот она и лижет. И другие собаки разнюхали. Но это, понимаешь, один антисанитарный факт. А другой - мясо продают неклейменое: и гусей, и кур, и баранов. В-третьих, могу сообщить достоверно, понимаешь, что…
Мой материал прояснялся и обещал быть если не интересным, то дельным и содержательным. Понимаешь оказался вдумчивым наблюдателем.
Я побывал в правлении колхоза - дополнительные факты; зашел в сельский Совет - новые сведения; встретился с врачом местной больницы - выслушал целый обвинительный акт:
- Мы лечим, а они калечат. Молоко продается непастеризованное, воду берут из открытых водоемов и колодцев, биологические часы не соблюдаются, желудочно-кишечные заболевания летом…
Очень серьезный и даже интересный получался материал. Подвальная статья строк на двести пятьдесят.
Заночевать я решил у Понимаеша, но, возвращаясь из больницы, встретил директора школы Плакитина, с которым познакомился на августовских учительских совещаниях.
- Я вам кое-что о селе расскажу, - пообещал он, пригласив меня к себе. - Замечательное, знаете ли, у нас село.
Высокий худой Плакитин - ему было под шестьдесят - представлял собой яркий тип беспокойного племени сельских просветителей-подвижников, свято верящих в свое благородное дело и отдающих ему всю жизнь. Кроме преподавательской работы и обязанностей директора он выполнял массу общественных поручений, являясь депутатом сельского Совета, руководителем лекторской группы, председателем избирательных комиссий - не перечислишь всего. Но главным делом, своим жизненным призванием Плакитин считал краеведение. В этом я окончательно утвердился, оказавшись в его просторном пятистенном доме из крупных сосновых бревен.
Поначалу я даже не понял, что мы в жилом доме, - скорее сельский музей или исторический кабинет по изучению сельского хозяйства; все здесь было забито крестьянской утварью разных времен, предметами бытового и рабочего обихода, одеждой, обувью.
Одна половина дома с отдельным входом, разгороженная на две комнаты, была полностью оформлена как музей села Сосновка, во второй, жилой половине было его продолжение.
Плакитин завел меня в кухню, где хлопотала полная седая женщина, разжигавшая медный самовар, познакомил:
- Моя жена Серафима Григорьевна. Обратите внимание, в ней много булгарского; она коренная жительница, а здесь пять веков назад обитали волжские булгары, или болгары, как теперь произносят. Если помните по истории, столицей их был город Булгар Великий, его развалины сравнительно недалеко от нас, в Татарии.
Серафима Григорьевна засмеялась:
- Ты скоро меня как экспонат выставишь и табличку на шею повесишь.
- В этом нет необходимости, - серьезно сказал Плакитин, - но почему не продемонстрировать, если человек интересуется. А вот самовар прошлого века - труба уже прогорела, новую поставил и пользуюсь…
Продолжая объяснять и показывать, Плакитин повел меня в свой музей и прочитал целую лекцию о поселениях волжских болгар, показал древние топоры, наконечники копий, мотыги для обработки земли, черепки, кости.
Вечером мы сидели на скамейке семнадцатого века, пили чай из самовара прошлого столетия, и Плакитин рассказывал о нынешнем: об установлении Советской власти в Сосновке, о первой коммуне, о коллективизации.
Серафима Григорьевна, видно, знала эти истории наизусть и только снисходительно улыбалась. Правда, когда Плакитин стал рассказывать о коммуне, она обронила с любовной усмешкой:
- Активист ты был известный. Вроде Понимаеша. Если бы не Глина, вы бы теперь в коммунизме были.
- Напрасно иронизируешь: именно из-за Гуляева наша коммуна распалась.
- Их же все равно распустили.
- Распустили, но нашу прежде других.
Они заспорили, вспоминая свою молодость, и я узнал историю местной коммуны, организованной бедняками сразу после гражданской войны.