- А она любит тепло, уют, софу у батареи поставила, кресло дежурит у книжного шкафа, и мне приятно смотреть, когда она что-то делает или читает. Удивительно мило у нее получается! Дома она ходит в бриджах и открытой кофточке, и когда я свободен, она садится у ног на пол и зарывается лицом в колени: "Мой повелитель, - шепчет, - мой хозяин, славный ты мой!" Смешно, верно? Разумеется, смешно, и все-таки жаль, что последнее время она не говорит таких слов, ведь это такие приятные слова, в груди что-то расслабляется, тает, забываешь дневную суету, спадает напряжение, руки сами тянутся к ней, и сажаешь ее на колени, как ребенка, и… Ты не болеешь, дружище, нет? Что-то ты поморщился, как от боли. Не зубы беспокоят?
- А?.. Да, да, зубы, второй день что-то. - Он прижал ладонью щеку, пососал зуб.
Такое унизительное состояние, невыносимое, и ничего нельзя сделать.
- У тебя вроде хорошие были зубы, ты никогда не жаловался, или с возрастом приходят разные недуги? Впрочем, нам смешно пока говорить о возрасте. Тебе тридцать два, кажется?
- Тридцать три, - сказал хозяин, потирая щеку.
- Да, ты ведь на год младше меня, совсем забыл. Вчера еду с работы, и парень в автобусе, лет пятнадцати парень, называет меня дядей. Понимаешь - дядей! Справедливо, разумеется, и пора, пора нам вспомнить о возрасте. Да он и сам уже напоминает: на каток ходить перестал, в театры - только по праздникам, на футболе предоставляю вопить другим. И не жалею: хочется работать, работать. Помнишь у Пушкина: "…Давно, усталый раб, замыслил я побег, в обитель дальнюю трудов и чистых нег". Хорошо, а? У тебя, впрочем, была сильная страсть - женщины, но вот и ты сидишь дома один, вероятно, много работаешь…
- Не очень, - сказал он.
- Жениться тебе надо, дружище, тебе жениться, а мне - породить сына. Это ведь здорово, когда рядом сын и любящая жена, я давно мечтаю о сыне, жаль, что она пока не хочет, говорит, надо подождать, ей ведь всего двадцать шесть, испортится фигура и так далее. Типичная современная горожанка. Нет, я не осуждаю, не думай, мне тридцать четыре года, она собирается поступить в аспирантуру, мы еще успеем с сыном… Я тебе не надоел своей болтовней?
- Ну что ты, сиди!
- Я сейчас уйду, ты и так, наверное, озадачен: такой молчун - и вдруг ни с того ни с сего говорит и говорит. Сейчас я уйду. Понимаешь, иногда появляется потребность поговорить, а не с кем. Уйду, кофе сварю, за чертежи сяду. У меня что-то интересное получается, жаль только, отвлекаюсь беспричинно, отключаюсь и думаю о жене, которая уехала, о сыне, который не родился, о друге, который перестал ко мне заходить…
- Я зайду, - сказал хозяин. - Я постараюсь зайти.
- Не знаю, почему, но трудно сосредоточиться, отключаюсь как-то произвольно, независимо от того, устал я или нет, и в голову лезет разная чепуха, подозрения какие-то, и это досадно, оскорбительно, ведь она такая чистая, у меня нет никаких оснований усомниться в ее верности, а я все-таки сомневаюсь, чувствуя себя самым распоследним подонком. Может, мне следует перебраться со своими бумагами в общий отдел, а то на работе один и дома один. Впрочем, она скоро вернется. Она ведь уехала на два-три дня, в понедельник вернется, к сестре поехала. Сестра у нее на год младше, такая же красивая и милая, жаль, замужняя, ты мог бы посвататься. А? Тогда мы дружили бы семьями, работали, ходили бы в гости по выходным. Хорошо, а?
- Хо-орошо. - Хозяин с трудом подавил нервный зевок.
- Кофе пили бы. Кстати, у меня есть лимон, не составишь ли компанию?
- Что ты, поздно!
- Н-да, поздно, ты прав, уже поздно. А как было бы славно.
Он глядел на хозяина сочувственно и потирал щетину на подбородке. Шапка его стала подсыхать, мех торчал косицами, широко растеклась под ногами лужа: оттаяли ботинки.
Ему не хотелось идти домой, но он пойдет, сбросит мокрую одежду и, сварив кофе покрепче, начнет работать - медленно, трудно, но начнет и постепенно освободится от своего одиночества, забудется и даже станет веселым, ведь у него интересная тема, она оформится в совершенную конструкцию узла, сотни и десятки сотен узлов и деталей составят современную машину, которая со сверхзвуковой скоростью понесет людей догонять свое счастье.
Он встал, обеими руками поправил шапку.
- Тебя проводить? - спросил хозяин.
- Проводи, если хочешь. Но лучше не надо: там холодно, ветер и снег. - Он окинул взглядом тесную кухню и пошел к выходу. - Будь здоров и заглядывай, когда сможешь.
- Всего доброго.
Дверь захлопнулась, звонко щелкнул замок.
Хозяин постоял в прихожей, поглядел на закрытую дверь, за которой скрылась слегка сутулая, как под грузом, спина, и возвратился в кухню. Спички остались забытыми на столе.
- Господи, как же долго, я совсем измучилась! - Она смотрела на него с тревожным ожиданием. - Там все слышно, в спальне, каждый звук.
- Да, слышно, - сказал он, вставая опять у плиты и прислоняясь к подоконнику, - все слышно, даже шорох. Не понимаю, о чем думают строители.
- У них план, зачем думать. - Она опустилась на стул возле стола. - Кирпичные дома какую-то звукоизоляцию имеют, а эти… как они называются?
- Не знаю точно. Крупнопанельные, кажется, или крупноблочные. Их даже не строят, а собирают, монтируют. Впрочем, довольно быстро, и надежно. Когда смотришь, картина кажется весьма впечатлительной, красивой даже.
Лужица на полу исчезла, впитываясь в трещинки меж половиц и подсыхая.
- Да, да, я видела однажды. Краном поднимают такой большой кусок стены, приставляют, как-то там закрепляют… Ты не знаешь, как они закрепляют?
- Кажется, там есть монтажные петли, и, кроме того, стыки заливают раствором цемента. Кажется, так.
- Да, да, именно так. И вот закрепят, а в этой, стене уже окно, стекла вставлены, рамы покрашены, а потом сверху опускают плиту…
- Не плиту, а потолочное перекрытие, - сказал он, радуясь этому разговору.
- Верно, потолочное перекрытие, как я забыла! Я ведь читала в газетах и кино видела осенью. Помнишь, там еще этот играет… на цыгана похож… ну черный такой… как его?
- Помню, помню. Он ведь упал, с лесов, но не разбился, а повредил что-то - ногу или руку.
- Нет, это другой упал с лесов, из другого фильма, там не дома строили, а завод, или еще что-то, и он пел веселую такую песню, вот забыла только, какую, ты не помнишь?
- Верно, верно… Старая такая лента, давно вышла, я студентом ее видел или школьником.
- Нет, это я школьницей видела, а ты студентом уже был, в пятьдесят пятом она вышла или в пятьдесят третьем, очень гремела тогда. Не понимаю, почему прошлой осенью, когда мы зашли в этот "Повторный фильм", я зевала, и ты тоже скучал, никакого интереса. А ведь тогда я восхищалась, и все мы восхищались. Почему?
- Не знаю. Вероятно, потому, что с первых кадров все ясно, а они продолжают действовать, улыбаться, говорить.
- Да, да, все ясно, а они говорят и говорят. Заинтересованно так, добросовестно, хотя уже все ясно и не надо им говорить, а фильм еще не кончился, и вот они говорят и говорят…
1968 г.
ПОСЛЕДНЯЯ ШУТКА ГУЛЯЕВА
Посвящается
А. П. Баширову
СООБЩИ ТАМ ТЫ ИЛИ НЕТ ТЧК ГУЛЯЕВ
Я прочитал телеграмму вслух, и рассыльная с почтового отделения засмеялась.
- Отвечать будете? - спросила она, скаля веселые зубы, молодые и белые. - Могу захватить, бланки у меня есть. Видно, очень хотелось ей узнать, что я отвечу на такую нелепую телеграмму, вот она и предлагала свои услуги - чтобы потом посмеяться с друзьями и лишний раз показать свое фарфоровое богатство.
- Надо подумать, - сказал я.
- А чего думать, пишите: "Меня нет!" - И, подавая телеграфный бланк, опять засмеялась.
Тут же, в прихожей, я написал адрес Гуляева и сообщил два слова: "Я здесь".
Рассыльная взяла бумажку и сорок копеек и выпорхнула за дверь. Стук каблучков на лестничной площадке на миг замер - читает, - потом рассыпался мелкой дробью вниз до подъезда. Наверно, бежит и улыбается.
У Гуляева в молодости тоже, говорят, были кипенной белизны зубы, - может, поэтому он и любит смеяться. Сейчас уж и зубов, поди, не осталось, а все не успокоится, деревенский хохмач. Надумал, видно, приехать и вот по-своему спрашивает разрешения, предупреждает.
Впервые я услышал о Гуляеве лет десять назад, работая в районной газете.
Как-то осенью в редакцию пришло письмо нашего селькора из Сосновки о том, что собака пенсионера Гуляева лижет чурбаки и что мы должны пресечь это безобразие, поскольку общественность Сосновки не обращает должного внимания на такой позорный факт. Идиотское, в общем, письмо. Когда редактор сказал о нем на летучке, я подумал, что селькор решил посмеяться над нами, районными газетчиками. "Собака лижет деревянные чурбаки…" Ну и черт с ней, пусть лижет, если ей это нравится. Может, она вегетарианкой решила стать, травой питаться, как коза, вот и пробует на вкус чурбаки, выбирает.
Однако наш мудрый, к тому же местный, проживший в этих краях сорок лет, редактор усмотрел в письме какую-то тему и послал меня в Сосновку "проверить факты". Провожая меня, кипящего от возмущения, он сказал, что сержусь я по своей молодости и неопытности, что задание ответственное и он надеется получить интересный материал. "Заодно и с хозяином собаки познакомишься, - добавил он с улыбкой. - Гуляева вся округа знает, четверть района".