А последний раз я пробил колесо в 2006 году. Это же самое! Выезжал из экспедиции со стороны Костромы, ехал в направлении Кирова. Там вообще места безлюдные и дорога-то какая-то странная - ни одной машины, ни встречной, ни попутной. Дождь начинается, а я без домкрата. Правильно, на фиг в экспедиции домкрат. И вот стою, репу чешу, тоска тоскливая. Понятно, что я все равно что-нибудь бы изобрел… Уже полез за топором, и вдруг в этой пустыне появляется машина. И не просто машина, а такая серьезная, подготовленная. Останавливается, и оттуда вылезает старый гонщик Сан Саныч Трушников (ух как я обрадовался!), которого я последний раз видел на "Тосненских болотах" пять лет назад, и у него есть и домкрат, и компрессор, и все, что ни пожелаешь. Мы с ним быстро перекинули колесо, поговорили, выпили чая. Я ему говорю: "Сан Саныч, ты только никому не рассказывай, что я без домкрата езжу". А Сан Саныч говорит: "Женя, а зачем теперь тебе домкрат, ты уже все равно без запаски?!"
ИРБИТСКАЯ-СТРИТ
Когда я был президентом Фонда, день заканчивал очень поздно, потому что ездил на Белоярку, заезжал на Изоплит в реабилитационный центр и только после этого, полностью высушенный, почти ночью ковылял домой.
А Витя Махотин жил прямо по дороге, на улице Ирбитской. Витя называл ее "Ирбитская-стрит" и добавлял, что раньше он жил на "Финских коммунаров-стрит".
У меня руль прямо сам туда поворачивал. Я стукал кулаком в стенку, заходил.
Витя жил небогато, но очень чисто. У него в комнате была куча книжек и картинки. Картинки он мне дарил (а я еще, болван, кочевряжился и не всегда брал). Мы с ним чаю заварим в эмалированных кружках, пряники, сахар… И сидим, о жизни разговариваем.
А тут как-то Витя достал альбом с фотографиями.
Я смотрел, смотрел:
- Витя, а сколько у тебя детей?
Не задумываясь:
- Восемнадцать.
Я взвыл:
- Витя, ну хорош врать! Если б ты сказал "пять", ты б меня уже убил наповал. Ну, скинь немножко!
- Хорошо. Шестнадцать. Но больше не скину, даже не проси! - Вскочил. Борода всклокочена. - И не вздумай торговаться, я против истины не пойду!
Я говорю:
- Ну, хорошо, перечисли.
- Лешка, Петька, Ленка, Илюху ты знаешь, Анька, Вовка, Прохора ты знаешь, Серега, Клавка…
Бормотал, бормотал, загибал пальцы - сбился.
- Слушай, - говорит, - я ведь тебе наврал. Похоже, все-таки восемнадцать.
Я тем временем фотки смотрю:
- Витя, ты сколько раз был женат?
- Восемь. Или девять. Вот здесь точно не скажу - соврать боюсь.
Показываю фотку:
- А это кто?
- О! Это Светка! Как я ее любил!
- Это что, мать Прохора?
- Нет, мать Прохора - другая Светка. Я ее еще больше любил! Это Ленкина мать.
- Так это она к тебе с дочкой тогда приходила?
- Нет. С дочкой Юля приходила.
- Это с которой у тебя еще в детдоме любовь была?
- Нет. В детдоме у меня была любовь с Танькой… Как я ее любил!
Я растрогался.
- Витя, - спрашиваю, - это была первая любовь?
- Что ты! - отвечает. - Первая любовь вот - Аленка! Выхватывает фотку: стоит испуганная девочка с мишкой в руке, мишка свисает до полу.
Начинает мечтательно:
- Ей было семь, а мне восемь…
- Так ты же говорил, что она была взрослая!
- Это не она была взрослая! А наша воспитательница Элла Герасимовна! Но это было уже позднее…
- А это кто, твой друг?
- Какой друг?! Это мой сын!
- Так это который от Розки?
- Ну ты даешь! От Розки - Илюха! А это Ваня - от Лили.
- Вот это, что ли, Лилина фотка?
- Это не Лиля! Это Генриетта! Я ее до сих пор люблю!
- А это чья фотка?
Бамс меня по руке!
- А вот этого не трожь! Могут у меня, у взрослого человека, быть маленькие тайны?..
Конечно, Витя прикалывался. Потому что имена каждый раз менялись. Но получалось у него очень складно и красиво.
Когда Витя умер, его отпевали в Михайловке. Было огромное количество безутешных женщин. Я такого не видел нигде.
И совсем по-другому плакала красивая рыжая девчонка, похожая на Витю.
На самом деле у Вити трое детей: Илья, Прохор и Клава…
* * *
У нас в Екатеринбурге Витю знают все. Человек небогатый, умудрялся помогать всем. Картинки свои не продавал - дарил. А если и продавал, деньги тут же раздавал. Сам детдомовский, горя в жизни хапнул. Последние годы сидел в башенке на Плотинке и много работал. А какая краска была, ту и использовал. Зеленый, так зеленый. Розовый так розовый. Тут как-то случился у него избыток коричневой краски. Заскочил я к нему в башенку с яркого солнечного света в сумрак. А он накрасил картинок и развесил их по стенкам. А я Витю очень любил, увидел картинки и расстроился. И зачем ты, говорю, Витя, такой фигни накрасил? А Витя поджал губы, строго поглядел на меня и сказал сухо: "А это уж извини, это уж как получится…"
ПОЛНЫЙ ПЕРДИМАНОКЛЬ!
Купил старую книжку замечательного исследователя русского быта С. Максимова "Крылатые слова". Толкование известных русских поговорок, как-то: "подкузьмить да подъегорить", "бей в доску - вспоминай Москву", "вольному - воля (спасенному - рай)", "послов не рубят", "у нас не в Польше", "собаку съел", "печки-лавочки", "задать карачун" и т. д.
Среди прочего - толкование слова "галиматья". Оказывается, был такой доктор в Париже - Галли Матьё, который умел смешить своих пациентов до такой степени, что зачастую служил целительным лекарством. Доктор получил обширную известность и практику. Его везде приглашали, и он разрывался, не поспевал. И тогда придумал рассылать больным печатные листочки, в заголовке которых стояло его имя, а под ним разнообразные остроты и каламбуры…
И тут я вспомнил другую историю. Штурман мой, Вова, будучи человеком серьезным, большим словарным запасом не обладал. Да и вправду, во время гонки особо болтать не приходится. На все мои вопросы типа "Что с машиной?" или "Мы в легенде?" отвечал односложно и гордо, состроив пальцы знаком ОК: "Совершенный пердиманокль!" - и я успокаивался, хотя не знал, что такое "пердиманокль".
Однажды на этапе чемпионата России "Тосненские болота" мы заблудились и так утонули в трясине, что не сумели открыть двери, еле вылезли через окна. Стемнело, пошел дождь. И мы вдруг поняли, что машина продолжает погружаться. Внутри уже почти под потолок вонючей жижи. Глушитель забит, машина глохнет. Остается шанс вытащиться на лебедке, но до нее еще добраться надо. И давай мы с ним по очереди нырять с головой в это дерьмо и отплевываться… Об этом хорошо сказал поэт:
Ночь. Луна.
Полный рот говна.
Когда уже стало ясно, что мы утонули, я спрашиваю у Вовы: "И что?!" Вова развел руками и честно сказал: "Полный пердиманокль!" Понятнее не скажешь. И так я узнал, что пердиманокль пердиманоклю рознь.
Конечно, мы вылезли. К следующему вечеру (от машины потом долго воняло). Но я не сумел от Вовы добиться, что такое "пердиманокль". Несколько лет мучился в неведении.
Однажды культурная красивая Юля, видя, как я переживаю, сжалилась и рассказала, что "пердиманокль" - это искаженное французское "пер дю монокль", старый театральный термин, означающий крайнюю степень удивления, при которой взлетает бровь и из глаза выпадает монокль.
А мне кажется, что Вова знал.
О ЧЕМ ВЫ, ДЕВУШКИ?
Я, когда освободился, до поступления в университет работал на Уралмаше, в 50-м цехе на сборке.
И вот однажды вышел в третью смену, в ночь, а я и так-то не высыпался, а тут вообще как чумной ходил. И в перерыв забрел к девчонкам-крановщицам в тепляк. Сел в уголок, а там тумбочка стояла. Я каску снял, голову уронил и закемарил. А их там собралось человек пять-семь: крановщицы да малярши еще подошли. И они видят, что я уснул, заговорили о своих бабских делах. Ну какие там бабы - лет по тридцать, может. И без всякого спиртного посреди рабочей смены рассказывали о жизни в таких подробностях, что я проснулся и слушаю. И боюсь, что они увидят, что я покраснел и уже не сплю. Я никогда не представлял, что женщины могут настолько откровенно разговаривать друг с другом о таких серьезных интимных вещах. Ну, в общем, такого наслушался, что до сих пор стесняюсь.
Все-таки женщины отличаются от мужчин. Не представляю, чтобы мужчины могли делиться друг с другом такими подробностями. А уважающие себя мужчины тем более.
А среди этих девушек быда крановщица Тома, очень красивая, спокойная женщина. У нее муж был очень ревнивый, работал в милиции на Машиностроителей, 45 и каждую смену встречал ее возле проходной. А со мной в бригаде работал один парень, и у них была любовь. И рядом с цехом стояла такая будочка, уж не помню, что в ней хранилось. А у Васи был ключ от нее. И он минут за пять до обеденного перерыва уходил в эту будочку, а потом туда осторожно приходила Тома. И так каждую смену вместо обеда… Так вот, она в общем девичьем разговоре не участвовала. Не знаю, может, ее все устраивало.