До Рыбкина он наносил визиты столь часто и преимущественно ночью, что давало повод заподозрить обычную сублимацию. Зоя Михайловна, не стыдясь, плела вздор о каких-то неземных импульсах ниже пояса, так что даже добрые соседи не выдержали и прямым текстом посоветовали обратиться к специалистам. Зоя отнеслась с пониманием. Она и обращалась, правда, специалисты сами страдали "прободением оранжевой чакры", как потом раздраженно описывала Зоя, - уж она-то в чакрах понимала, тем более в оранжевой. С тех пор как Половецкая вступила в нервные и извилистые отношения с Рыбкиным, пришелец был оттеснен на задний план. В то утро, заполучив меня в гости, Зоя не спешила потчевать обычными россказнями, а вместо этого уснула перед новехоньким телевизором, допив свое и мое пиво, уснула не обстоятельно, как добропорядочный гражданин, а только наспех прилегла, попросив: "Если что - буди". Это значило, что никто будить ее не собирается, а она сама очнется, будто от подземного толчка, и тут же закурит, роняя пепел прямо в рваную щель наволочки. Так случилось и теперь. Но случилось еще кое-что. Зоя зевнула и вдруг гордо поджала губы. "Вот, смотри…" - процедила лениво. За шторой у балконной двери явно кто-то был, прямо как в пионерлагерных страшилках. Но кто?! То ли искажение сумеречного света, то ли, свят-свят, в складках шторы проступали расплывчатые крылья… Грабители в такие игры, по-моему, не играют. Убивец! Но зачем?? Маньяк-женоненавистник с альпинистским уклоном, штурмующий седьмой этаж, - это тоже сомнительно. Остаются силы потусторонние, к тому же ведет себя видение соответственно - никаких чувств не выказывает, не суетится, молчит торжественно и чинно, ничуть не заботясь неопределенностью своего статуса. Я начинала понимать Зойкин пафос: присутствие такого вот Нечто будоражит, мистические мурашки обнимают с ног до головы, тревожа космическую часть сознания. Мне уже стало казаться, что я различаю бледно-зеленоватый цвет неведомой структуры, о чем немедленно захотелось поделиться с Зоей, чей взгляд источал почему-то сердитую настороженность. Но мне было не до нюансов, раз уж я впервые встречаюсь с Ангелом чистой воды или… с Павликом, перелезшим от соседа сквозь прохудившуюся балконную перегородку и решившим поглумиться над сумасшедшей мамашей. Для баловства из ящика с барахлом были извлечены новогодние крылья жар-птицы, в которых Зоя-школьница фигуряла на елке. Это обстоятельство добило Половецкую, она зашлась полусмехом-полустоном, миролюбиво восклицая: "Вот засранец, вот шантрапа!.." Это был двойной урок - не обрастай сентиментальными ракушками прошлого и не забивай ими оазис балкона…
Впрочем, и мне напоминание, мол, а ты, матушка, как ни садись, к мистике все равно не способная, и самое оргинальное, на что тебя хватает, - это сны-воспоминания об Алешеньке, а большей частью порядочная чепуха типа: вот идем мы с моей еще вполне здравствующей бабушкой по центральной в ее городишке площади. Мне лет шесть, солнце палит, народу ни души, подходим к киоску "Союзпечать", и я выпрашиваю у нее значок за десять копеек, на нем пухлый мальчик с осликом. А бабка мне и говорит опасливо: "Только Саньке не показывай, а то он обидится, что я ему тоже не купила…" Вот и гадай, к чему все это.
А несколько дней спустя разыгралась очередная буря. Рыбкин вдруг позвонил ко мне в дверь. Со смесью изумления и пиитета к Зойкиному свету в конце коридора я выказываю готовность его выслушать, мне даже неловко, что я в неглиже, но ему явно не до церемоний. Причем он рубит с плеча: "Скажите мне честно, она больна?.. Зоя сумашедшая? Что вы знаете о ней?! Я должен быть в курсе. Вчера она избила жену моего друга…" У меня вырвалось: "Сильно?!" Оказалось, не сильно, но обидно. Бедняга просто хотела успокоить помутневшую Половецкую, а та ей врезала. Неудивительно. Я бы никогда не стала успокаивать Половецкую, первое правило безопасности во время ее буйства - жизнерадостное бездействие. Тогда все пройдет само. Хотя если дело запахло керосином и нужно вступить в игру, то уж никаких уговоров, бей молча и безжалостно. Я так никогда не делала, но мне рассказывали, что помогает, и даже сама Зоя Михална была порой благодарна дружескому тумаку, спасшему ее от непоправимых последствий.
Однако Рыбкин утверждал, что Зоя отличилась "на сухую", без допинга. В смысле была как стеклышко. Как говорится, уже симптом. Мы проговорили часа два. Рыбкин поведал печальную сагу о том, как его друг Макар со своей второй невестой, в смысле будущей второй женой, между прочим - миловидной дамой из налоговой инспекции, неосторожно зашел на огонек. А там Половецкая печет пирог с капустой и кормит байками о своем утраченном величии. Макар стиснул зубы из деликатности, уж он-то по части Зои Половецкой иллюзий не питал, но коль уж любовь зла… Макар косился, но оставил другу последнюю надежду на последнюю подругу, зато налоговая инспекторша растерялась, не поняла юмора, ведь к Зое надо привыкнуть. А когда приходишь на новенького и тетенька в заношенных трениках объясняет, как друг катал ее на "Ломборджини", а она ему отказала… В общем, пара простодушных наводящих вопросов, и Зоя вышла из себя, скисла, разозлилась, растерялась, инспекторша опомнилась и дала задний ход, но было уже поздно. И теперь все плохо, Макар не подаст руки, а Зою уже не перевоспитаешь. Рыбкин шумно заглатывал дым и клял себя за то, что видел все сразу, но не мог поверить. Я ждала, что он будет верен своему стилю благородного идальго и пообещает, что останется с Половецкой и в горе, и в радости, не взирая на ее демисезонные обострения, но Рыбкин молчал как рыбка, и я ограничилась обтекаемой ложью. Будь я уверена в Рыбкиных чувствах, я бы заложила Зою с потрохами. Обожаемую скомпрометировать трудно, говори любую гадость - вреда не будет, обожатель только еще больше распалится, тем более и так понятно, что Зоя Михайловна психопатка. Но, видимо, Рыбкин обожал Зоиньку куда сдержанней, чем казалось Зое. Иначе и быть, конечно, не могло с ее вечными гиперболами, однако я воздержалась от откровений. Мы вроде бы остановились на неискренних условностях, приняв за правду отдаленное подобие правды: мол, женский предклимактерический кризис, и ничего более, пройдет. Надо принимать витамины и, быть может, что-нибудь гормональное…
- Но я не могу больше давать ей деньги, она на них пьет, раздает бомжам!.. - вдруг возопил Рыбкин. Я поняла его печаль и, как честный человек, должна была посоветовать ему либо уберечь свой хрупкий организм от Половецкой, либо округлить разговор до полного пустословья. Пришлось выбрать второе.
Когда я щадяще пересказала все Зое, аверс сменился траверсом. Как я могла так мямлить, вместо того чтобы изо всех сил охранять ее половецкое реноме! События предстали в пылающих обидой красках: отвратительная инспекторша с подкожной неприязнью ко всему миру, мрачный Макар, Рыбкин, не умеющий ему ни в чем перечить, и все они супротив одной Зои, в которой и росточку-то - метра пятьдесят не наберется. Впрочем, рост тут ни при чем, когда кругом враги - всяк маленький и жалкий. "Она все время твердила о его бывшей жене, а потом полезла меня утешать и обниматься!" - зычно сипела Зоя, от волнения катая седьмой хлебный шарик. Выходило так, что это Макарова невеста, поминающая бывшую Рыбкину половину, зла и нездорова, а вовсе не Зоя Половецкая…
"А поехали к Аркаше с Люсей?" - вдруг родился у нее новый пункт повестки дня. Мысль сомнительная, но веселая, да и терять, в общем, нечего, Зойка на грани разрыва и банкротства, Рыбкин просил не беспокоить, в кармане завалялись корешок рыбкинского телефонного счета и памятка об уходе за золотыми изделиями. "Вот гад! - слышалось глухое бормотание. - Зачем я тогда ему счет оплатила, надо было просто взять деньги себе…" Раз денег не было, Зоя задумала взять их у Аркаши, иначе зачем бы она о нем помянула к ночи… Аркадий Зою язвительно терпел, обзывая все, что с нею связано, тараканьими бегами, зато как никто умел втереться к ней в доверие и даже умудрялся брать у нее в долг, а также выпросил американский набор отверток, который был подарен Павлику отцом на шестнадцатилетие. Еще пара-тройка полезных мелочей… перепала Аркадию всего лишь из-за мнимой неразделенности. Любой из тех, кого Зоя причисляла к своим воздыхателям, нет-нет да и заставлял ее в нем усомниться, но Аркаша бережно брал ее под руку и называл "Зойчиком" и "плюшкой". Причем тут плюшка, я не знаю, они подружились задолго до меня, и совсем не важен мотив, главное, Михалне нравилось. Марина упрекала лицемера в лживых корыстных авансах: мол, в конце концов Зоя Половецкая тоже женщина и негоже так играть на ее ранимом эксцентричном нраве. Аркадий жестоко отвечал, что баранов надо стричь и что не все же Зойкину лапшу с ушей стряхивать, не худо бы хоть клочок шерстки урвать с паршивой нашей овечки.