А ведь как забавно все начиналось три месяца назад. Приметив Родионова, который ехал на службу и, отвернувшись к окну в углу троллейбуса, пожирал сушки, она, должно быть, повинуясь глубинному женскому инстинкту "накормить мужика!" - неожиданно вытащила из сумочки и молча протянула ему половину своего секретарского обеда - аккуратный бутербродик с сыром, а он так же молча, занятый своими мыслями, принял и машинально проглотил. И только после этого обратил внимание на милую, курносую, застенчиво улыбающуюся толстушку и попытался какой-то деревянной шуткой, нескладным комплиментом сгладить неловкость положения. А когда они вместе вышли на остановке, она почти силой вложила ему в ладонь еще и большое румяное яблоко. И снова он произнес какую-то остроту, что-то о Еве и о запретном плоде… Она, к несчастью Павла, оказалась из породы тех женщин, для завоевания которых достаточно нескольких расхожих фраз, типа: "Жизнь театр, и люди в нем актеры…" или "Сон разума рождает чудовищ".
Через два дня он засиделся с ней за бутылкой сухого вина и как-то неожиданно для себя остался ночевать на даче ее родителей в поселке Красный богатырь.
А теперь вот женись…
"Ты куда, дорогой?.." "Да так, прогуляться, поразмышлять в одиночестве…" "Ну тогда и я с тобой!" - и под локоть, и тащи ее, приноравливайся к ее гусиному шагу…
Или: "Мне кажется тебе стоит надеть вот этот галстук." "Да не ношу я никаких галстуков! Презираю их!.." "Отчего же, дорогой, тебе так идет…" "Оттого, что масонский символ, да будет тебе известно!.." "Глупость какая, все носят приличные люди…"
Тяжко вздохнув, Родионов поглядел на часы и поднялся. Долго отряхивался от приставшего сора, перемогая деревянную боль в онемевшем локте. Не заметил, когда успел отлежать. Душа его была изнурена бесплодными и утомительными спорами с призраками.
Затрещали сухие ветки под чьими-то ногами. Из придорожных зарослей выступили задом две фигуры, волоча по земле что-то тяжелое, завернутое в серую мешковину.
- Не видь! - бросил один из них, косо зыркнув на Родионова из-под насупленных бровей.
И две фигуры снова скрылись в чаще, медленно уволакивая за собою свой груз.
А на платформе уже толпилось десятка два людей и все они показались Павлу свободными и беззаботными. На скамейке у кассы, пригревшись на солнышке, дремала давешняя баба с гамбургерами и хотдогами, пододвинув к себе ящик на колесах. Рядом стоял рыжий станционный пес и, помахивая хвостом, не отрываясь глядел на сонную бабу.
"Хот дог - горячая собака - рыжий пес - собаки съедобны…" - сама собою связалась логическая цепочка и тут же рассыпалась без следа, но какой-то другой частью сознания Родионов отметил появление этой неожиданной цепочки, вздрогнул и замедлил шаг, вспомнив одну из самых навязчивых своих мыслей, которую считал вернейшей, чувствовал ее истинность, но никак доказать и объяснить не мог даже самому себе. Это было как бы профессиональное опытное знание о том, что всякая человеческая жизнь подчинена недоступной для ума логике. И любое событие в ней, любое слово не случается и не произносится даром, рано или поздно отзовется неожиданным эхом. Более того - всякая мысль, задержавшаяся в голове, не проходит бесследно, а обязательно сделает попытку материализоваться, обрасти плотью, зацепиться за жизнь и укорениться в ней. Чудаковатый провинциальный мечтатель, лелеющий в безвестной глухомани трактат о справедливом социальном переустройстве, отнюдь не так безвреден, как думают о нем копающиеся на своих грядках соседи. Любая бредовая и страшная его идея в конце концов проклюнется где-нибудь на земле, в Уругвае или в Родезии, и долго будет мучить людей, напитываясь кровью и злобой, пока не издохнет сама собою среди развалин и опустошения ею же и произведенных…
Странное тревожное и беспокойное настроение овладевало им, он чувствовал себя так, словно неожиданно потерял цельность, распался на части, и каждая его часть живет отдельно и самостоятельно. Одна щурится на солнышке, беззаботно и без всякой мысли, другая думает по-кабинетному, третья ждет электричку, четвертая тоскует и мучится, пятая глядит на рыжего пса, шестая вразвалочку движется по платформе, седьмая ненавидит… Боже мой, - думал он, - и все из-за каких-то ничтожных досадных мелочей. Избави Бог человека от мелких и пакостных страданий. Да лучше бы я влюбился смертельно, страдал и мучился по-настоящему! Именно так! - загадал он, не подозревая в тот момент, что заступил уже за роковую черту, и смутная тень будущего уже надвигается на него. Тревога и беспокойство витали в воздухе, носилась над платформой стая ворон и не знала, куда ей сесть…
Платформа была загажена плевками, замусорена окурками и шелухой от семечек.
И от всего вот этого мне нужно уходить, тосковал Родионов, от всей этой прекрасной вольной жизни…
В эту минуту со свистом и ветром к платформе подлетела электричка.
В этот день Родионову так и не удалось узнать "Откуда у Бориса деньги?" Тот же самый старик в очках и та же тетка снова настигли его в тамбуре, причем в самый обидный момент, когда поезд уже начинал притормаживать на подходе к конечной станции. Трясущимися от обиды руками вытащил он горсть мелких купюр (а руки-то в дерьме! - мелькнула злорадная мыслишка) и протянул их старику. Поезд дернулся, Родионов покачнулся, выронил из-под локтя газету, и деньги его рассыпались по полу.
- Возьмите их, - сказал Родионов сквозь зубы. - Там больше, нежели штраф. Газету также оставляю, читайте…
- Сам подыми! - приказал старик. - Петровна, ну-ка попридержи его, - шумно и взволнованно задышав, обратился он к своей помощнице.
Но Родионов увернулся от пальцев старика и выпрыгнул в отворившуюся дверь на московскую платформу…
- Стоять! Гаденыш! - тщетно кричал ему вслед бессильный старик и топал в пол ногами, Павел уже смешался с толпой, растворился среди людей…
Всю дорогу до Красного Богатыря в воображении своем представлял он сцену предстоящего объяснения, но мысль его толклась на одном месте, само объяснение как-то оставалось за скобками, виделось только то, как уже преодолев все трудности, он радостным освобожденным шагом отправляется в обратный путь. Впрочем, какая-то примерная схема у него, конечно, была, но он полагался больше на то, что ситуация как-нибудь сама вынесет.
Кой бес вомчал, тот и вымчит!
В пятом часу вечера Павел Родионов прибыл на станцию Красный Богатырь.
Глава 7
Эдем-сервис
Удивительно все-таки устроен мир!
Стоит случайным людям собраться хотя бы в самое небольшое общество и пожить вместе, непременно выявится среди них умник и глупый, добрый и злой, простодушный и двуличный, - словом, главные типы и характеры, которые можно встретить во всем необозримом человечестве, обязательно отыщутся здесь.
И не бывает так, чтобы, к примеру, в одной коммунальной квартире могли жить одновременно несколько добряков и не было среди них ни одного злого человека. Добряки, собранные в одну кучу, неизбежно на другой же день разбранятся и передерутся и выделят из своей среды злого, ибо так уж устроена жизнь, которая во всем любит полноту и разнообразие.
И все драмы мира, которые может придумать воображение, так или иначе, раньше или позже, в полную силу или только едва заметным намеком, но разыграются на этом небольшом жизненном пространстве, на этой маленькой сцене.
И где бы ни жили люди, хоть в Москве, хоть на Сахалине, хоть даже в самом безвестном Улу-Юле, уж они-то твердо знают, что родились в самой сердцевине мира, что живут в самом центре бытия, а все остальное там - за стенами дома, за горизонтом, за пределом…
Нельзя сказать, чтобы физическая смерть Клары Карловны Розенгольц произвела слишком большое впечатление на жильцов, населяющих дом. Но некоторое общее смущение чувствовалось в атмосфере квартиры, потому что очень многие связывали с этой ожидаемой смертью кое-какие личные планы, до поры до времени тщательно скрываемые. Планы были просты и основаны на утилитарной логике жизни: когда человек умирает - жилплощадь освобождается. А поскольку никаких родственников у старухи быть не могло, то жилплощадь эта по справедливости должна была отойти, самому нуждающемуся или, на худой конец, самому ближнему к старухе человеку…
Может быть, именно по этой причине не было отбоя от желающих принять самое близкое участие в хлопотах по устройству похорон Клары Карловны. Каждый стремился перехватить в этом деле инициативу, так что уже к вечеру лежала она обмытая и принаряженная в пожертвованные соседями вещи.
Врут, что всякий покойник тяжел, как свинец. Когда Юра Батраков бросился к падающей старухе, то едва не упал вместе с нею, не рассчитав своих сил - она повалилась на его руки, невесомая, как высохший кокон. Кое-как удержав равновесие, он так и понес ее по коридору, перекладывая с руки на руку, а потом и вовсе поместив чуть ли не под мышку.
Все это сопровождалось отрывистыми восклицаниями смешавшегося в первую минуту Кузьмы Захарьевича, который, впрочем, довольно скоро опомнился, забежал вперед и держал открытой дверь в старухину комнату.
- Ты бы, Юра, поаккуратней с ней, - не выдержал полковник, видя как Батраков несет тело, словно какой-нибудь манекен из папье-маше. - Углы-то не задевай, черт тебя задери!.. Экий ты, брат, неловкий!..
- Так-то я ловкий, Кузьма Захарович, - оправдывался Юра, боком протискиваясь в дверь. - Да дело такое, толком не ухватишь как следует. Локти с непривычки друг за дружку цепляются… Баба Вера, подсоби, что ли! - крикнул он, завидев выскочившую в коридор и поспешающую на помощь к ним соседку.