И после общего дружного вздоха, все вместе, кто схватив себя за голову, кто с искаженным от отчаяния лицом, всею мимикой, всеми мышцами лица участвуя в песне, а карлики даже положив лапки друг дружке на плечи, лаяли протяжно изо всех сил:
Гал-лав-ва ль ты моя! Удал-лая…
И уже глухо, рыдающими голосами добивали свою неудавшуюся забубенную жизнь:
До чего ж. Ты меня. До-вела…
Несколько мгновений стояла тишина, а потом Комаров, самый робкий и пугливый из всех, став после выпитого самым решительным и храбрым, хватал бутылку со стола и размашисто, расплескивая кругом, разливал остатки. Поднимался оживленный гам, бессвязный взволнованный разговор.
- Что жена! Баба!.. - плевался Комаров. - Волк собаки не боится, только лая не любит…
- Молодец! - хвалил моряк Тюленев. - Вот это по-мужски, это по нашему…
- За борт! - стучал по столу Комаров так, что подпрыгивали чашки.
Криво усмехалась хозяйка квартиры, затягиваясь окурком "Примы" и прищуривая слезящийся от дымка глаз. Тощая, с выбитыми клыками была похожа она на чуму. Ее так и звали - Чума, и сколько ни допытывался Родионов, настоящего ее имени он так и не узнал.
- Моряк, с печки бряк… - тихо ворчала Чума.
- Самая крепкая дружба - у моряков! - возражал ей Тюленев.
Ольга, Ольга, Ольга…
Время от времени появлялись здесь новые люди, похожие друг на друга, появлялись и снова исчезали. А однажды утром, войдя в эту комнату, Павел увидел лежащего у стола человека с разбитым в кровь лицом, которому моряк вливал водку прямо из горлышка, приговаривая ласково:
- Пей, малыш, пей… Ошиблись мы. Так что, извини… Пей, малыш…
Удивительное дело, за эти несколько дней, проведенных ими безвылазно в тесной квартире, все заметно поистрепались, поплюгавели и осунулись, один только моряк с каждым днем все больше наливался багровой силой, мордел и расцветал. Никому не удавалось увидеть его спящим, с каждым днем он становился все более энергичным. Его организм быстро справлялся с отравой, перерабатывая ее в здоровый цветущий багрянец щек.
Волосы его жили отдельно, казалось, они пошевеливаются на свежем ветру, у всех же остальных они, потеряв блеск, вяло сбились в сосульки, в серые, потные прядки шерсти. Накануне моряка тряхануло током, когда он на спор сунул пальцы в розетку. От этого густая шевелюра наэлектризовалась, встала дыбом на затылке и висках и стояла так все эти дни, ничем нельзя было пригладить и уложить ее на место.
- Самая крепкая дружба у моряков! - снова стучал кулаком Тюленев по столу. Падали на бок стаканы и чашки.
- Моряк, с печки бряк! - острил и хохотал над шуткой человек с разбитым в кровь лицом, и тогда моряк медленно вставал, разминая пальцы и грозно сдвигал брови к переносице…
Замечалось вдруг, что выпивка закончилась, и моряк снова пропадал в пространстве, впрочем, ненадолго.
И еще один день молнией вспыхивал и сгорал, наступало новое утро…
Глава 9
Ласковая баба
Комаров в трусах до колен подошел к окну и перетаптываясь на клейком как пластырь линолеуме, стал наливать воду из графина в стакан. Набулькал, поглядел на свет и снова поставил нетронутый стакан на подоконник.
- Н-не могу-у! - хрипло и безнадежно провыл и сел на диван.
- В чем дело? - не понял Родионов.
Тот поднял голову, удивившись, что кто-то еще находится в комнате.
- Там кто-то сидит. Существо… Я наливаю, а оно приговаривает: "Быть-быть-быть-быть…" А зачем мне быть?.
- Молчи, - оборвал Родионов. - Пей свою воду и пойдем сдаваться.
- Да. Пора. Сдаваться, - согласился Комаров. - Пока моряк ушел. Или… Может, слушай, по рюмочке, а потом уже?..
- Нет, брат. Так нам отсюда никогда не выбраться. За мной!
Они, стараясь не шуметь, вышли в полутемную прихожую. Комаров завозился с дверью, ища в задвижку. На кухне кто-то невнятно бубнил, за мутной стеклянной дверью вильнуло аквариумное движение. Это карлики, догадался Родионов, все еще не разобравшись до конца, есть они или приснились ему, эти спивающиеся циркачи.
Комаров засветил спичку и присел на корточки. Да, решил Родионов, есть. Замок был врезан как раз под рост карликов, в полуметре от пола.
Комаров зажег еще одну спичку и снова сомнения охватили Родионова - весь косяк снизу доверху был совершенно изуродован и измочален, словно он долгое время служил подставкой для рубки дров. Огромные острые щепы искалеченного бруса торчали по всей длине косяка, только в самом низу, как раз в полуметре от пола, оставалось местечко, пригодное для крепления замка. Так что карлики были ни при чем.
Комаров тяжко хрипел бронхами, возясь с замком, наконец справился с завизжавшей дверью, и приятели на цыпочках покинули пьяную квартиру. Все время, пока они осторожно спускались по лестнице, Родионов решал для себя неразрешимый вопрос о карликах, но едва только они выскочили из подъезда на солнечную улицу и вдохнули полной грудью - тотчас стал рассыпаться как мираж оставленный за спиною страшный дом. И Родионов быстро зашагал прочь, не оглядываясь. Через десяток шагов его догнал отставший Комаров.
- Сань, - дернул он Пашку за локоть. - Слышь, Сань? Нельзя так. Не по-людски получается…
- Что не по-людски? - не понял Родионов.
- Сань, давай по пивку. Не по-людски так вот домой идти…
- Ладно, - поколебавшись мгновение, согласился Пашка, оглядел с ног до головы понурую ссутулившуюся фигуру Комарова. - Действительно, не по-людски.
- Не по-людски-и… - с подвывом твердил тот.
Родионов пошарил по карманам, нашел несколько смятых тысяч. На пиво хватало.
И это солнечное утро, так невинно начавшееся в пивной, постепенно и нечувствительно переродилось в сумбурный, крикливый день. Неведомо откуда нашлись вдруг деньги, и шаткий столик на длинной ноге облепился новыми знакомыми и приятелями, придвинут был вскоре и второй столик…
- Старик, как выйти из этого запоя? Как? - домогался Пашка, положив руки на плечи седенького иссохшего дедушки, похожего на монастырского послушника, который глядел на всех светлоголубыми, удивительно ясными глазками.
- Не могу сказать, Саня… - честно признавался старичок, терзая деснами сухую рыбину. - Тридцать лет пью, ни разу не выходил. В натуре, не знаю. Пей, Санек!
К вечеру деньги иссякли.
- Ко мне, Саня! - решительно и уверенно предложил Комаров. - Деньги, плевать!.. Не на то казак пьет, что есть, а на то, что будет. У бабы моей наверняка есть что-нибудь… Она баба у меня добрая. Ласковая, - уговаривал он сомневающегося Родионова. - Примет за милую душу, поедим хотя бы… Закусим. Картофеля нажарим. Она, Сань, гостей любит, любит гостей-то… Как гостя не любить? Гость святое дело, - бормотал Комаров, ведя по лестнице упирающегося Родионова.
Когда дверь широко распахнулась и Пашка глянул на ласковую бабу, ноги немедленно понесли его вниз, вниз, вниз по изломанной крутой лестнице. Одинокий аплодисмент прозвучал наверху и Родионов прибавил шагу. И еще один аплодисмент - и снова наддал Пашка ходу.
В конце переулка нагнал его Комаров, некоторое время шли быстро и молча.
- Ничего, ничего, - заговорил Комаров. - Сейчас вот завернем вот сюда, - он ввел Пашку в железные широкие врата.
- Тут я сторожем, - объяснил Комаров, - стройку стерегу. Стоп. Вот что, Саня. Я тебе, Сань, жесть отдам. Отличная жесть, цены нет. Тебе бесплатно! - заметив слабое сопротивляющееся движение, предупредил он. - Вместе донесем. Далеко живешь?..
- С километр, наверно, отсюда, - вяло соображал Родионов. - На кой мне эта жесть? Куда я ее дену?
- Загонишь, Саня! - горячо зашептал Комаров, беспокойно озираясь. - Возьмем листа по три, только скрутить надо…
- Воровать грех, - Опомнился вдруг Родионов. - Тюрьма же…
- Э-э, грабь награбленное! - успокоил Комаров.
Они долго сворачивали в тугие трубы вырывающиеся и взвывающие листы, перевязывали их проволокой, и все это время Родионов думал: "Зачем?" - но сил сопротивляться напору ставшего вдруг энергичным и бодрым Комарова не было.
Сдавленно крикнув от напряжения, он взвалил на плечи страшную тяжесть громадных и жестких труб. Жилистый Комаров уже проворно выбегал из ворот, мелко семеня на кривых воровских ногах. Со спины похож он был на узбека, несущего в свой дом свернутый бухарский ковер… Трубы то клонили их вперед и тогда они бежали на полусогнутых ногах, пытаясь выровнять положение, то вдруг начинали заваливать на спину, то тянули к обочине. Друзья упрямо двигались по вечерней улице. То и дело они сталкивались, бились в стены, высекая искры из штукатурки. Родионов вышел вперед, прокладывая дорогу через дворы, где собаки, увидев качающиеся горбатые фигуры, рвались с поводков, а примолкшие пенсионеры долго и подозрительно глядели вслед.
Онемели плечи, ноги мелко дрожали в коленках, когда они с хрипом взобрались на горб моста. Где-то за спиной взвыла милицейская сирена, и они пригибаясь, тяжко поскакали к спасительной арке ближнего дома. Свалили с плеч железо, закатили в кусты и присели в детском теремке на низенькую неудобную скамеечку.
- На хрена мне эта жесть? - отпыхавшись, горько сказал Родионов.
- Бизнес есть бизнес, Сань, - возразил Комаров. - Далеко еще?
- Метров триста…
- Дотащим… - Комаров помолчал. - Я, Сань, у тебя перекантуюсь пару ночей…
- Исключено. Теща с ночной придет, даст жару, - поспешил солгать Родионов.
- Теща? Уважаю… Ладно, пойду объект сторожить, - решил Комаров. - Там, кстати, работы непочатый край. Таскать, как говорится, не перетаскать… Ну, давай, последний бросок…