Родионов встал, поместил багровую папку под мышку и отправился выручать главного редактора.
Из-за двойной, обитой черным дермантином двери, доносились взволнованные отрывистые восклицания, слышался частый стук нервной трости Сагатова. Что-то обрушилось с тяжким грохотом. Родионов набрал в грудь воздуха и ринулся на звуки.
Напротив Сагатова, подавшись всем телом вперед, сидела его знакомая. Точно в такой же позе застыл и Сагатов. Он был совершенно обездвижен, только быстро-быстро, словно отбивая морзянку, стучала в пол его трость. А за его спиной, крепко вцепившись в спинку стула, прятался бледный, часто дышащий Виктор Петрович. Два соседних стула лежали опрокинутыми на полу, рядом валялась перевернутая хрустальная пепельница с неопрятным сором окурков и обгорелых спичек, рассыпанных по ковру.
Родионов вошел, подняв к плечу папку на растопыренной ладони, как официант с подносом. Посетительница злобно сверкнула черными страшными зрачками, уронила руки на стол, и они стукнулись с костяным звуком, словно два обглоданных мосла.
И как будто лопнула невидимая струна, все пришло в движение. Вскочил с выпученными жалкими глазами Сагатов. Виктор Петрович выхватил из кармана носовой платок, стал промакивать вспотевший лоб.
- Вот рукопись! - объявил Родионов, опуская багровую папку.
- Что? Какая рукопись? - отрывисто и сипло проговорил Виктор Петрович, пустыми глазами глядя на Пашку и как будто даже не узнавая его.
- Пьеса, - пояснил Родионов. - Правда и истина в прозрачных туниках…
Виктор Петрович переглянулся с Сагатовым.
- Вы понимаете что нибудь?
- Нет, - признался Сагатов. - Кто этот гость?
- Родионов, - представился Павел и склонил голову.
Сагатов тоже склонил голову, развел руки и стал осматривать себя с видом человека, которого окатила грязью проехавшая мимо машина. Он ощупал полу бархатного пиджака, похожего спереди на фрак, и вопросительно поглядел на Пашку.
- Вы Сагатов Всеволод Арнольдович, член СП, автор шестнадцати книг, - пришел ему на выручку Родионов. - А вы, Виктор Петрович, хотели ознакомиться с рукописью. Вот она.
- Оставьте меня, - слабо попросил Виктор Петрович и, придерживаясь за край стола, как полярник во время бурана, стал продвигаться к своему креслу.
Никто не заметил, как и куда пропала таинственная посетительница. Родионов потянул носом воздух, но пахло только рассыпанными окурками. Никаких оккультных серных запахов.
- Поговорите… Там… - Виктор Петрович машинально и бездумно стал выдвигать ящики, заглядывать в глубину стола. Вяло помахивал правой рукой, собранной в щепотку, как бы что-то крестя под столом.
- Пойдемте, - Родинов взял под локоть покорного Сагатова и вывел его в приемную.
Леночка вопросительно поглядела на них.
- Виктору Петровичу кофе, - приказал Родионов. - Двойной…
Согатов уже ушел по коридору, постукивая тростью. С каждым ударом железного наконечника в пол шаг его становился тверже и увереннее. Плечи постепенно распрямлялись, голова приобретала привычную высокомерную посадку, чуть-чуть откидываясь назад и склоняясь к правому плечу.
Родионов бросился вдогонку за Сагатовым, стремясь проскочить в дверь первым, чтобы там во всеоружии встретить его, успев занять оборонительную позицию за бастионом сложенных на столе рукописей.
Он мышью прошмыгнул в дверь, сел и тут же приветственно привстал, встречая входящего в кабинет Сагатова. Тот, казалось, совершенно не заметил маневров Родионова, подошел к столу и вонзил в паркет свою знаменитую трость.
- Приветствую вас! - важно сказал Всеволод Арнольдович, словно это не он только что виделся с Пашкой в кабинете у главного.
Покосился на шаткий стул и не стал садиться, проигнорировав приглашающий жест Родионова. Подтянул крючком трости кресло от стола Кумбаровича и долго рассаживался, размещался в нем. Утверждался прочно и основательно. Присел и Пашка, распахнув перед собою рукопись, изготовился к разговору.
- Там у вас, - Сагатов ткнул тростью в сторону двери. - М-да… Собственно, я не об этом, - он поморщился, отгоняя неприятные воспоминания.
- Да, бывают личности своеобразные, - согласился Родионов. - С другой стороны, куда же им податься, как не к нам?..
- Любопытная бабешка. Гофмановский персонаж. А ведь вставь такую в текст, никто и не поверит, пожалуй…
- Правда жизни, - поддержал отвлеченный разговор Пашка. - Не вся правда жизни умещается в правду искусства.
- Ведьма, - поставил точку Всеволод Арнольдович. - Ну так что же вы мне скажете по поводу моего труда? - он кивнул головой, указывая подбородком на лежащую перед Родионовым рукопись.
- Не годится, - честно сказал Родионов. - И так и сяк прикидывали. Не получается с публикацией. К сожалению…
- Помилуйте! - возмутился Сагатов. - Вещь идет на сцене. Многие издания почли бы за честь…
- Видите ли, - осторожно начал Родионов, - конечно, явных просчетов нет. Все довольно ровно и, в общем, все понятно - зло наказано, истина торжествует… Но стиль, стиль!
- Есть все-таки стиль! - самодовольно пошевелился Сагатов.
- Лучше бы не было! - вырвалось у Пашки. - Он-то все и заслоняет. Все эти ваши метафоры только мешают. Сравнения…
- Сравнение сильное оружие, - заметил Сагатов.
- Но помилуйте, Всеволод Арнольдович! Нельзя же нарушать меру даже и в сравнении. Да вот, пожалуйста, у вас написано: "У старухи были белые развареннные руки"!
- Превосходно! - одобрил Сагатов. - Зримо, ярко…
- В том-то и дело, что слишком зримо! Так и видишь эти свареннные, плавающие в кипятке руки, а вокруг голодные каннибальские рожи…
- Ну это вы, батюшка, хватили через край! - Сагатов сцепил на животе пухлые, белые и впрямь очень похожие на разваренные, ладони.
- Ладно, оставим, - сдался Родионов. - Но вот у вас шляпа "цвета бутылочного стекла". Нельзя для указания цвета фетровой шляпы употреблять столько чуждого матерьяла. Во-первых, стекло. Но стекло не само по себе, а вдобавок еще и бутылочное. На шляпу лезет некая пивная бутылка. Очевидно пустая и, может быть, даже битая…
- Отчего же непременно битая? - обиделся Сагатов.
- Цепь ассоциаций, - заговаривал ему зубы Пашка. - Кинематограф. Шляпа на голове. Бутылка. Удар и фейерверк осколков. Что еще? Стекло плотный и тяжелый материал, и эти свойства его косвенно, благодаря вашему сравнению, переносятся на мягкую фетровую шляпу. Вы хотели просто обозначить цвет шляпы, а нагромоздили целый воз посторонних и неподходящих вещей. Но самое главное - я не могу сейчас ответить вам, какого же цвета, все-таки, эта ваша шляпа…
- Но там же русским языком написано! Экий вы непонятливый человек.
- Хорошо, - согласился Пашка. - Пусть я непонятливый. Но скажите тогда сами, по-простому, какого же цвета само это бутылочное стекло?
- М-м, зеленовато-болотное, если вам угодно, - Сагатов стукнул в пол тростью. - Что ж вы пива не пили никогда?..
- Пиво-то я пил, - признался Павел. Он встал, подошел к редакционному шкафу, покопался там, погромыхивая пустыми бутылками. Потом торжественно извлек и поставил на стол бутылку коричневого цвета.
- Вот, - сказал он кротко. - Где же здесь ваша болотная зелень?
Этот факт не произвел на Сагатова ни малейшего впечатления. Он мельком взглянул на вещественное доказательство.
- Эта бутылка не характерная. Редкость…
- Да уж не такая и редкость, - Павел снова привстал с места, но Сагатов перебил:
- Хорошо. Вставьте слово "зеленого бутылочного стекла". Только и делов.
- Может быть, просто сказать: "зеленую фетровую шляпу"? Зачем это стекло, эти бутылки?..
- Такая простота хуже воровства, - важно пояснил Сагатов. - Так может написать и не писатель. Любой человек возьмет перо и так напишет. Это стиль дилетанта, любителя. А я, батюшка, профессионал. Шестнадцать книг. Слово мое - образное, сочное, выпестованное…
Только бы разговор не перекинулся на содержание, думал Родионов, не удосужившийся прочесть пьесы, и радуясь тому, что спровоцировал Сагатова на посторонние рассуждения.
- Я, видите ли, краснодеревщик слова, - продолжал между тем Сагатов, все более вдохновляясь. - Вы любите, насколько я могу судить по вашим замечаниям, мебель простую, суровую, так сказать, тюремную - табурет, тумбочка, койка…
- В тюрьме нары, - поправил Родионов, вспомнив ночь в отделении.
- Я же предпочитаю стиль, богатый оттенками, - слушая только себя, развивал тему Сагатов. - Антиквариат. Для меня важна оркестровка слова…
Он продолжал говорить, говорить и у Родионова, погрузившегося в глухое оцепенение, вдруг стала сама собою подергиваться нога, как у давешнего Юркиного немого. Скоро голос Сагатова стал слабеть, появились в его речи паузы и Родионов поспешил подбросить поленце в затухающий костер.
- Эклектика! - брякнул он наугад, и тотчас вспыхнул обрадованный Сагатов, накинулся на новую тему.
- Нет, дорогой друг, это многоголосие. Полифония. Прием старинный, апробированный классикой…
Родионов, не слыша слов, думал о своем, видя только шевелящиеся губы Сагатова, его черную двигающуюся бородку, подкрученные кверху усы, его наскоро приклеенные брови - одна выше другой, как у драматического тенора, взявшего высокую ноту…
Да, жизнь в стенах редакции и жизнь за ее пределами различались очень существенно. Тут был условный мир, где жизнь текла чуть-чуть понарошку, немного не всерьез. Было в ней что-то балаганное, театральное. Страсти выражались чуточку сильнее, чем следовало, слова произносились высокопарнее, чем нужно, жесты казались преувеличенно резкими.
Астралы, астралы…