- Ненавижу зиму в Москве, - сказала Ольга поскучневшим голосом и замолчала, очевидно представляя какую-то свою прошедшую зиму. - Нет… Лучше уж такое вот пыльное лето…
Молчал и Родионов в задумчивости и созерцании, поскольку несколько отрадных образов явились ему вдруг.
- Хорошо, - решился он. - Я буду вспоминать, а ты слушай внимательно.
И он стал говорить. Сперва о грустном конце августа, когда выпадают подряд несколько жарких дней, которые нельзя отличить от июньских. Но темнеет уже вода в реке и ходит по ней мелкая рябь. А если бродить по земле босиком, чувствуешь как после полудня резко холодеет песок. А на закате стелется в лощинах сырой туман, доносится откуда-то с темнеющего неба последний, разрывающий душу плач отлетающих журавлей. А потом высыпают в небе звезды.
Потом говорил он о чудесной поре, которую запомнил по одному пронзительному настроению, по чистому чувству, которое, может быть, и владело-то его душой не долее минуты. Январский солнечный день в заснеженном лесу, синие тени по сверкающему насту. Свет слепит глаза и приходится щуриться. Поднимаешь взгляд и видишь, как меж неподвижных ветвей струится иней, и невольно останавливаешься, пораженный и замороженный этой ослепительной красотой.
Крикнешь и веселей заструится, посыпется иней и звонко отзовется эхо, которого летом здесь ни за что не дозовешься.
И думаешь о том, как давным-давно, не век ли назад, здесь было это лето и ты шел именно по этой узкой дорожке, разомлевший от зноя, нес на сгибе локтя полное ведро подосиновиков и чувствовал, как покалываются прилипшие к шее сухие иголки. И паутина липла к лицу, и приходилось отмахиваться от жужащих и снующих в этом знойном безветренном мареве слепней…
Боже мой, неужели вся эта долгая человечья жизнь умещается всего только в несколько таких вот остановившихся и отпечавшихся в памяти дней.
Страшно подумать, но наверное это именно так.
И все важные, неотложные дела твои и заботы, в которых прошла твоя жизнь, так скоро забываются, становятся вовсе не важными, а может быть, даже и пустыми и ненужными, отнимающими только драгоценное время.
Кто любит дождливый, подслеповатый ноябрь? А я вот люблю, оказывается… Бесконечный, тусклый, месяц. Промокшее утро, серый безрадостный рассвет в окне. Монотонный шум дождя, шорох капель, сырая мгла. Почерневший листок, чудом уцелевший на черной голой ветке там, в неуютном простуженном мире, где серой плитой висит над землею небо… Сами собою приходят печальные мысли о так быстро проходящей жизни и о юности, к которой нет возврата… И такая сладкая тоска парализует волю, что в один из таких дней вдруг не захочется вставать с постели и мчаться куда-то на службу… Зачем, чего ради? И в этой чудесной лени, в этой мечтательной расслабленности так хорошо знать, что ноябрьское время длится долго, минуты текут медленно и впереди еще будет такой же бесконечно долгий осенний темный вечер, когда можно будет зажечь настольную лампу и сидеть без всякого полезного дела, позволяя мыслям течь свободно и легко, куда они сами захотят. Впрочем, почему бы не зажечь эту лампу прямо сейчас, посреди грустных дневных сумерек? Вот и славно. И этот день тоже запомнится на всю оставшуюся жизнь, навсегда.
Еще один день, когда человеку было хорошо и печально в мире.
И если наберется у него в итоге десяток таких вот дней - смело можно назвать человека счастливым.
- Ты красиво рассказываешь, - вздохнула Ольга и потерлась щекой о его плечо. - А теперь расскажи мне о своей первой любви. Про свое счастье…
- Про счастье? - Павел усмехнулся.
- Ну ладно. Не надо про счастье… Помнишь, ты рассказывал, как за тобой гнался фосфорный столб с кладбища…
- Я немного приврал, - признался Родионов, - для красоты слога. Честно говоря, это наша детская страшилка… Как про черного человека…
- Все равно страшно…
- Самое страшное, это когда Робинзон после многих лет одиночества обнаружил у себя на безлюдном острове след босой человечьей ноги. Вот это действительно страшно, мороз по коже… И побежать к кому-нибудь он не может. Ты думала когда-нибудь, зачем человеку дан страх?
- Чтоб не лез туда, где опасно…
- А мне кажется для того, чтобы люди хоть иногда сбивались потеснее, прильнули друг к другу.
- Может быть. Про босую ногу действительно жутковато… А в черного человека мы тоже играли. А фильмы ужасов…
- Фильмы ужасов дрянь, - оборвал Родионов. - Это уже количество. Тупо и грубо.
- Отчего же?
- Оттого что избыток. Два черных-пречерных человека. На этом построены все их фильмы. Все их боевики. Они думают, что это в два раза страшней. Или много-много босых следов. Весь берег затоптан. Бездари!..
- Опять, Родионов, - погрозила пальцем Ольга. - Расскажи все-таки про свой самый счастливый день. Правда… Только не о том, как ты увидел меня, ладно?
- Ладно, - согласился Пашка.
Он облокотился на чугунный парапет.
- Ну вот, - начал Павел, - право, не знаю, как и начать…
- Начни так: "Как-то под Новый год, засыпая…"
- Нет, не о том. Слушай… Счастливый день должен быть случайным. Ты ничего не ждешь, все обычно и как всегда… Не помню, куда мы шли, может быть, в лес, не знаю… Нас трое было и было нам лет по двенадцать, что ли… Летом. Да, точно помню, что сено уже скосили. Потому что мы лодку сеном завалили, так что ее и видно не было. Плыли, как на копне…
- Какую лодку?
- Ну, шли мы куда-то, без всяких планов… Вдруг видим - плывет по реке чья-то бесхозная лодка. Откуда-то сверху. Сама собою отцепилась и плывет, такое бывает. Потом хозяин идет вниз по реке и где-нибудь ее находит…
- Плывет по реке лодка…
- Мы, конечно, ее перехватили. Чем хорошо - плыви и знай, что не надо потом возвращаться, грести обратно против течения.
- Счастье в чем же? - не поняла Ольга.
- Счастье в том, что река, солнце и свобода. Плыви, куда течение несет, ни о чем не думай и не заботься. И при этом знаешь, что это еще только слабый намек на будущее большое счастья, потому что, как сама помнишь себя в этом возрасте - вся жизнь, лучшая ее часть, по крайней мере, еще впереди.
- Как-то незаметно обнаруживаешь, что все лучшее уже в прошлом…
- Тебе не к лицу говорить такие слова, - сказал Павел.
- Что же дальше-то было?
- Что было? - Родионов задумался. - Честно тебе сказать, ничего и не было. В том-то и чудо, что ничего не было. Это я только теперь, посередине рассказа, вдруг понял, что ничегошеньки и не было в тот день…
- Говори, говори, - забеспокоилась отчего-то Ольга, - не прерывайся и не отвлекайся. Продолжай…
- Продолжаю. Притащили мы к берегу эту лодку, сели в нее и поплыли. Плыли мы, плыли… Жестко. А на берегу как раз стог сена свежего. Натаскали мы в лодку сена, целую гору. Выгребли какими-то палками на середину реки, а потом улеглись на сено, руки под затылок, как вон тот моряк, глаза в небо и больше ничего не делали. Болтали. Ныряли и опять обсыхали на сене. И опять глядели на облака, пока течение не вынесет на повороте под какие-нибудь нависшие кусты… Чудно так было - небо, небо, облака, как будто никакой земли и нет… И вдруг ниоткуда появляются над головой ветви… Мы нарочно подолгу не глядели на берега, чтоб почувствовать себя отрезанными от всего… Это Борька придумал, он разбился потом на грузовике, пьяный… Друг мой.
- Не отвлекайся.
- Ладно. Покой, солнце, вода, свобода… Эх, даже сердце что-то заволновалось. Конечно, на самом деле, видимо, было хуже. Какие-нибудь мухи наверняка донимали, слепни. Сено вероятно кололось… А! Вот еще что замечательно, мы были голодны.
- Что ж тут замечательного? - удивилась Ольга.
- Это самый лучший компонент счастья. Иначе бы оно не так ясно запомнилось. А тут оно для меня еще связано с огуречным запахом. У нас было только несколько огурцов…
- Конечно, краденных.
- Да, разумеется. И вот, представь себе, полная воля, простор, теплый ветерок, лето в разгаре, и - голод. Веселый такой голод, когда можно все прервать и отправиться домой обедать. Но неохота тратить на это такой замечательный единственный день.
- Ну и дальше что?
- Да в том-то все и дело, что абсолютное ничего! - Пашка рассмеялся от удовольствия. - Из ничего лепится самое крепкое и надежное счастье. Плыли мы, плыли до самого вечера, а все равно далеко не уплыли от деревни, у нас река такие петли выдает. И течение медленное-медленное, только на косе быстрое…
- Родионов, я завидую. Жалко, меня там не было.
- Мы бы с тобой в том возрасте не ужились. По крайней мере какую-нибудь лягушку или пиявку сунули бы тебе за пазуху…
Ольга передернула плечами. Родионов улыбнулся:
- Вот и все, Ольга. Вот и все мое счастье. Скоро сказка сказывается…
- Нет, ты по-порядку, - попросила она. - Как вы огурцы эти поделили, как и куда приплыли.
- Огурцы мы поделили по-честному, по-братски. А на закате высадились на берег и втащили туда лодку. И пошли домой.
- А что по дороге?
- По дороге мы наткнулись на убитую змею. Борька в сумерках едва не наступил, как шарахнется. Но она была дохлая. Пастух убил.
- Почему именно пастух?
- Просто. Не знаю. Почему бы и не пастух? Пастухи змей не любят. Шел с коровами да и захлестал ее кнутом. Вот и все.
- А почему пастухи не любят змей?
- Потому что они нормальные и здоровые люди, а не извращенцы.
- Вот как…
Они некоторое время стояли молча, глядели вниз.
- Мне печально от того, что у тебя есть еще целый мир, где нет меня. Где я была бы чужая. И даже враждебная. И никогда-никогда мне туда не войти.
- У тебя такой же мир…