Смешной толстячок с прыгающей самодовольной походкой обогнал его. Крикнуть бы ему сейчас: "Эй, парень, а тебе жена ведь изменяет!", интересно, как бы он реагировал, подумал Павел. Может быть, никак, принял бы за пьяную злую шутку… А потом все равно бы на жену стал поглядывать с недоверием… Человека легко растревожить…
Он зашел в гастроном, купил Лису молока.
Театр раскрепощенного тела, думал он, вступая в свой дворик и осторожно обходя покосившийся рельс. Взошел по ступенькам на крыльцо. Вот здесь она тогда стояла, отметил Родионов, в тот самый первый раз… И вдруг, сам того не ожидая, опустился на колени и погладил ладонью холодные пыльные подмостки.
Вдали показался бегущий тяжкой рысью полковник и Родионов поспешил спрятаться в доме.
Ему показалось, что он не был в своей комнате так долго, что она уже успела одичать, из нее выветрился жилой дух. Проворно соскочил с дивана Лис, стал ласково тереться и мяучить.
Родионов наполнил блюдечко и присел на диван, наблюдая, как кот лакает молоко. Вот и все, больше никаких срочных дел не предвиделось. Он был совершенно свободен, можно было валяться на диване два долгих выходных дня, можно было идти гулять, ехать за город… Можно было, в конце концов, пойти к Батраку и промотать, пропить это отпущенное ему пустое время. Проскакать его гигантскими пьяными пражками. Но в пьянстве есть что-то свинское и отвратительное.
Павел вздохнул, взял полотенце и вышел из комнаты.
Войдя в ванную, он скинул одежду, включил холодный душ. Потерся щекой о голое свое плечо и услышал тонкий мучительный запах. Его плечо еще пахло Ольгой.
Боже мой, подумал Павел, Боже мой, до чего же я дошел. Как же мне жить с этим безумием?
Душ шумел в его руке, а он не мог встать под него, потому что не смел смыть с себя этот запах. Теперь запах как бы улетучился и пропал, но Родионов знал, что нужно отвлечься, подождать, подышать обычным воздухом, а потом потереться снова щекой о плечо и запах опять к нему вернется. Хоть на одну первую секунду, а вернется… И так можно повторять еще и еще.
Кто-то постучался в дверь ванной раздраженно и нетерпеливо. Родионов пошел отпирать.
- Кто? - крикнул он, взявшись рукой за задвижку.
- Я, кто же еще? - хрипло ответил из-за двери Юра Батраков.
Павел открыл.
- А ты думал, кто же? - сказал Юра, поддергивая сползающие спортивные штаны и шлепая огромными разбитыми босоножками. - Голову смочить надо… Шумит…
- Мало ли кто, - заметил Родионов. - Я тут однажды забыл запереться, слышу, Стрепетова визжит. Вошла и визжит, как будто это она голая, а не я…
- Стресс, - пояснил Юра, любивший умное газетное слово. - Пойдем, Паш, ко мне. Я чай заварил…
Через минуту они сидели в комнате Батракова, осторожно потягивая крепкий чай из стаканов. Родионов поглядывал за окно. К Юре солнце приходило во второй половине дня, поэтому в комнате стоял грустный сумрак. На другой стороне улицы ослепительно сияла белая стена башни-новостройки. От этого сияния комната казалась еще грустнее и беднее.
Еле слышно бормотало радио на столе. Юра молча уткнулся в старую газету, время от времени качал мокрой кудрявой головой и хмыкал от прочитанного, не обращая никакого внимания на гостя. Родионова это совершенно устраивало, разговаривать не было охоты. Юра читал, а Родионов оглядывал комнату, он давно здесь не был.
Как всякий пьющий одинокий человек, Батраков мало заботился об уюте. Единожды расставил как попало скудную мебель и больше не занимался никакими передвижениями и перестановками. Койка у стены и прислоненная к ней этажерка со стопкой книг. Обрезок ковра над койкой. Пара стульев. Одинокий плоский блин матраса в углу. Для друзей.
На матрасе, отвернувшись лицом к стене, как раз лежал "друг". Он был тих, лежал не шевелясь и ни на что не реагируя, только время от времени дрыгалась его нога в сером шерстяном носке.
- Что в редакции? - поинтересовался Юра, не отрываясь от газеты.
- Рутина, - кратко ответил Родионов, покосившись на дернувшего ногой незнакомца.
- Сейчас нет настоящих писателей, - заметил Батраков. - Я слышал, Крупин и тот давно в Израиле…
Шерстяной носок возмущенно затрепетал.
- Вряд ли, - сказал Родионов.
- А ты читал "Похоронный марш" Сегеня? Сильная вещь. Спился, говорят, Сегень этот…
- Вполне возможно.
- У-ва! - протестующе замычал человек на матрасе и Родионов вздрогнул.
- Не обращай внимания, - успокоил Юра. - Он немой.
- Юра, - решился, наконец, Родионов. - Зачем ты тогда написал мне…
- Не связывайся, - насупившись и снова уткнувшись в газету, тотчас ответил Батраков. - Там, Паш, крутые дела. Он убьет тебя, если пронюхает. А пронюхает он точно… Будет тебе "похоронный марш".
- Кто убьет? - не понял Пашка. - Что еще пронюхает?..
- Я сказал… Не расспрашивай… Все ты понимаешь.
Глава 5
Битва за буфет
От Батракова Павел пошел не к себе в комнату, а в конец коридора к окну, рядом с которым высился массивный старинный буфет. Около буфета этого возился на корточках чернокнижник, ковырялся в каких-то коробках и ящичках.
На душе у Родионова было пакостно. Ничего толком не сказав, Юра растревожил его своими намеками, и даже то, как он трусливо ушел от вопросов, настораживало. Рядом с Ольгой гнездилась какая-то беда. Что еще за "крутые дела"?
Родионов, прислонясь спиною к буфету, глядел в окно невидящим взглядом.
Рядом постукивал молоточком Груздев.
Буфет этот лет тридцать назад был выставлен в коридор бездетной четой Романовых. Когда-то подобным антиквариатом были забиты московские помойки, и только непомерная тяжесть спасла от подобной участи этот дубовый гигант. Супруги просто не смогли продвинуть его дальше. Скоро они съехали, и слух о них пропал. Остальные жильцы все эти тридцать лет помещали внутрь буфета всякий нейтральный сор, как бы удостоверяя, что мебель ничья, общая и никому не нужная. Однако, с течением времени, цена этого старинного изделия, мирно дремавшая до поры, вдруг очнулась от мертвой спячки и стала стремительно расти. Уже возникло в квартире два-три предварительных спора, ничем пока не закончившихся…
Кто-то подошел к копающемуся в шурупах Груздеву, и остановился, шумно дыша. Пашка покосился и увидел Кузьму Захарьевича.
- Что это ты, браток, тут разложился? - с нехорошей лаской спросил полковник, обращаясь к Груздеву и рассеянно кивнул Родинову.
- Да! - присоединился к Кузьме Захарьевичу незаметно подкравшийся скорняк.
- Да вот хочу буфет немного отреставрировать. Под книги. - нарочито равнодушным тоном пояснил Груздев. - Книг накопилось…
- Причем тут твои книги?!
- Да! - подтвердил и скорняк.
- Что ж мне, ценные книги на полу прикажете держать? - удивился чернокнижник. - Вот перетащу буфет…
- Что значит "перетащу"? - Кузьма Захарьевич схватился рукою за резную дубовую стойку.
- Да! - взялся с другой стороны и скорняк.
- Мне Романовы сразу отдавали, - отвернулся Груздев и стал снова копаться в коробочке с шурупами. - Я им говорю, потом когда-нибудь, со временем перетащу.
- Что-то не слыхал я такого разговора, - засомневался скорняк.
- Не прилюдно было, - пояснил чернокнижник. - В частной беседе.
- Что-то не помню я такой частной беседы.
- Теперь докажи поди, - сказал Кузьма Захарьевич. - За давностью лет…
- Мне Романовы еще раньше предлагали, - заявил скорняк. - Еще когда он у них в комнате возле печки стоял.
- Во-первых, не возле печки, - ровным голосом возразил Груздев. - Это раз…
- Во-первых, именно возле печки, слева он стоял, - не отступал Василий Фомич.
- Во-первых, он стоял у окна, - чернокнижник все так же сосредоточенно рылся в шурупах. - Во-вторых…
- Во-вторых, у окна он стоял до этого. А перед тем как выбрасывать и отдавать мне, они держали его возле печки, - уточнил скорняк. - Я еще говорю им, не надо держать возле печки, поведет… Дуб капризный матерьял.
- Это неважно, - спокойно ответил чернокнижник, найдя шуруп подходящей длины. - Важно, что вещь отдана мне законными владельцами.
- Вещь не завещана! - громко объявил полковник и поморщился от некстати сложившегося каламбура. - По крайней мере, я не видел нотариального подтверждения.
- Что ж вы мне на слово не верите? - Груздев поднялся с четверенек и укоризненно поглядел на соперников.
- Кто ж нынче на слово верит? - удивился Кузьма Захарович. - Это ты можешь Пашке Родионову лапшу на уши вешать… Извините, конечно, Павел.
- Да! - присоединился к полковнику Василий Фомич.
Как всегда бывает при дележке собственности, участники, может быть, бессознательно примыкают к большинству, или к большей силе, чтобы сразить силу помельче. Как только сила помельче бывает сметена и уничтожена, большая сила немедленно делится на две части и все начинается сызнова.
- Что ты-то "дакаешь"? - обрушился на скорняка Кузьма Захарьевич. - Хрен ты у меня этот буфет увидишь. Самозванец…
- Суд рассудит, - уверенным голосом сказал скорняк. - Суд рассудит по справедливости.
Кузьма Захарьевич замолчал, круто развернулся и пошагал прочь. Скорняк так же решительно отправился к себе.
- Ничего, повоюем! - погрозил полковник, заворачивая за угол, и вслед за тем глухо стукнула его дверь.
Тотчас хлопнула и еще одна дверь, то заперся у себя и Василий Фомич.
- Они повоюют… - ворчал Груздев, сворачивая работы. - Лапотники чертовы. Всегда воевали, как быдло. Навалятся толпой на рыцаря, стащут с коня да лаптями своими и затопчут. И все победы их такие, паскудные… - удаляясь в свою комнату, бормотал он.
Отправился к себе и Родионов.