Он засмеялся и еще сильнее сжал мою руку. Я ударила его ногой в живот и плюнула ему в лицо.
Боже мой, что тогда произошло! Он влепил мне две такие затрещины, что я кубарем полетела на землю. Его глаза метали искры…
Боже мой, как смерч!
- Я люблю тебя! - пробормотала я.
Одиссей мне опротивел. Он загубил мои лучшие годы. Пусть хвастается, будто он во всем первый. Первый царь, первый воин, первый плотник, первый пахарь, первый дубильщик, первый пастух, первый лжец! Но как мужчина - последний! Помяните мое слово. В Азии он завоюет славу и захватит больше богатств, чем другие, но в то же время будет единственным, кого не полюбит ни одна женщина. Много женщин получит он при дележе добычи и много их купит на невольничьих рынках. Но ни одной из них он не покорит!
Поднимаясь, счастливая, по ступенькам, я обернулась и крикнула ему:
- Завтра я убью тебя!
- В тот же час! И тем же способом!
Беспокойный сон был у меня в эту ночь. Наверное, от гнева! Щеки у меня горели. Я отомщу! Когда, наконец, наступит рассвет! Как только взойдет солнце, я буду там, внизу. В тот же час! Но другим способом!
Я пойду туда одна. Но оставлю дверь полуоткрытой, а за нею - четырех ликторов с мечами в руках. И как только он подойдет, я крепко обниму его (он обнимет меня и прижмет к себе еще крепче) и дам сигнал серебряным колокольчиком, который будет у меня в кармане… Напрасные мечты! Он, конечно, больше не придет! Все они одинаковы. Только болтают!
Однако он меня ждал. А я не оставила ликторов за дверью. Только колокольчик взяла с собой. Зачем? Так, чтобы не терзаться потом из-за того, что не исполнила свой обет!
Он ждал меня - юный, добрый, с лицом, озаренным светом счастья. И с корзинкой, полной винограда, покрытого листьями орехового дерева.
Он обнял меня как безумный. Я оттолкнула его и опять плюнула ему в лицо. И опять он отхлестал меня по щекам! Я стонала и извивалась, как захваченная острогой мурена, борющаяся со смертью, стараясь укусить его за палец, чтобы отравить!
Расстались мы поздно, в сумерках.
Когда я поднималась по лестнице, он крикнул мне:
- Завтра я буду ждать тебя, чтобы ты снова убила меня. В тот же час!
- По-настоящему!
Много дней подряд спускалась я туда, десять… пятнадцать! Каждый полдень. Я делала ему всякие пакости. Но он меня больше не бил. Смотрел на меня добрыми глазами и улыбался. Вскоре он мне надоел. И однажды я не пошла. Решила вообще больше не ходить. Но случилось непредвиденное: пришел он! Дерзкий и грубый, он не посчитался ни с чем. Поднялся по лестнице и стал колотить в дверь. Но так ведь все могли узнать все про нас!
Ах, так! Сегодня все будет кончено, червь!
Я вышла и сказала ему:
- Иди!
Он хотел взять меня на руки.
- Убери свои грязные лапы. Иди!
Я произнесла это так свирепо, что испугался бы и сам Цербер, охраняющий Аид. А он улыбался. Мы спустились в мраморную пещеру, и в тот момент, когда он прильнул с закрытыми глазами к моему лицу и весь дрожал, как вино в бокалах, когда ими чокаются, я вытащила из волос золотую шпильку и, считая его левые ребра: первое, второе, третье, четвертое, пятое, шестое, вонзила ее всю, золотую, как раз под сосок, прямо в сердце, совсем как Эдип - шпильку жены в зрачки своих глаз!
Глубокая тьма окутала его. Он не успел услышать даже свой предсмертный крик. Откатился в сторону. Я подошла и надела ему на шею серебряный колокольчик - на память! И оставила бы его там на съедение крабам и чайкам, да пожалела. Взяла за ноги, подтащила к воде и бросила в море. А потом помолилась Посейдону:
- Сын Крона и Реи, брат Зевса и Плутона и мой брат! Потряси свое море до самых глубин. Пошли самые свирепые ветры и самые яростные волны. Пусть они заберут это дитя, унесут его - теперь свободного - и выбросят на прибрежные скалы его родины - Крита. Отправь его тень в темное царство твоего брата, чтобы тот посадил его рядом с собой, судьей царей. Он познал их лучше, чем Эак и Радамант. Когда будешь перекатывать его с волны на волну и бросать от скалы к скале, колокольчик будет звенеть и напоминать ему о том, что счастливая смерть дороже тысячи несчастливых жизней! Возьми его, а мне пришли взамен пятьдесят других!
У меня было настроение шутить!
Разделяй и властвуй
Стало холодно. Сорок дней и сорок ночей льет дождь. И этот борей! Волны вздымаются как горы, с ревом разбиваясь о прибрежные скалы, их пена долетает до моих окон, а водоросли прилипают к стеклам.
Одиссей все не возвращается. Третий год пошел! А говорил, что вернется в первую же осень вместе с молодым вином!
Я в тревоге.
Во дворце водворились порядок и благоразумие. А вне его стен? Мне доносят, будто народ голодает. Но ведь это народ! Он вечно голоден. К тому же сейчас война! Князья крови и золота улучили момент и подняли головы. И пытаются взвалить всю вину на меня. Говорят, что, уезжая, Одиссей забрал большую часть запасов и скота. Забрал он и все корабли, и нам не на чем ввозить товары из других стран. Урожай в нынешнем году погиб от суховея, а Пенелопа заботится только о своем кошельке. Она ведь иноземка. Все копит, копит, чтобы потом удрать! А наши извечные враги корфяне, мораиты, румелиоты в один прекрасный день высадятся к нам на острова и все уничтожат, а нас уведут в рабство.
Я знаю, что у них на уме, и сумею предотвратить зло, пусть нет у меня ни опыта, ни хитрости Одиссея.
Я пригласила на совещание верховного жреца, прорицателя Галитерса, моего секретаря Итифрона (тоже священнослужителя), Долия и Мирто. И старика Лаэрта для приличия. Ты его спрашиваешь одно, а он тебе отвечает совсем другое. Что с него взять, он одной ногой в могиле. Какие могут быть советы с того света?
День сегодня солнечный, совсем летний. Еще вчера я разослала по всему острову своих горластых глашатаев с длинными палками, на которых вместо ручки две резные змеи, созвать сегодня утром на дворцовую площадь длинноволосых ахейцев - народ и архонтов - на собрание.
Как только дочь Ночи, златокудрая Эос, откинула пурпурными перстами атласные занавеси небес, по проселкам и большакам стали стекаться массы людей. Большинству пришлось стоять, но многие успели рассесться на каменных скамьях или просто на камнях.
По моему приказу площадь с четырех сторон была окружена ликторами, а в толпу заслано множество агентов.
Люди разговаривали между собой, пытаясь уяснить, почему Пенелопа вдруг о них вспомнила. Ведь сколько лет Одиссей не созывал народные собрания, он, мол, давным-давно и думать о них забыл! А народ помнил, что имеет право выражать свое мнение о насущных делах, и понимал, что Одиссей не имел права начинать войну без его согласия! Одни толковали о своих делах, другие - о болезнях, третьи - о бедности. Кое-кто не скрывал, что пришел на собрание позабавиться (пускай отечество гибнет, лишь бы им жилось хорошо!). Некоторым было интересно посмотреть, как маленькая женщина справится с такой большой толпой и как она будет корчить из себя великого мужа!
Только знать молчала. Архонты пришли сюда, сговорившись свести счеты с царской властью.
Мои агенты подслушивали, а потом бежали во дворец и обо всем докладывали мне. Но я и без них все знала. У меня был план: восстановить сегодня друг против друга архонтов и народ. В дальнейшем план мог измениться сам собой. Если бы опасность со стороны народа возросла, архонты перешли бы на мою сторону. Против народа.
Но вот заиграли рога и трубы, и, скрипя на массивных петлях, открылись медные ворота. Я вышла в сопровождении ликторов, воинов и советников, и гомон многоголосого людского моря сразу утих. Сидящие вскакивали с мест, а стоящие поднимались на цыпочки, чтобы получше рассмотреть меня.
Меня одели, нарядили и накрасили - как вы думаете, кто? - три жрицы, которые одевают, наряжают и красят деревянную статую Афродиты. Но я была красивее - и к тому же не истукан!
Короткий хитон цвета морской волны. Пояс, копье, меч и шлем - все из золота и серебра. Под шлемом - "покрывало Левкофеи". Я сияла, как ночное море, когда, струясь пламенеющим потоком, в нем отражается полная луна.
Все смотрели на меня, разинув рты и выпучив глаза, как окаменелые, словно на моей груди висела горгона Афины - голова Медузы со змеями вместо волос.
Стукнув копьем о плиты, я занесла правую ногу, чтобы переступить порог, и народ расступился передо мною, как по мановению волшебной палочки.
Подойдя к трону из слоновой кости, я остановилась, и вперед выступили две рабыни. Одна держала за руку Телемаха, другая - Аргуса на цепи. Лаэрта я посадила по правую руку на более низкий трон, а Телемаха - по левую, на золотой щит. Аргус улегся у моих ног.
Я взглянула на накрашенные хной ногти своих ног, чтобы и другие тоже на них посмотрели… Как только я села, подкупленные молодчики заорали во всю глотку:
- Нашей великой царице - многая лета!
Народ подхватил эти слова, и они прозвучали трижды, будто молния ударила сразу в три горных вершины.
Архонты молчали и только в замешательстве подталкивали друг друга локтями. Не ожидали такого великолепия и такой смелости от маленькой женщины.
Вытянув вперед свои красивые, обнаженные до плеч руки, я сделала знак, чтобы все смолкло. Но тишина и без того наступила бы: всем не терпелось услышать мой голос и мою мудрость.