- Бог даст дожжика, - говорит с удовлетворением Дмитро Сэмэныч, а Светланка чему-то смеется.
Теперь мы идем рядом, но станичная улица все равно кажется мне слишком длинной.
23. Январь 1943 года. Ночь. Земля
Хутору, казалось, не будет конца: всё хаты слева и справа, стрельба, рев моторов, тугие удары в уши, когда бьет пушка второго танка, и снег, который лезет в нос, в глаза, не дает дышать, видеть… И сейчас, когда наступила тишина, и только в голове, где-то в самой ее середке, стоит ровный гул, Иванников все еще широко раскрывает рот, но вместо воздуха какая-то настырная сила гонит в легкие холодный, обжигающе холодный снег. Гул в голове начинает разрастаться, покрывая собою все остальное, а потом обрывается на тоненькой звенящей ноте - то ли комар в ухо влетел, то ли мошка какая.
Но вот, слава богу, Иванников сумел-таки хлебнуть воздуху - стало легче, и из небытия вернулось ощущение своего тела: оно было словно из ваты и огромное-преогромное, просто немыслимых размеров, расползлось и вширь и в высоту, тяжко придавив собою землю. Такое тело не поднять, не сдвинуть с места. Оно вроде и его и не его. Иванников силится вспомнить, почему это с ним такое происходит. Вспомнить нужно обязательно - просто никак нельзя не вспомнить, - и он бы вспомнил, но тут тело его само, без помощи рук и ног начинает куда-то двигаться, и от этого движения в голове снова возникает страшный гул, будто он все еще мчится на санях, прижавшись ухом к выхлопной трубе танка.
А когда ноги Иванникова ударились тупыми носками валенок обо что-то твердое, словно они упали откуда-то сверху, ему пришло в голову, что его собираются хоронить, а он еще живой. "Братцы!" - кричит сержант, но голоса своего не слышит. "Нужно вставать, - думает он, - а то они, черти, зароют меня вместе с мертвыми… Но тихо-то как… Неужто мы взяли высоту? Капитан-то… лицо у него… этот возьмет, этот беспримерно возьмет, беспримерно…"
Иванников по одной подтягивает к себе выброшенные вперед руки, ожидая услышать что-нибудь вроде: "Гля, славяне, а энтот шевелится, живой, значица, а мы его хоронить наладились", и от предчувствия таких слов, от предчувствия живой человеческой речи, у Иванникова прибавляются силы. Но никто ничего не говорит, будто никому и дела нет до сержанта Иванникова, командира первого отделения второго взвода первой роты четвертого батальона 118-го полка энской пехотной дивизии. Значит, надо самому, иначе зароют: им, похоронщикам, все равно, что человек, что дрова какие…
Подтянув руки и кое-как укрепившись на них, Иванников так же медленно, понемногу осознавая каждое свое движение и каждую часть своего тела, подтянул под себя и ноги, встал на четвереньки. Но и на это никто не издал ни звука, словно вымерло все вокруг и он остался один-одинешенек на всем белом свете. И еще была одна странность: когда они перли по хутору, стояла ночь - нормальная январская ночь, студеная, звездная, темная, но не такая, чтобы ни зги. А Иванников ничегошеньки не видит: мрак, один мрак… "Ослеп я, что ли?" - думает он, качаясь на четвереньках и никак не решаясь сделать следующее движение.
И тут какая-то грубая сила рванула его вверх и поставила на ноги. Однако ноги не держали, они все еще оставались ватными, подламывались. Тогда все та же сила несколько раз тряхнула Иванникова, вызывая боль во всем теле, особенно в голове. Было что-то ужасное в том, как его подняли и трясли, как держали, натягивая сзади масхалат и сдавливая им горло, к которому все сильнее подступала тошнота.
Тут его ударили по щеке. Потом по другой. И еще раз, уже сильнее, отчего глаза Иванникова сами открылись, и сквозь слипшиеся ресницы он различил что-то темное, черное даже, похожее на человека. Но что это за человек? Иванников поднял было руку, чтобы протереть глаза, но не донес ее до лица: ему вдруг стало все безразлично, потому что человек этот стоял так, как не стоял даже капитан Скучный - решительный, дерзкий, презирающий все на свете, обезображенный огнем танкист, - стоял так, как может стоять только лютый враг.
Иванников опустил голову, но тут же получил новую затрещину и вынужден был смотреть на черного человека. Теперь он разглядел его лучше. Это был немецкий офицер в черном кожаном пальто с меховым воротником. Офицер стоял, заложив руки за спину, расставив ноги и надменно задрав голову. По его лицу и черному пальто скользили красные отблески близкого огня, отчего Иванникову казалось, что офицер приплясывает и кривляется.
Фриц шевельнул губами, но звука его голоса Иванников не расслышал. И вообще, мир для него все еще оставался беззвучным, хотя нетрудно было догадаться, что он наполнен до краев громкими звуками: вот проехала машина с прицепленной пушкой, пробежала цепочка солдат - все это должно греметь, стучать, тарахтеть, но не гремело, не стучало, не тарахтело.
Иванников опять опустил голову - его ткнули чем-то острым под ребра. Он оглянулся - глаза его встретились с глазами немецкого солдата. Солдат сделал зверское лицо и ткнул сержанта стволом автомата в спину еще раз. Иванников отвернулся и посмотрел поверх головы черного офицера.
Вот уже полтора года воюет Иван Захарович Иванников, уроженец маленькой лесной деревушки, что в сорока верстах от Ярославля, и за эти полтора года привык ходить рядом со смертью и суеверно верил, что его обязательно убьют в следующем же бою - и надеялся, не называя эту надежду определенными словами, боясь облекать ее в слова, что не убьют, а если ранят, то не шибко. Но чего не допускал даже предположительно, так это, что его возьмут в плен. Чтоб его-то, Иванникова, да в плен?! - ну, уж дудки! Это кого угодно, а не его! Уж он-то знает, как не попасть в плен. Слава богу, не новичок, не салага какой-нибудь и бывал во всяких переделках. А чтобы попасть в плен, когда фрицев бьют в хвост и гриву, когда фриц бежит, когда мы наступаем, когда… - да такое и названия даже не имеет! Потому что дело совершенно невозможное…
Но вот он, сержант Иванников, имеющий орден и две медали, которые сейчас вместе с документами и недописанным письмом лежат в железном ящике у старшины роты, он, выживший и не попавший в плен в аду сорок первого, - это же он, а не кто-нибудь другой! - стоит на своих собственных ногах, стоит на хрустком снегу, стоит без оружия - и впереди фрицы, и позади фрицы, а наши где-то рядом, а вот попробуй добеги, дотянись, докричись…
Немец, который стоял сзади, вдруг рванул на Иванникове масхалат, так что лопнули завязки, и обнажил одно плечо. Сержант догадался: хотят знать его звание.
Немец в черном опять шевельнул губами, - от презрения к пленному, что ли, не разжимая зубов, - и перед Иванниковым вырос здоровенный унтер и без замаха ударил кулаком в лицо. Голова у Иванникова дернулась, он качнулся на нетвердо стоящих ногах, но удержался, не упал: второй раз стоять перед фрицами на четвереньках было унизительно.
Из носа по губам и подбородку потекла кровь, однако Иванников не шевельнул и пальцем, чтобы вытереть ее.
"Все одно конец", - подумал он, безразличный ко всему на свете. В голове все так же гудело и в уши словно вбили что-то толстое с острыми краями; и шея болела, и челюсти, и глаза плохо видели - как сквозь марлю, но все это уже не имело значения.
Черный офицер повел головой - Иванникова дернули за плечо и толкнули в бок автоматом: иди, мол. И когда сержант повернулся и пошел вслед за унтером, то увидел на снегу, озаренном близким пожаром, три тела в таких же, как и у него, масхалатах, а чуть в стороне опрокинутые сани, еще дальше - чадно горящую тридцатьчетверку, а когда вслед за унтером завернул за угол дома, то увидел прямо перед собой всю высоту 196: там шел бой, но трудно было понять, кто сейчас на высоте - наши или все еще немцы…
24. 24 Январь 1943 года. Небо
Бомбить немецкие транспорты старший лейтенант Баранов летал почти каждую ночь. Почти - потому что погода иногда не позволяла. Но в последнее время если днем и бывали снегопады и метели, если низко над землей висели плотные облака, то к ночи обязательно прояснялось, ветер стихал, и где-то к полуночи взлетная полоса аэродрома уже была подготовлена к полетам.
Они поднимались в воздух и шли одним и тем же много раз хоженым маршрутом: всегда над Батайском, всегда чуть севернее Азова; не доходя до Таганрога, самолеты поворачивали на юго-запад и дотягивали иногда аж до Керченского пролива в поисках немецких караванов или хотя бы отдельных транспортов.
Случалось, что их атаковывали "мессера", случалось, что не все возвращались на свой аэродром. Но все равно летали: на то она и война.
И пока старший лейтенант Баранов совершал свои почти еженощные полеты, судьба вела сержанта Иванникова по грешной земле почти тем же путем на запад, каким летали туда пикирующие бомбардировщики энского бомбардировочного полка.
Разумеется, ни Баранов, ни Иванников даже не подозревали о существовании друг друга. Не подозревали, что наступит время, когда превратности военной судьбы сведут их вместе. Сведут на один лишь миг. И разведут.
И миг этот станет тайной.