- Нэт, - отвечает сурово Мэдэчи, - пусть сыдыт. Случится что, мне потом отвэчать! Ведь так? Мне недорого дался жизнь человеческая, ведь так? Пускай с лоцман Салга едет. С самый лучший лоцман. Он здесь дней через десять - двадцать будет. С ним и поедет. Я ей все условия предоставлю. Ныкто нэ скажет: "Худой человек Мэдэчи".
- Но у меня нет этих двадцати дней, товарищ Мэдэчи. Через четыре дня - совещание библиотекарей. Я методист. Я должна быть в Кызыле. На месте. В Кызыле, понимаете?
Он молчит. Он улыбается земле. Глаза опущены. Рука любовно ласкает детскую ножку - большая, сильная, красивая. Это рука охотника. Люди рассказывают, что директор систигхемского леспромхоза убил этими вот руками сорок четыре медведя.
- На совэщании ваших библиотекарь, кажется, спрягают глагол "люблю"? - вежливо спрашивает он. - Тогда для этого, ясно дело, стоит ходыть пэшками, ехать вэрхами, лэтать самолетами! Ясное дело… Зачем утруждать систигхемский телеграф!
Лера молчит. Она смотрит на него, приоткрыв рот. Потом мгновенно и густо краснеет и раздумчиво, будто не все поняв, отходит от палатки.
- Товарищ Лэри! Товарищ Лэри! - кричит ей навстречу поджидающая ее на скамейке у здания кооперации Хургулек. - Товарищ Лэри!
И вдруг она видит Лерино залитое слезами лицо.
Хургулек робко встает со скамейки, переминается с ноги на ногу…
Сжав губы, Лера проходит мимо, сосредоточенно отбрасывая пыль носком влажной сандалии.
Перед нею лес. Там, сев на землю, одна, она обдумывает, что ей делать. Через четыре дня она должна быть в Кызыле. И будет.
Все.
Сев на траву, опершись спиной о ствол дерева, она задумчиво жует травинку.
Закат. Опрокинувшееся над Систиг-хемом небо - багровое. Оно багровое не все целиком, а клочками, прорывающимися сквозь узкие облака: облако и багровая полоска, облако и багровая полоска.
Багровые пятна местами лежат и на земле.
Лошадь, стоящая на опушке и низко наклонившая голову, тоже кажется багровой.
Все вокруг будто дремлет в этот предвечерний и тихий час - даже флаг над крышей кооперации. Только изредка он вздрагивает во сне.
Дремлет Систиг-хем - поселок лоцманов. Лоцманы отдыхают в своих домах и чумах, стоящих на краю города.
Тишь. Безлюдье.
И вдруг шаги.
По лесу, направляясь к Лере, быстрым шагом идет Александр Степанович.
Подошел и молча сел на землю рядом с нею, подняв колени и обхватив их руками.
Лицо у него рассеянно-растерянное. Раздувая ноздри, он задумчиво смотрит вверх, на макушки деревьев.
О чем он думает? О чем он может думать, сидя вот так?..
Она не знала этого, но первый раз в жизни ей почему-то пришло в голову, что у человека не бывает возраста. Сколько живет, столько вот и глядит на макушки деревьев.
…Может быть, нет на свете пайка, способного утолить и насытить душу человека? Может, и в сорок, и в пятьдесят, и в шестьдесят лет мечтается?
Мечтается и в семьдесят. И в семьдесят молод бывает человек! Он стар для своих внуков и для кондуктора трамвая, но молод для себя.
Александр Степанович смотрел на макушки деревьев, чуть-чуть колышущиеся от ветра. Ветер приподнял тяжелую кедровую шишку, та встала дыбом - вот-вот оторвется. Но ветер стих - и, словно вздохнув, шишка стала на место.
- А я у вас, кажется, свой ножичек забыл? - деловито и озабоченно спросил Александр Степанович.
Черта с два, отдаст она ему ножик! Она бросит его на дно Енисея, пусть там порастет тиной. Хорошенький, с шильцем, с двумя лезвиями…
- Ничего не знаю, - угрюмо сказала Лера.
Он глубоко вздохнул, по-видимому сердечно сожалея об утраченном ножике.
- Соколова! Соколова! Соколова! Валерия Александровна!
По тропинке от почты к полянке, где сидела Лера, бежал мальчик.
Его волосы, растрепавшиеся от бега, так и горели в ярком свете заката. Он бежал навстречу Лере, весь залитый малиновым сиянием.
"Соколовой Валерии Александровне. Востребования. Тора-хем. Принято из Кызыла 13.00. Передано в Систиг-хем 13.15.
Люблю".
(И рядом - добросовестная, аккуратная запись телеграфистки: "Не путать с первой: "люблю" - точно").
6
В дверь тихонечко постучали: раз, два и три.
Стук был робкий.
На пороге стояли Хургулек и вчерашний демобилизованный солдат. Солдат улыбался, у Хургулек лицо было деловое, серьезное.
Оба были босы; смеющиеся молодые глаза солдата добродушно заглядывали сверху вниз в глаза удивленной Лере.
- Собирайтесь, однако… Мы переговорили с лоцманом. Скорее! Ждать не будут.
- Ой, ну, я просто не знаю… Ой, ну, какой же вы хороший человек, - захлебываясь, говорит Лера. - Ой, ну, правда… А они, как вы думаете, дождутся?
- Надо быть, дождутся. Только все-таки поспешайте.
- А ты зачем пришла, Хургулек? - торопливо собирая вещи, спрашивает Лера. - Нужно что-нибудь? Или так просто, проводить?
- Да ведь он ей братом доводится, - не вполне понятно поясняет солдат.
- Брат, - кивает Хургулек. - И я знал - плоты еще вчера стояли у берег. Но я вам нэ хотел сказать: вы бы крикнули, чтобы ночью идти в Кызыл. И вы бы поссорились с мой брат. А потом вас обидели… Вас шибко обидели, товарищ Лэри. И тогда я пошел. И я все рассказал, и я сильно просил свой брат.
- Не "пошел", а пошла. Не "просил", а просила, - машинально говорит Лера.
- Да, да… Я пошла, я просила, - улыбаясь, отвечает Хургулек.
Лера запихивает в рюкзак зубной порошок и мыльницу, стеганку, туфли.
- А полотенце не ваше, однако?
- Мое. Спасибо.
И все трое бегут, босые, по влажной траве, по пыльной дороге.
Вот берег, и вот плоты. Огромные стволы связаны между собой гибкими прутьями. Вытянувшись вдоль течения, плоты стоят на тихой воде, большие и неподвижные. Волны бьются об их края. Плоты чуть приметно вздрагивают, будто дышат. Река затаенно и тихо поблескивает в узких щелях между лесинами.
Стоя на берегу, Лера смотрит на вздрагивающий плот, на желтые блестящие стволы.
И вдруг она вспоминает слова Хургулек: "мэль, порог, водопад большой", вспоминает, и ей на минуту становится страшно.
Она видит долгий путь вот этих больших плотов по обмелевшей широкой реке. Видит, как лоцманы и рабочие, изо всех сил наваливаясь на свои огромные весла, отталкивают плоты от выступившего со дна острова…
И не только прошедший, но и будущий их путь представился ей на одну минуту.
Вот плоты мчатся сквозь кривое и узкое ущелье… Со дна торчат острые, мокрые, черные камни, и вокруг каждого, точно закипая, вертится вода. Плоты подбрасывает вверх, швыряет вниз. Камни с какой-то тупой злостью ударяют снизу вздрагивающие лесины. Вода бурлит, бьется, мечется.
Лера встряхивает головой…
Берег тих. Перед нею гладкий большой Енисей. Но она угадывает, нет, она знает и слышит теперь скрытую силу его могучего течения. Недаром здешние люди говорят: "Енисей - это море среди рек".
А покуда что Енисей осторожно и тихо, как будто притаившись, поблескивает в узких щелях между бревнами.
- Давай-ка, девка, на этот, на третий… И сразу на балаган, - коротко говорит солдат.
Лера идет к плоту. Прыгнув на заколыхавшийся став, балансируя расставленными руками и шлепая босыми пятками по вздрагивающим стволам, она взбирается на возвышение из досок. Это, оказывается, и есть балаган.
Солдат сейчас же сбрасывает с плеча ее рюкзак.
- А как ты думаешь, Хургулек, - немного смущенная его поспешностью, спрашивает Лера, - твой брат не может раздумать?
- Не знай!
- А чего тут долго раздумывать-то? - с досадой перебивает солдат. - Сели? Сидите! Вот и вся недолга.
- Он… Это правда… Он немножко сердиты, мой брат, - вздыхает Хургулек. - Только это нычего. Вы не обращайте внимания, товарищ Лэри. Он немножко сердиты, но шибко добры.
- Ладно! - со злобным отчаянием говорит Лера. - Не сдвинусь с места, и делу конец. Не станут же они меня пинками сгонять с плота. А? Как ты думаешь, Хургулек? Еду - и все. Но ты… Одним словом, имей в виду, что я опять приеду через три месяца. И чтобы были стеллажи - это первое, а второе: если я застану чистой регистрационную книгу, я тебе голову оторву. Намотай на ус!
- Мотай-мотай, - кивая, отвечает Хургулек.
Лера садится на балаган и с решительным выражением вцепляется обеими руками в рюкзак.
Солдат, вздыхая, смотрит на солнышко и почесывает затылок.
Молчание.
Наконец на краю откоса показываются лоцманы и рабочие. Они несут топоры, ведра, огромные весла.
- Эй, Биче-ол, слышь… - не слишком уверенно говорит солдат, - вот, однако, та самая библиотекарша.
Чуть согнувшись под тяжестью весла, молодой лоцман искоса поглядывает на Леру. У него темно-медное лицо, ежиком стоят его иссиня-черные волосы. Он мал ростом, хрупок.
- Из Тора-хема прибыли?
- Из Тора-хема.
Молчание.
- А не видели на почта такую: Кляво? Кляво - радистка?
- Как же так - не видела? Каждый день видела.
- Кляво… - задумчиво говорит лоцман.
И его брови, дрогнув, взметаются на медном лбу и застывают там недоуменными дугами. Кажется, что он прислушивается к далекому, звенящему звуку: Кляво… Кляво…
- Да, да, - сияя, подхватывает Лера, - еще бы не знать - радистка Клава! Очень хорошая, вдумчивая, серьезная девушка.
Он улыбается. Трогательна и робка его улыбка на обветренном буром лине. Глаза опущены. Как нежно, мечтательно, как полно доброты лицо молодого лоцмана, как чист его лоб под торчащими иссиня-черными волосами.