И вдруг в глухой тишине, в которой слышны удары ее сердца, раздается легкий и мягкий стук. Это, сорвавшись с дерева, упала в траву кедровая шишка. Она упала при полном безветрии, и стук ее - единственный в этой тяжелой тишине - поразил Леру и запомнился ей.
- Ну что ж, пожалуй, будем садиться, - ликуя, сказал Шумбасов и очень вежливо помог ей сесть в автобус.
Автобус мягко вкатился на доски парома. В тишине раздался пронзительный крик паромщика:
- Левонус! (Это означало: "Лево нос".)
С двух сторон плота, в темноте, забился Енисей. Заплакал грудной ребенок.
О память сердца,
Ты сильней… -
замурлыкала Шарапенко.
В открытые окошки ударило свежестью. Показалась луна. От парома стала откатываться лунная дорога. Паром бежал за нею, а она откатывалась.
Опустив голову, Лера тихо сидела на задней скамейке.
- Лера! - раздалось чуть слышно в темноте автобуса.
Она не ответила.
- Лера, вы спите?
- Нет. Я проснулась, - тихо и гордо ответила она….. Перед ней был Кызыл. Падали звезды его огней в протянутую ладонь Леры. Первый раз отсвечивали ей в глаза скупо и щедро воды темного Енисея.
- Здравствуй, Тува!.. Здравствуй, здравствуй, Тува, земля моя молодая!
4
…Бредут лошади. Тихо бредут. Гуськом. Молчат всадники. Темные очертания коней и людей, кажущихся отчего-то сутулыми, четко рисуются в белом свете неба и покрытых снегом гор.
А позади бежит собака.
Оттуда, из-за гор, тянет холодом - предчувствием великого холода, как будто здесь еще только осень, а там, подальше, уже зима. Там наберет она всю силу белого накала и, студеная и вместе влажная, будет стоять, грозясь…
Там, за белой цепью, притаилась она и ждет своей поры. Голь. Даль. Все беспросветно, угрюмо… И такое звонкое эхо вторит всякому звуку, будто первый холод взялся его закалить, как сосульку, как этот камень, на который ступит сейчас нога лошади.
И вдруг - дождь. Окладной, осенний. Но в каждой его холодной капле - предвестие зимы. И так тяжела капля, словно собиралась она застыть по дороге, превратившись в ледяное зернышко града.
Дождь хлещет по плечам и голове, скатывается вниз по щекам, по носу, и нет сил, переложив из руки в руку поводья, смахнуть мокрядь с глаз и лица.
И еще не дошумел дождь, а уже с почвы поднимается туман. Стелется тучами - не прозрачным паром, нет, густой пеленой.
Холодно… холодно…
Лерин плащ давно сгинул (провалился в пропасть в самом начале пути), щелкают зубы, а руки такие синие, что своих ногтей не узнать.
Цок… цок… цок…
- Ничего! Доберемся, Валерия Александровна. Отдохнете. Тары у оленеводов попробуете. Не слыхали, нет? Мука не мука, а вроде мелкой крупы получается. В ступе толкут. Ступа по-ихнему "балой" зовется. А "тара" - она поджаренное просо. Не пробовали? Напекут из нее всяких лепешек, коржиков… И с молочком оно ничего, пойдет. Кушать можно.
- Ага.
- Видать, уже близко летовка-то, Валерия Александровна. Совсем недалече.
- Ага.
Утих дождь. Выглянуло солнце - холодное, как бывает на Крайнем Севере.
Цок… цок…
Молчание. Бредут лошади. Притихли всадники, и, высунув язык, бежит собака.
А вот гора… Это гора необыкновенная: камень здесь словно расколот и разбит. Кажется, что его долго дробили тяжелым молотом и нарочно укладывали вверх остриями, чтобы не шагнуть по нему ни ноге лошади, ни ноге человека. Мелкие острые зубцы камней устлали гору от подножия до самой вершины. Между ними тут и там виднеется ягель.
- Валерия Александровна! - говорит Сафьянов. - Слезайте наземь, голубушка. Пойдем пешками. Лошади с кладью здесь никак не пройти. Все ноги обобьет… Слезайте, Валерия Александровна.
- Ладно… Идите вперед. Я последняя. А то я буду задерживать…
И она зашагала последняя.
Да какое там "зашагала"!
Натруженные ноги подломились будто сами собой. Упав на колени, она поползла по камням, в кровь царапая ладони. Ползла и держала в руке поводья спотыкавшейся лошади.
И все успели уйти далеко вперед. А она ползла.
Их не стало видно, она осталась одна среди этого безмолвия, неба и гор.
Одна со своим конем.
И тут, сдаваясь, она легла на землю, прижавшись животом к острому камню. Остановился Гнус, и застыли поводья в Лериной руке.
И вдруг откуда-то из-за камней раздалось:
- Иго-го!
- Ау! Ау!.. - слабо ответила Лера.
- Иго-го! Кой-кой!
…Они медленно приближались друг к другу: он, повернутый спиной к солнцу, она - лицом к солнцу.
Шли осторожно, как бы опознавая друг друга, как бы прислушиваясь друг к другу среди этого тумана, белой мглы, тишины и равномерного цоканья копыт.
- Валериа!
- Чонак!
- Пошли! Пошли! За плечи держись! За плечи!.. Крэпче, крэпче дэржись…
Они идут. Впереди - Чонак, позади - Лера. Лерины руки лежат на плечах Чонака.
Все глаже путь. Все чище дорога.
- Чонак!
- Сэстренка!..
А гора между тем стала круто спускаться вниз - вся застланная мягким сухим ковром ягеля. И вдруг, расколовшись, она открыла равнину.
Первыми у подножия горы их встретили олени. В этот полуденный, жаркий для них час они стояли, сгрудившись, опустив головы, переплетясь рогами причудливо и неподвижно. Плели свой морозный узор рога в сияющем небе.
Впереди был стан.
Добрели.
С комсомольским приветом, оленеводческая бригада!
Часть третья
Авиапочтой.
Москва
Государственный библиотечный институт.
Заведующему кафедрой фондов и каталогов преподавателю Алябьеву Николаю Николаевичу
Обратный адрес: Тувинская автономная область, Тоджа. Тора-хем. До востребования. Соколовой В. А.
Дорогой и глубокоуважаемый Николай Николаевич!
Как хорошо, что Вы есть.
Я думаю, главное желание человека - быть понятым. Главное счастье - в уверенности, что он и в самом деле будет понят, а значит, получит одобрение, прощение… А иногда и оправдание, Николай Николаевич.
Если человека понял друг, учитель, мать или товарищ, он не может чувствовать себя одиноким, куда бы ни занесла его судьба. А у меня на всем свете только один-единственный родственник - это моя бабушка. С детства я привыкла писать ей длинные письма: из лагеря, из экскурсий - отовсюду… Но вы для меня иногда даже ближе, чем она. Ей я не все могу рассказать.
Сейчас я нахожусь в оленеводческой бригаде - самой дальней точке северо-восточной части Тувы.
Мы повезли сюда семьдесят книг. Задача моей поездки - организовать в оленеводческой бригаде библиотеку-передвижку.
Для этого я должна была:
1. Найти на месте избача - хорошо грамотного человека, знающего русский язык.
2. Убедить местных товарищей, что книга - это счастье. (Только хлеб и счастье люди согласятся добровольно везти через тайгу, в жару и холод. Только если книги действительно станут счастьем, люди будут оберегать их от полевых мышей, дождей, огня; бережно снимать с лошади на привалах, тащить на собственных плечах там, где не может проехать конь с кладью…)
Сейчас утро. Часов, может быть, семь. Я сижу на земле, подостлав под себя чужой плащ (свой потеряла в дороге). Листочки, на которых я пишу, лежат на пне - столов здесь нет.
Оленеводческая бригада расположена в котловине. Справа - горы. Некоторые из них покрыты вечным снегом. Снег лежит на вершинах, а на снегу какие-то темные пятна. Я не знаю, что это такое - озера, ручьи или просто так, тает на солнышке.
Чумы стоят в низинах. В небо поднимается дым от очагов.
Когда смотришь вокруг, начинает казаться, будто все, что было древней Тувой, - берестяной чум, олень, очаг, - отступило сюда, чтобы дожить здесь свой век, не тронутое временем.
Здесь не увидишь ни поля, ни огородной грядки - тут так холодно, что хлеб не родится. Не знаю, может быть, через несколько лет он дойдет и сюда. Но сейчас здесь еще нет ни одного колоса, - я уж и не говорю об овощах.
Здесь нет ни кино, ни клуба, ни домов - зачем строить дома, если оленеводы не живут на одном месте?.. Оленеводческая бригада - последнее кочевье Тувы. Клад оленевода не дом и не колос, а олень. Тоджинцы не могут охотиться без оленей, а охота - золотой промысел Тоджи. Зимой, когда по тайге из-за глубокого снега не проехать лошади, за каждым охотником закрепляется по нескольку оленей. Так олень здесь и называется охотничьей лошадкой. Летом олени пасутся у тоджинских холодных гор - отдыхают и отъедаются. Объедят ягель на одной стоянке, и бригада двинется дальше, вслед за своими стадами.
Но я отлично понимаю, что нынешние оленеводы - это уже не прежние, не древние кочевники: они колхозники. Оленеводческая бригада - часть большого колхоза "Седьмое ноября". Там, в колхозе, для оленеводов, как и для всех колхозников, которые еще живут в чумах, строятся новые дома; они стоят с раскрытыми дверьми и ждут к зиме своих хозяев.
Дорогой Николай Николаевич! Здесь очень много оленей: три тысячи голов.
Пока я пишу это Вам, олени выглядывают из-за кустов; ходят неслышно, и вдруг из веток прямо на вас - оленья морда, неподвижная рогатая голова. Смотрят в упор большие глаза, в которых будто совсем нет белков - один огромный зрачок. Ресницы у них очень длинные, а губы вздрагивают. Это они принюхиваются или просят соли.
Олени ходят и всюду тычутся мордами, они ручные и никого не боятся. Сидишь, например, в чуме, и вдруг неслышно просунется в чум оленья голова, задрожат большие губы, и олень с такой добротой и так кротко посмотрит на огонь.