Часть II
Муравьиный царь
Первая часть дороги прошла нормально. Город кончился, мелькнул магазин запчастей. Еще один магазин, снова запчасти… "Работа для настоящих мужчин!", "Дома, бани, коттеджи". Замелькал березовый лес, серый, зимний, нормальный такой лес. Проползла и отстала электричка.
Михалыч включил снегоочистители.
Мать сидела на заднем, мотала головою и спала. Дорога была новая, недавно уложенная, но и ямы, как без ям? Потряхивало. Мать открывала глаз, снова закрывала и мотала головой. Когда последний раз открыла и поглядела, Михалыч хотел спросить: не холодно, может, печку? И не спросил, а просто прибавил. Мать часто злилась на холод, пока у них жила. Лена любила всё нараспашку, и мать надевала по квартире пальто.
Подъехали к переезду. Несколько машин стояло у шлагбаума.
– Михалыч… – позвала мать.
Пристроился в очередь, обернулся.
– Что баню устроил?
– Музыку поставить? – Михалыч убавил печку и пошарил в бардачке.
– Что?
– Музыку?
– Ну, давай. Какая там у тебя?
– Не знаю. Лена накидала.
Поезд, подняв пургу, прошел, Михалыч газанул, переезд исчез в зеркале. Мелькнула еще пара щитов. "Чудо-сказки для детей и взрослых со скидкой 50 %", "Я горжусь тобой!" Михалыч подметил, что щиты стоят непрофессионально. Включил музыку, какая попалась под руку. Когда-то увлекался роком, а сейчас по фигу, лишь бы не тишина эта.
Березы, осины, мать снова зевнула. Что-то сказала одними губами. Часто теперь так говорила, с выключенным звуком. Погода была то солнце, то хрен его знает, то снег теперь, и мать вытащила зеркальце.
– Сергею позвони.
Серега был его на четыре года старше. Значит, уже сорок один. Прошлый раз даже не стал его с днем поздравлять. По детству они, конечно, общались. На карьер бегали, в деревню вдвоем их отправили, Василия в санаторий, а их к бабке Марусе старой. А после армии дороги уже разошлись по-разному. У Сереги в жизни свой интерес, алкогольный, а Михалыч был не любитель.
– Позвонишь?
– Что сказать?
– Ну, что меня отвез.
Михалыч кивнул. Позвонит, конечно, если получится. Посмотрим.
Зазвонил мобильный.
Убавил песню, глянул номер.
– Михалыч, ты где?
Голос Татарина.
– В отпуске. Да. В отпуске. В дороге. Тебе Енот не сказал? Послезавтра. Чё вы там?
– Елку ставим.
– А. Ну, ставьте. В отпуске, говорю! У шефа, да. Послезавтра! В дороге.
Отключил, запарили.
Подумал о рыбах. Лена сделает все как надо. Понимает.
– Кто звонил? – спросила мать.
– Рустик с бригады. Елку ставят на Ленина.
– Да, вот и Новый год скоро…
– А вышли только Руст и Толстый. Дед шифруется, у Арсеныча – жена.
Зачем сказал? Мать все равно их не знает, ничего не знает.
– А помнишь, – продолжала мать свою линию, – отец живую елку притащил, в парке срубил? А я еще "браконьер" ему говорю… Хорошее время было. Браконьер…
Подъехали к развилке, включил поворотник, деревья нагибало ветром. Хреново сейчас на Ленина, с таким ветром елки только ставить, все простудишь.
– Радио лучше включи, – сказала мать. – Погоду послушаем.
Тоже о погоде подумала. Или музыка не понравилась.
Ленкина же.
По радио шли песни, дорога стала хуже, дальше еще хуже будет.
Лицо его расплылось, пробежали пузырьки и качнулись растения. Через лицо проплыла скалярия, золотистая, старая скалярия. Пошевелила прозрачными плавниками. По стеклу ползли черные улитки. Одна отлепилась, завалилась на бок и стала медленно падать на гравий.
Аквариум был его вторым домом. Первый дом был с женой и Катюхой. Их обеих Михалыч и теперь любил и не собирался уходить, складывать, как обычно делают, чемодан и хлопать дверью. Этого не собирался, а что собирался, не знал, поэтому все еще любил их, не повышая голоса, а когда они сами начинали кричать, уходил к себе, в аквариум. Там, среди рыб и неяркого света, все было без шума и резких движений. Все было так, как надо.
* * *
Мать сообщила, что ей нужно по "делам".
– Заправка скоро будет, – сказал Михалыч, выплывая мыслями из аквариума.
– Через сколько?
– Через десять.
В окне всё продолжались березы, дурное и живучее дерево. Древесина никакая. Раньше сосны росли, потом набросились, стали их вырубать, бизнес. Новое сажать не чесались, на вырубках поперла береза.
Вымахала, абсурд.
Мать заерзала:
– Где твоя заправка?
– Не знаю… – Глянул в карту. – По карте бы должна.
– По карте…
Хотела, видно, сказать, что думает о его карте.
Может, прохлопал заправку?
Ну, где она?..
– Останови, так сойду.
– Тебе надолго?
– Вот тут.
Он съехал вбок, в кашу, на лобовое плюнуло снегом. Мать порылась в сумке:
– Идем, покараулишь.
Они вышли. Воздух был холодным и вкусным, лесным, отвык уже в городе. Давно можно было подшуршать насчет дачи. Но Лена дачи как-то боялась. Говорила, выгоднее в Турцию. Да, в Турции, не считая жары и турков, все было нормально. И море ничего так. Но здешний лес тянул его, как магнит.
Мать шла по снегу, проваливаясь и шевеля губами. Лицо ее было сосредоточенным, Михалыч протянул ей руку.
– Стой тут… – помотала головой. – Справлюсь.
Не похоже, что справится. Зачирикал мобильник.
– Как вы там? – спросила Лена.
Городской, квартирный голос жены в лесу звучал непривычно.
– Нормально. Воздухом дышим.
– А… Ну, дышите. Снегопад обещают. Слышишь?
– Слышу.
Мать зашла за поваленную березу и присела. Из-за березы торчала ее голова в шапке.
– Вечером будет, прогноз сейчас смотрела. Сильный.
– Вчера чисто было.
– Вот я сейчас только залезла в "погоду", говорю! Так что давай там… не затягивай. Слышишь?
– Рыбок покормила?
Лена что-то ответила, и связь сдохла. Голова матери двигалась над стволом, не находя покоя.
Михалыч отвернулся. Если бы он был курящим, сейчас бы закурил. Поднес два пустых пальца к губам.
– Оглох?
Михалыч опустил мысленную сигарету и глянул в сторону матери. Та сидела на поваленной березе.
– Следы там… – сказала, когда подошел.
Михалыч перелез через березу. Снег был истоптан матерью. Рядом виднелись следы.
Волчьи, узнал Михалыч.
Следы шли густо. Точно зверь, как и мать, долго бродил возле поваленного дерева, отходил и подходил снова.
– Пойдем в машину. – Мать взяла его за куртку.
– А "дела"?
– Дотерплю. Расхотелось.
Отвела его руку и шла сама, вытаскивая из снега ноги.
Мать жила с ними четыре года, с тех пор как погиб отец и к ней подселился Серега. После очередных Серегиных номеров мать сама позвонила Михалычу. Дала намеком понять, что нужно забирать ее, пока жива и руки-ноги целы. Лена, конечно, была не в восторге, хотя квартира позволяла и отношения с его матерью были нормальные. "Нормальные, потому что на расстоянии и локтями друг дружку не стукаем", – Лена ткнула в него локтем. Предложила снять матери квартирку неподалеку. Пока подыскивали, Михалыч смотал в Коммунарск и забрал мать, уже поджидавшую у подъезда с узлами. Видаться с братом не стал. Мать похудела, и на глазу сидел синяк, видно, Серега хорошо поработал.
Лена встретила свекровь нормально, ласковая такая даже. Наготовила всего, чтобы блеснуть кулинарией. Увидела синяк, по Сереге прошлась. Мать от этой ласки как-то еще больше сжалась, стала прятать синяк ладонью: "Это не он". Синяк сама себе сделала, об дверь. Лена только улыбку скривила.
Михалыч предоставил матери свою комнату, сам переехал на диван в гостиную. Аквариум переносить не стал. Зачем, если мать временно? Рыбок заходил кормить к ней. Мать предлагала сама заботиться о них, но он сказал: не надо. Он не мешает ей, когда заходит? Нет, не мешает. Ну и лады. Глядела, как он возится с кормом. Иногда спрашивала его о рыбах. Есть ли среди них съедобные.
Квартирку снять обломалось. Подкатили евросанкции, Лена закрыла фирму, открыла новую, пыталась делать вид, что все в норме. Даже Турцию опять запланировала, назло всему. Он предложил Крым, но про Крым она слышать не хотела, во всем обвиняла Крым. Это тоже внесло свою трещину в отношения: Михалыч поддерживал то, что говорили по "ящику". Они даже ночью, на Лениной кровати, куда Михалыч иногда перемещался с диванчика, спорили о политике. Доходило до такой громкости, что являлась сонная Катюха в простыне и спрашивала, который час, и про совесть.
Главное, снять квартиру для матери стало не по зубам. Сыграл свою свинскую роль и Алешка, Ленин от первого брака. Алешка жил в Москве и высасывал Лену по полной. Парень с головой, английский свободно, но запросы такие, что устал ему говорить.