- Конечно, - сам себя перебил Собеседник, - тут можно возразить, дескать, размаха нет. Нету, одним словом, масштабов. Для Алма-Аты, для Гурьева на Каспии, для Белгорода, для провинций "нового мира", дескать, всё это достаточно эффектно, но. На "но" я отвечу просто: есть размах, есть всесоюзные масштабы, бешеные темпы первоклассного боевика, захватывающие кадры, кадры, разыгранные не в студиях Голливуда и не по сценариям. Собственно, нет ни кадров, нет и сценария, есть - жизнь, описанная в газете "Правда" за 15 марта 1966 года в очерке под названием "Операция Ураган".
…В полдень на столе начальника Главного управления милиции (Москва) вспыхнула сигнальная лампа:
- Тревога! Объявляем розыск! Условное название: "УРАГАН".
Телетайпы выстукивали последние сводки… С места происшествия фототелеграф передавал снимки Виноградова и Яковлева, бежавших из Н-ской колонии - строгого режима: в момент, когда на эти места обрушился ураган.
Милиция нескольких областей включилась в розыск… Бежавшие исчезли бесследно в таежных дебрях…
- Чувствуете масштабы? - спросил Собеседник. - А фон-то какой! Сибирь! Тайга. В тайге - концентрационные советские, нет, нет, не сталинские, нынешние, брежневские лагери 1966 года, среди которых был и тот, строгого режима, откуда исчезли бандиты Виноградов и Яковлев, по следам которых - по разработанному в Москве плану "Операции Ураган" - кинулись чекисты нескольких областей. И началась всесоюзная (масштаб какой!) операция "Ураган". Сколько длился этот "Ураган" - не сказано. Ясно лишь одно: тайга - это Сибирь. В Сибири - начало. Коломна - это близ Москвы. Коломна - конец. Конец после того, как появился чудесный, сознательный мальчик, выдрессированный в духе любви, преданности и подозрительности. Мальчик - в будущем - бесспорный чекист. Но пока что - он только мальчик. И когда к его папе-маме заглянули какие-то незнакомцы, сознательный мальчик пионерским нюхом учуял "государственных преступников" в тех, кто был гостем папы-мамы. Мальчик ничем себя не выдал. Даже папа-мама не заметили, как мальчик исчез, чтобы донести о таинственных гостях, которых приняли папа-мама. Дальше… что ж, вот еще две-три строчки из очерка:
…Приметы - совпали с приметами операции "Ураган". Сомнений не было: это - Виноградов и Яковлев…
- Мальчик, - добавил Собеседник, - как ни в чем не бывало, вернулся к папе-маме. Жизнь продолжается. А в это время - ну, вроде мелькания кадров. На сцену выходят специальные оперативные чекистские группы. В группах - майоры и капитаны. Они выслеживают и "берут" Виноградова. Потом - ночью - в устроенную засаду попадает и Яковлев, и так неожиданно, что "не успевает пустить в ход гранаты". "Правда" с удовлетворением ставит точку: "…Так закончилась операция Ураган".
Вы хмуритесь? Не надо, - попросил Собеседник, протягивая руку Автору. - Забудьте о моих справках из хроники "нового мира". Вернитесь к свои давним запискам. Ворошите их, вздыхайте над ними, делайте ту книгу, которую - вы помните? - хотел создать наивный, никому не нужный Владимир Борисович Кулибин, странный друг Леонида Николаевича Решкова. Решков? Да, вы его приведете к трагическому концу, упустив из виду, что и после Решкова ничто не изменится.
Чувствовалось, что Собеседник хочет втолкнуть Автора в день сегодняшний. Нет, Автору ближе и светлые и мрачные судьбы тех, кто уже ушел из жизни, пусть даже и не под им принадлежащими фамилиями. Об этих судьбах - молчать нельзя, хотя не всё в них ясно и не всё поддается точному анализу.
Автор, например, в своих заметках явно пренебрежительно отнесся к Другасу, появившемуся в Киеве незадолго до возвращения туда Уходолова.
Другас, думал Автор, фигура эпизодическая в том странном мире, в котором жили Тобаридзе, Ступица и Атаманчик. На страницы "Моли" Автор не собирался пускать Другаса: ему там делать нечего.
Но недавняя встреча с Собеседником заставила Автора внимательно, вроде бы повторно перечитать теперь уже пожелтевшие от времени наброски.
С большим опозданием Автор признается в том, что он тогда - давно - не сумел разглядеть, какая острая игра началась сразу же, после первого столкновения Уходолова с Другасом. Это признание позволяет сказать сейчас, что Другас был накатчик, чекистский агент большой марки, засланный на берега Днепра не только для "работы" с Суходоловым-Уходоловым, но и для раскрытия следов суходоловского информатора, сидевшего где-то в Москве.
Другас не сомневался, что операция закончится победой. На Уходолова он смотрел, как на жертву, совсем не подозревая, что тот уже получил "информацию" и знал, кто такой Другас.
Шли дни и недели. Уходолов оставался прежним и внешне очень спокойным, словно не чувствующим опасности. Это и смутило Тобаридзе. Не понимая, в чем тут дело, он прямо спросил Уходолова:
- Ты что, Семен Семенович, не видишь подготовку?
- Вижу, - ответил Уходолов, - да только учти: меня попробуют взять тогда, когда… ну, знаешь: когда нападут на след моего информатора.
- Вряд ли нападут, - заметил Тобаридзе. - Да только зачем с огнем играть? Ну, скажи, зачем близко к себе поставил Другаса? Он ведь, думает, что ты ему доверился, и твоим доверием спекулирует, старается.
- Старается? - ухмыльнулся Уходолов. - А ты не тревожься, Тобаридзе! Пусть старается. За старательность я его хлопаю по плечу, а он думает, что я перед ним раскрываю карты, и потихоньку потирает руки, мечтает об орденке за мою голову.
- А может..
- Нет, Тобаридзе! Другас пусть пока тешится надеждой.
Другас, действительно, довольно-таки часто хвалил себя за ловкость и думал, что приближается время, когда он войдет в доверие к Булдихе, а тогда… Да, тогда можно будет раскрыть тайну "московского информатора", держащего связь с Уходоловым через притон Булдихи.
Ничего этого, как будто бы, не замечал Уходолов. Это удивляло Тобаридзе и он, наконец, решительно потребовал:
- Пора ставить точку! Довольно!
- Повременим, - ответил Уходолов.
- До каких пор? - спросил Тобаридзе.
- До каких пор? - задумчиво повторил Уходолов. - Скажу: пока старик живет, будет жить и Другас. А потом..
Тобаридзе поднял плечи. Нет, это не было знаком удивления или непонимания. Это было знаком преклонения перед Уходоловым, перед его решением до последнего дня поддерживать старика Воскресенского, профессора, которого когда-то спас Уходолов от чекистской пули.
Тобаридзе смотрел на Уходолова и видел перед собою человека, которого, казалось бы, жизнь приучила ко всему относиться равнодушно. Но вот он мучится мыслью о Воскресенском. Так же, подумал Тобаридзе, как мучился и о своем отце, о своей Ксюше, а вот теперь и о своей проснувшейся совести.
"Совесть, - сказал себе Тобаридзе, - заставляет его сделать последнее, что он может сделать хорошего: похоронить старика Воскресенского и обязательно в настоящем гробу".
"Старик уже кончается", - хотел было сообщить Тобаридзе Уходолову, но промолчал. Всё придет в свое время. Будет и гроб. И могила, в которую опустят старика. В эту могилу ляжет и какая-то часть его - уходоловского - греха перед жизнью.
Тобаридзе обнял Уходолова. Говорить дальше не о чем. Да и нельзя.
…А где-то вдалеке от Киева, в эти же самые дни, рушилась мечта Вали и Кости Туровца об их обычном и простом человеческом счастье.
Но об этом в рассказе -
О растоптанной жизни Вали и Кости Туровца
- У нас подлинная свобода, - говорил Костя Туровец. - Понимаешь? Свобода! Свобода голосовать за не нами составленную резолюцию, за не нами выдвинутого депутата в совет, за смерть Тухачевскому, за любимую партию, уничтожающую крестьян во имя коллективизации, за…
- Костенька, - прошептала Валя, - не надо так. Ну, думай про себя, молчи. Примирись. Ведь нам надо жить. Я тебя люблю, и ты меня любишь. Давай, Костя, переедем куда-нибудь. Будем работать и тихо жить. Для себя. А вот так, как ты сейчас, это же против них. Разве их переубедишь? Опять будет твое персональное дело, и все поднимутся на тебя. Загубят они тебя. А я что одна стану делать? Руки на себя наложить? Или стать такой, как они? Я не хочу! Не могу! Совесть не позволяет. Подумай об этом, Костя.
- И неси свой крест! - воскликнул Костя. - Я это уже слышал, Валя, от своего учителя, от Петра Петровича. А теперь - от тебя. Уехать? А куда? Они всюду. Значит, вечно ходить среди них, опустив голову и сжав зубы?
- Костя, не мучь меня. Для себя станем жить. Только для себя!
- Бедная ты, моя Валя. Я даже думаю, что зря судьба поставила тебя на моей дороге. Люблю я тебя, Валюта, и казнюсь, мучаюсь мыслью, что на горе тебе вся наша любовь. Не ко времени это.
Он говорил и смотрел на девушку, на ее заплаканные глаза. Ему даже хотелось сказать, что может быть совсем скоро, на этих днях, всему придет конец.
Валя, словно угадав его мысли, вдруг подняла глаза и до странности по-деловому сказала:
- Костя, что бы там ни было впереди, пусть даже самое плохое, а только я всегда останусь твоею. Навсегда.
- Валя, а потом… потом не пожалеешь? Не посмеешься над романтикой?
- Нет, нет, - торопливо и совсем тихо ответила Валя.