- Жутко мне стало, Валя. Ну, кто был передо мною? Неграмотный мужик. Уже было видно: конченный он. Еще месяц. И всё. А стоял он как древний проповедник. Или пророк, знающий концы и начала, и имеющий право говорить об этом. Но как он говорил, Валя! Я тогда слушал и жалел, что тех, быковских, слов, Валя, в подлинности не смогу сохранить в своей памяти. Вернувшись домой я попробовал, Валя, записать их в свой дневник. И записал. Да только настоящего, сказанного Быковым, в моем дневнике всё-таки нет. Похожее - есть. О том, что наша цель - это земля, превращенная в пустыню, что наша свобода - это ветер над пустыней. И не один ветер, а ветры, кидающиеся из края в край без задержки. А в самой пустыне зверем будут подкрадываться друг к другу два человека. Они сойдутся, не зная, что сошлись последние два человека, чтоб прикончить саму жизнь. И прикончат. Без мысли, что теперь уж действительно всё, что тишина и порядок - после них - наступит на веки вечные. Таким последним и окончательным порядком утвердится наше счастье. Ну, чем не Апокалипсис, Валя? Так я думал тогда, а потом, в каком-то даже испуге, Валя, отодвинулся от Апокалипсиса и лицом к лицу столкнулся с Достоевским. Чего мне было пугаться, Валя? Я с ним знаком через моего учителя, Валя, который мне давал книги Достоевского. Но о том, что я понял Достоевского, я догадался, Валя, только после разговоров с неграмотным кулаком Быковым. Это его слова вызвали Достоевского на встречу со мною, а когда встреча состоялась - ожила для меня и для меня реальностью стала ранее лишь умозрительно воспринимаемая Легенда о Великом Инквизиторе, легенда, в которой рационалист и мыслитель Иван Карамазов соблазняет чистую душу своего брата Алеши Карамазова. Алеша в смятении. Да и как было не смутиться светлой его душе, хитро и кощунственно поставленной перед трагическим выбором: чью истину принять? Христову, или другую, противоположную, о которой говорил Великий Инквизитор, или, иногда, за него всё разъясняющий, всё объясняющий Иван Карамазов? Перед тяжким испытанием стоял Алеша Карамазов. По Достоевскому, Валя, колебания Алеши, сомнения, муки неверия - всё это естественно для души, верующей в учение Христа. В муках неверия, через неверие…
- Алеша с Христом. Знаменательно? Да. Через сомнение - к утверждению правды Христовой. Но в Легенде о Великом Инквизиторе - не только это. Кто он - Великий Инквизитор? Если его толкователь Иван Карамазов - рационалист, соблазнительно выворачивающий слова Великого Инквизитора, то сам Великий Инквизитор - это уже категория абсолютного материализма, знающего все тонкости психологии своего материалистического учения. Есть учение и есть учитель. Есть и ученики. И ведь бывает же такое, Валя, что ученики истерически ненавидят своего учителя. Почему? Да очень просто: ученые хотят утвердить свое собственное гениальное учение, отрекаясь от учителей. У них - не было учителей! Они - учителя! И потому, Валя, мне кажется, и воспоследовал приказ Сталина спрятать от людей Достоевского, чтоб не увидели люди в Сталине рабское подражание Великому Инквизитору. Великому Инквизитору мешает Христос. Великий Инквизитор, обращаясь ко Христу, говорит: "Знаешь ли Ты, что пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а, стало быть, нет и греха"… А помнишь, Валя, о чем толковал неграмотный Быков? О том же самом, и еще о том, что в нашей программе - дорога в будущее, что только мы - авторитет, мы - творим чудо: нового человека завтрашнего дня. Без Христа. Давай, Валя, вернемся к Достоевскому. У него Великий Инквизитор говорит Христу: "Мы в праве учить их, что не свободное решение сердец их важно, и не любовь, а тайна, которой они должны повиноваться слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали. Мы исправили подвиг Твой, и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели, как стадо, и что с сердец их снят, наконец, столь страшный дар, принесший им столько муки"… Слышишь, Валя, вот она - проповедь антихристианского материализма! И диалектика! Непреложная, проистекающая из этой проповеди. А сама-то проповедь… Слушай, Валя, что говорил Великий Инквизитор: "Кому же владеть людьми, как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их. Мы… отвергли Тебя. Мы убедим их, что они только тогда и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. И что же, правы мы будем или солжем? Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода Твоя. Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят их перед такими чудесами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: "Да, вы были правы, вы одни владели тайной Его, и мы возвращаемся к Вам, спасите нас от самих себя". Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но, воистину, более чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших! То, что я говорю Тебе, сбудется, и царство наше созиждется. Повторяю тебе: завтра же Ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру Твоему, на котором сожгу Тебя".
- Что же это такое, Костенька? - в ужасе прошептала Валя.
- Это… Это диалектика. По Великому Инквизитору. Растерянная, уходила Валя к себе, в свое комсомольское общежитие, чтобы там, в красном уголке, во время чьего-то очередного доклада, голосовать за резолюцию со словами любви и преданности. В тот самый момент, когда все и единогласно поднимут руки "за", она вспомнит о своем Косте, в тоске воспроизведет его рассказы, будет гордиться им, таким чужим и чуждым миру, в котором приходится жить и ему и ей.
Он… Да, он знает Достоевского, Тютчева, Толстого. А она? Ей так хотелось читать те же книги, которые держал в руках Костя. Эти книги заставляли его ненавидеть ложь и стремиться к чему-то возвышенному, к светлому, ко времени, когда не будет послушного человеческого стада. "Стадо, - шептала в одиночестве Валя, - послушное стадо зажжет костер, после которого…"
Она даже не могла себе представить, что произойдет потом. Перед ее глазами был всего-навсего привычный ей огонь костра.
"Надо будет спросить у Кости", - думала она, подгоняя понедельники и вторники, чтобы приблизить тот выходной день, когда можно будет встретиться с Костей.
Как раз перед этим выходным днем кулаки из пятого и шестого бараков отказались выйти на работу. Нет, они не бунтовали. Они просто сидели на своих нарах и на уговоры присланных активистов отвечали угрюмым молчанием.
Тогда их лишили пайка. Это тоже не помогло.
На третий день на заводе появились сотрудники НКВД. После совещания с партийным комитетом и дирекцией было решено провести "собрание сидячих забастовщиков". Заодно был составлен и список тех, кого надо "изъять". Не сразу, не чохом, постепенно, в порядке "передвижки кадров".
- В первую очередь надо ликвидировать кулака Семена Быкова. От него всё идет, - сказал секретарь партийного комитета Карпенко.
- Ты так думаешь? - спросил уполномоченный НКВД.
- Я этого Быкова помню. Такой! Неграмотный старик.
- Да, - подтвердил Карпенко. - Неграмотный. Если бы все грамотные были такими, как этот Быков, тогда..
- Что "тогда"? - угрожающе бросил уполномоченный. Договаривай!
Карпенко помялся, но потом всё ж таки сказал, что если бы на строительстве все были такими, как Быков, то никакого бы строительства не было.
- Вот как?! - удивился уполномоченный. - Тогда… тогда пойдем, посмотрим. Поговорим с пятым и шестым бараками. И с этим Быковым. А там видно будет.
- Правильно, товарищ уполномоченный, - согласился Карпенко. - Я даже думаю, что неплохо бы взять с собой, для этих разговоров, такого одного комсомольца, Костю Туровца. Ему уже записали "строгий выговор" по персональному делу, за связь с кулаками. Заодно проверим Костю Туровца. Как он перестроился. А то он, этот Туровец, много болтал с Быковым, и даже считает, что старик прав.
- В чем прав? - спросил уполномоченный.
- В том, понимаете, что нельзя так строить, то есть при помощи насилия, угнетения и…
- Это Туровец говорил?
- Да.
Уполномоченный вынул записную книжку и что-то в ней отметил. Потом приказал:
- А теперь идем. Заодно, товарищ Карпенко, прихвати с собой Костю Туровца и несколько активистов комсомольцев. Понял?
Через полчаса они уже были в бараке "сидячих забастовщиков".
- Мы пришли к вам для разговора, - сказал директор. - Хотим выяснить ваши претензии. Что надо - учтем, старики, сделаем по закону. А про вашу вражескую забастовку забудем. Без никаких репрессий, тихо всё и мирно произведем. Потому что цель наша - вас перевоспитать, вернуть к честной трудовой жизни. Вот тут сегодня и товарищ уполномоченный НКВД и представитель крайкома партии. Они всё учтут, выяснят и уладят. Им вы можете говорить обо всех ваших жалобах.
Кулаки сидели, опустив головы.
- Так что же, граждане? - нервничая, закричал директор. - Чего молчите? Выходит, что претензий у вас нет? Так, что ли?
И опять никто из сидящих не шелохнулся и не произнес ни одного слова.
- Вы что? - стукнул кулаком по столу уполномоченный. - Забастовку думаете продолжать? Хотите сорвать выполнение государственного плана по созданию оборонного завода, которому трудящиеся решили дать имя нашего вождя товарища Сталина?