О Феликсе Вольском и его романе с девушкой Татьяной
Автору подчас тяжело было сознавать, что герои его книги падали жертвой исторических иллюзий. Многие из этих героев были дороги Автору. Ему не хотелось с ними расставаться, но - такова логика развития действа - наступал момент, когда приходилось прощаться с тем или иным близким и любимым героем.
Одним из них и был заговорщик, белый офицер Феликс Вольский, проникший в штаб Киевского военного округа. Какие виды были у этого "краскома", красного командира, занявшего должность начальника разведки, надеялся ли он на успех, об этом Автор не знает, хотя и осмеливается высказать предположение, что 1922 год - для намеченного "предприятия" - год явно неудачный.
Но корнет Феликс Вольский был офицер долга и большого мужества. О себе он не думал. Потому-то ему верили и примкнувшие к его группе, и полковник Вадим Лукашевич - душа этой группы.
Автор должен сразу сказать о том, что ему ничего не известно о конечной цели заговора, хотя о судьбе Феликса Вольского удалось собрать и сохранить довольно подробные сведения.
О том, например, как незаметно и робко возникло у Феликса Вольского теплое чувство к "совбарышне" Татьяне, за жалкий паёк сидевшей в канцелярии какого-то рабочего кооператива.
Татьяна, после нескольких встреч, наивно призналась, что она - случайный тут житель.
- Понимаете, - с дрожью в голосе шептала Татьяна, - мама… У нас уже всё было подготовлено. Впереди - Одесса. Мы уже представляли себе жизнь там… где-то… Последние белые части уходили. Мама… больная мама… С мамой я осталась… Мамы у меня нет… Я - одна, совсем одна. Мама умерла. Только вы, - тут Татьяна улыбнулась сквозь слезы, - вы, пожалуйста, не думайте, что я против власти и недовольна. Я примирилась со всем. Прошлое не возвращается. Вот вы красный командир. Вы обязаны ненавидеть таких, как я. Я стараюсь быть как все. Работаю, хоть и чувствую себя чужой. Но это пройдет, не правда ли? Вы этому не можете поверить? Что ж…
Она беспомощно оглянулась и, не попрощавшись, круто свернула за угол. Маленькая и беспомощная, она почти бежала, словно торопилась забыть о только что сказанном.
Вольский догнал ее и остановил.
- Татьяна, - прошептал он, - погодите. Не надо так, сразу. Зачем? Ну, вот вы такая… Да, я краском. Но я человек. И ваша невольная исповедь… как она по-человечески трагична! Трагедия ваша - это не только ваша трагедия. Я ее понимаю. Нет, нет, не уходите! Или вот что: уходите, но мы с вами еще встретимся. Да?
- Да, - ответила она и протянула руку.
К протянутой руке он прикоснулся с тревожно радостным чувством благодарности за доверие. Совершенно не думая о себе, он это чужое доверие воспринял, как мольбу о помощи и защите.
Они расстались, условившись о будущем свидании, с которого и началось движение корнета Вольского в западню. Но об этом он, конечно, не подозревал. Не мог, ведь, он знать, что после протянутой руки Татьяна, через час или два, уже сидела перед начальником секретно-оперативного отдела Киевского ГПУ и докладывала, что ей удалось не только познакомиться с краскомом Феликсом Вольским, но и вызвать к себе симпатию.
- Ну, видишь, Сонька, - самодовольно сказал начальник оперативного отдела, - на твою красоту и на легенду о твоем дворянстве легко клюют недобитые враги и притаившаяся белогвардейская сволочь. А ты еще и мамочку кстати приплела. Они очень любят повздыхать о мамочках. Ах да ох, да слезы на твоих глазах. Да, мамочка похоронена. И вообще жертвы большевизма. А он тебе в любви не объяснялся?
- Пока нет, - со смехом ответила Сонька. - За этим дело не станет!
Дальнейшие встречи Вольского с Татьяной на Бульварно-Кудрявской уже ничего не могли изменить, хотя и вносили какую-то психологическую путаницу в точно разработанное развитие событий. Были мгновения, когда сама Сонька терялась и не могла разобраться, где кончается Татьяна и где начинается Сонька.
Что-то такое, видимо, подметил начальник секретно-оперативного отдела, во время очередного доклада Соньки предупредивший:
- Смотри, Сонька! Татьяну разыгрывай без ошибки. Без осечки! Не вздумай там чего-нибудь такого, ну, раньше времени. Понимаешь? Нам надо взять не только Вольского. Он уже в наших руках! Главное - нужно добраться до всех его корешков. И до полковника Лукашевича. Поняла требование революции?
- Это я уже давно поняла.
- Ага, поняла? Тогда закручивай. Помнишь француза в Одессе? Французик нашел Татьяну, а потерял секретные документы. Жаль, что сам француз ускользнул. Ну, чёрт с ним! А вот Вольский нужен целиком. Учти!
- Учту! - крикнула Сонька, оттолкнув протянутые к ней руки начальника. - Договорились…
- Ты чего такая? Сердитая сегодня.
- Да как бы сказать? Может быть я хоть раз хочу испытать до конца, как это быть настоящей Татьяной.
- Ну, - с удивлением протянул начальник. - Из Соньки - да в Татьяну? Во имя революции? По заданию чека? Одобряю!
- Смеяться нечего! - со злостью бросила Сонька и поднялась со стула.
- Какой тут смех! О тебе, о чекистке Соньке, может книгу кто напишет. Под названием: "Татьяна из ЧК".
- Вряд ли напишут, - сказала Сонька и, подумав, добавила: - Нет, не напишут. Так Сонькой в архиве и останусь. А почему была такая Сонька и как стала Сонькой - разве ж об этом можно открывать людям?
- Ты сегодня чего-то в расстройстве, - грубо оборвал начальник. - Иди! Действуй!
Она действовала. И чем дальше действовала, тем острее и острее чувствовала себя уже не совсем Сонькой, а какой-то другой, иногда до того другой, что даже имя Татьяна казалось лекарством, помогающим от какой-то внутренней, не совсем понятной боли.
И всё-таки она регулярно появлялась в кабинете начальника секретно-оперативного отдела, рассказывала обо всем, вплоть до того, что Феликс Вольский объяснялся ей в любви и предлагал "перебросить" за границу.
- Рано еще! - приказал начальник. - Веди игру дальше. Заставь его раскрыть все карты. Может быть… ну, ты это знаешь как сделать! Можешь намекнуть, что и сама готова вступить в "конспирацию".
Она опять и опять встречалась с Вольским и, наконец, поняла, что дальше играть уже не может.
Не может, и всё! Была ли она до конца искренней в этом "не может?" Решение "не может" сложилось неожиданно, в тот момент, когда она, в пустом фойе драматического театра, стояла перед громадным зеркалом и в нем рассматривала самое себя.
В зеркале она увидела Татьяну, по-настоящему полюбившую этого чужого ей "краскома" Феликса Вольского.
"Переиграв" свою роль, изменив сама себе - она в один день сказала о себе всю правду, предупредив Вольского, что ровно в три часа ночи в его комнату явятся чекисты.
- Всё, - сухими губами прошептала Сонька, - исчезайте. Завтра - будет поздно.
- Татьяна! Я не верю, Татьяна…
- Татьяны больше нет. Я - Сонька! Всегда была Сонькой.
Ничего больше не сказав, она повернулась и ушла. Двигалась она медленно, но когда скрылась за углом, Вольскому показалось, что его жизнь стала пустой и безнадежной. Так рушатся и гибнут яркие сны, и на человека с открытыми глазами наваливается бесконечность ночи.
Вольский оглянулся и впрямь увидел себя стоящим в темноте. Темнота помогла восстановить действительность. Действительность родила благоразумную мысль о том, что с этой самой минуты он обязан действовать иначе, отступить, уклониться куда-то в сторону.
Это не была трусость. Это было ясное сознание ответственности не за себя, за других, за полковника Вадима Лукашевича, за всех тех, с кем он был связан.
Он уже шагал по Прорезной улице, но вдруг остановился и после короткого размышления свернул влево. Он направлялся к себе, на Фундуклеевскую, вряд ли соображая, что делает это из желания спасти чувство к Татьяне.
Поднявшись в свою комнату на втором этаже, Вольский стал прислушиваться. Всё было по-обычному. Этому он не удивился, вспомнив, что "то" должно произойти позже, в три часа ночи.
Боялся ли он того, что случится? Он и сам не знал, думая теперь только о Татьяне, отказываясь верить, что никакой Татьяны нет.
Потом он протер глаза, как будто проснувшись. Действительно, может быть всё - только сон?
Вдруг он с удивлением обнаружил, что сидит в полной темноте. Ну, да, сказал он себе, ведь я пришел домой вечером. Так, восстанавливая все детали возвращения домой, ему уже легко было догадаться, что сидя на этом стуле он и уснул. И вот теперь - ночь.
Он зажег спичку и взглянул на часы. Часовая стрелка приближалась к цифре "3".
Если правда, подумал он, что Татьяны не было и нет, тогда…
Не слух, а какой-то внутренний толчок заставил его подняться со стула и осторожно подойти к окну. За стеклами была темнота, чуть-чуть рассеиваемая светом единственного на углу улицы электрического фонаря, горящего в полнакала. Оттуда, от угла, прижимаясь к стенам, цепочкой и крадучись, двигались кожаные куртки.
Все сомнения исчезли. Подтянув ремень, поправив в кармане кольт, Вольский открыл дверь и, придерживаясь за перила лестницы, спустился вниз. Выходная дверь была заперта.
"Если они за мой, - подумал он, - у них есть ключ". Он отодвинулся вправо, втиснулся в узкую пройму двери, ведущую в подвал и затаился.
По ту сторону двери угадывался приглушенный разговор. "Обо мне, конечно", - подумал Вольский, а когда заскрежетал осторожно поворачиваемый в замочной скважине ключ, сунул руку в карман.
Холодная, привычная тяжесть кольта вызвала мысли, в общем-то не имеющие никакого отношения к тому, что тут происходит и что должно произойти.