Начальник откинулся в кресле, вытянул под столом ноги и достал из серебристого портсигара длинную папиросу и начал медленно, аккуратно ее разминать. Затем шумно дунул в нее и, смяв мундштуковый конец, сунул в рот. Огонь от спички подносил издалека, вытянув губы с папиросой и сильно прищуриваясь. Затянулся, запрокинул голову и с видимым наслаждением выпустил из себя облако сизоватого дыма.
- Так ты совсем пацан, чухонец ты этакий, - майор говорил нарочито громко, чтобы в приемной было слышно.
Оула понял лишь несколько слов, но смысла не уловил и весь превратился в слух. Ему казалось, что начальник говорит что-то очень важное, отчего зависит его дальнейшая судьба.
- Что мне с тобой делать бедолага? - майор опять глубоко затянулся. - В расход тебя жалко, не пожил еще, девок не пощупал…, - улыбаясь, Шурыгин продолжал нести всякую чушь.
Но Оула вдруг почувствовал, а потом и определил по лицу, что начальник слегка растерян и на самом деле ничего важного не говорит. Он даже перестал вытягиваться перед ним и снова перевел взгляд на портрет. А вот тот смотрел без сомнения и растерянности.
Матвей Никифорович перехватил взгляд финна, подобрался, сел прямо и перестал беспричинно улыбаться: - "Знает чухня вождей мирового пролетариата! Похвально! Вон как хорошо смотрит". И попытался напустить на себя такую же ухмылку и прищур.
Когда Шурыгин получил назначение и впервые переступил порог этого кабинета, он немного испугался его габаритов, высокого потолка и тяжелых шкафов с множеством книг. Над столом его предшественник повесил небольшую фотографию Дзержинского. Она маленькой заплаткой смотрелась в таком огромном пространстве. Матвей Никифорович в первый же день распорядился перевесить Феликса Эдмундовича на другую стену, а на его место над рабочим столом приказал повесить портрет Сталина и указал его примерные размеры. К вечеру Генеральный Секретарь Коммунистической Партии подавлял своим всевидящим прищуром всякого входящего к Шурыгину, заставлял гостей волноваться, поглядывая поверх головы Шурыгина, сбиваться, даже заикаться. Матвеи Никифорович сам с легким страхом поглядывал на Вождя, но благо, что тот висел за его спиной и не мешал работать. Зоя же наоборот. Она любила оголяться перед портретом и, занимаясь любовью с майором, частенько поглядывала в его сторону, сладостно постанывая.
"А ведь красивый парень! Хоть и инородец, а как как хорошо сложен. Небось, Господь и здоровьем, и силушкой не обидел. Если верить "стукачам", вон как били его в машине - хрустел как фантик, а выжил! И каков! Жалко его в расход, да надо. Куда я его дену?!" - Шурыгин качал головой и смотрел на пленника обреченно, будто он действительно давно убитый, а здесь так, привиделся. Майор вызвал конвой, и финна увели опять в камеру.
- Ну что, Заюшка, как тебе чухонец!?..
Матвей Никифорович, стоя у открытого шкафа, наливал себе коньяк. Вошедшая секретарша, услышав вопрос, удивленно вскинула коромыслики бровей и выгнула дугой губы.
- А что, человек как человек, - она побаивалась, невинных вопросов своего шефа. У него всегда на уме что-то было неожиданное.
- Я спрашиваю, хорош, нет, парень-то? - майор держал полную стопку и как бы ждал ответа, не решаясь выпить.
- Да что Вы Матвей Никифорович, в самом деле, парень как парень, ничего особенного только вот руки…, - Зоя вновь вспомнила руки пленного финна, оголенные до локтей, которые он держал перед собой. Это были крепкие, сильные руки, хотя еще и юноши, но успевшие наработаться, развиться раньше времени, веревками завязаться в мышечные узлы. Широкие ладони бугрились от мозолей, пальцы - короткие, мощные.
- Музыкальные, что ли!? - майор взглянул на свободную правую руку узкую, с длинными, костистыми пальцами, посжимал их в кулачек несколько раз, и, повернувшись к шкафу, закрыл дверцу. Ему частенько говорили, что у него руки пианиста.
- Ну, что-то вроде того, - сказала Зоя вслух, а про себя подумала совсем другое. В тайне ей всегда хотелось отдаваться силе и грубостиго, до боли, до хруста в суставах и ребрах, до крови.…
Матвей Никифорович опрокинул в себя жидкость. Замер на мгновение, шевельнул губами, смакуя приятное жжение и почувствовав в глазах влагу, начал глотать коньяк маленькими порциями, двигая острым кадыком. Зоя же, проглотив слюну, уселась напротив.
- Так что, вы вызывали, Матвей Никифорович?
- Давай посидим, Заюшка, повечеруем. Что-то устал я, как собака, - майор с удовлетворением отметил, что коньячок прошел как надо. - Ты собери что-нибудь на стол и достань что осталось в шкафу.
Зоя вскочила и скоренько собрала на стол. Разлила янтарную жидкость по стаканчикам и, взяв свой, присела на подлокотник шефского кресла, немного потеснив его мягким бедром. Чокнулись, и как по команде отпили половину, отпили и замерли на несколько секунд, наслаждаясь огненной крепостью напитка, и кивнув друг другу, допили остатки одним глотком.
Шурыгин достал портсигар и, щелкнув замочком, раскрытой книгой протянул его секретарше.
- Мерси-и, - Зоя выколупнула одну папироску и тут же взяла в рот.
- Понимаешь, - майор поднес ей зажженную спичку и, дождавшись, когда девушка раскурила, продолжил. - По документам человека нет, а на самом деле он живехонек.
- Как это? - Зоя сползла с подлокотника, обошла стол и уселась напротив Шурыгина. - Что значит - нет человека, и есть в тоже время?!
- Вот-вот, я и говорю, нет никаких вообще документов, кроме акта о расстреле. Заверенного, подписанного как положено, с печатью. А он жив себе и только что навестил нас с тобой, - майор вытянул под столом ноги. Зоя, легко встав, снова налила себе и шефу по полной.
- Это кто же нас посетил? - и тут же вскинула голову на майора. - Это не чухонец ли?!
- Так точно, товарищ секретарь-машинистка, он самый…
Зоя так и стояла в полу наклоне с полной стопочкой и смотрела, не мигая, на шефа.
- Он что, и не финн вовсе?!
- Финн, финн, я проверил. Только, я повторяю, по документу он расстрелян еще в декабре прошлого года.
- И что же теперь с ним делать? - девушка, наконец, выпрямилась и взглянула на свой коньяк
- Думаю, раз по документам его нет, так и не должно его быть, - майор осторожно поставил пустую стопку на стол. - Нужно будет бумагу придумать на него, на всякий случай, а число я сам поставлю. Что-нибудь вроде несчастного случая…. Вот только фамилию и имя надо дать парню русские. Ты там поройся у себя в архивах, а? Заюшка?!
- Да-да, конечно, как скажете, Матвей Никифорович!
Не сказать, чтобы ей было жалко парня, но с другой стороны, опять вспомнив его руки, что-то шевельнулось, что-то, словно переключилось в голове, а может от выпитого коньяка затеплело в груди, оттаяло.
- А как на счет пользы, а?.. - Зоя смотрела на шефа чуть хитровато, ухмыляясь как вождь на портрете. Забытая папироса дымилась тонкой струйкой в пепельнице.
- Какой пользы, Заюшка, ты о чем?
Зоя любила слегка попудрить мозги шефу, поинтриговать его самую малость. Но меру знала и не затягивала игру.
- Так Вы ж сами часто говорите, что в хозяйстве все сгодится.…
- Ну, и…, дальше что?
- Вот я и подумала о пользе Народному хозяйству…
Секретарша вовсю улыбалась. Она уловила момент, когда глаза у Шурыгина, тускло блеснув, заострились и слегка кольнули ее.
- Матвей Никифорович, я подумала, может, он сгодился бы на одной из народных строек. Скажем, на строительстве канала или, к примеру, на строительстве железной дороги в отдаленных таежных краях.… Да мало ли, где сейчас руки нужны!..
Зоя больше не улыбалась, а наивно смотрела на своего начальника. Не отводя глаз от своей помощницы, майор глубоко затянулся папиросой и, откинув голову назад, паровозом выпустил струю дыма в потолок.
- А, что?! В этом что-то есть…, - взгляд подобрел, и он уже откровенно любовался своей подругой. - Ну и Заюшка! Вот тебе и баба! По государственному мыслишь малышка!
Зоя слегка вздохнула и заставила себя улыбнуться, оставляя наивность на лице. - "Ч-черт, и что меня дернуло за этого нерусского вступать?!" Она еще шире улыбнулась и осторожно взяла из пепельницы все еще дымящуюся папиросу.
- На самом деле неплохая идея, - майор собрал складки на лбу, по школьному сложил руки на столе. - Только его придется на этап по тяжелой статье отправлять. Это лет на двадцать пять, никак не меньше. Выдержит ли?
- А это его дело, - нарочито равнодушно ответила Зоя.
Она поняла, что опасный поворот проскочила и теперь слегка расслабилась, но бдительность не теряла: - "Все, хватит, и так многое я для этого красавца сделала. Хотя все равно не протянуть ему срок в двадцать пять, да хоть бы год то выдержал. Ладно, все! Ну его, к ядреной Фене!"
- Ну, что там, осталось что-нибудь, нет? - майор вертел в руках темную бутылку. - О-о, да здесь ещё по хорошему глотку!
Разливая остатки солнечной жидкости, Шурыгин хитровато улыбался: - Что бы без тебя делал!? Нет, правда, Зайчонок!.. - глаза и губы его влажно поблескивали, лицо, переходящее в плешину, розовело на глазах.
- Да ну что Вы, Матвей Никифорович я ведь завсегда готова, все, что вы прикажете! Я так рада, что работаю с вами…, - коньяк разгорячил девушку: выпуклые, как булочки, щеки налились румянцем, глазки округлились, а яркие губы сжались в пучок.
- А помнишь нашу первую встречу, а?!
Шурыгин отпил маленький глоток и начал перекатывать его во рту. Глаза еще больше заблестели, а пальцы левой руки едва заметно подергивались, словно мяли что-то невидимое.