* * *
Я останавливаюсь недалеко от центрального входа в парк культуры и начинаю ржать – даже не как лошадь, а как целый табун лошадей. Нет, это правда смешно. Круг замкнулся. Бабло побеждает зло и превращает тварь дрожащую в человека. Сказал бы мне кто вчера – не поверил, но, похоже, так и есть…
Я смеюсь настолько безудержно, что на меня начинают обращать внимание идущие мимо люди. Охранник Вася нервно приближается вплотную и кладет руку на плечо. Это меня несколько отрезвляет. Умереть, оказывается, непросто, особенно под надзором тени Железного Шурика. Да и хватит ли духу? Солнце… Вот оно, подло и красиво блистает в безбрежном голубоватом небе, деревья, травка, цветочки… Хорошо было Славику в подвалах Лубянки, в аду, среди чертей-урок… Разбежался – и головой об стену. Там ничего не отвлекало, все однозначно, нет вариантов. А здесь – и стены не видно поблизости, и при Васе особенно не разбежишься… Может, под машину, под паровозик с детишками, медленно ползущий мимо, броситься? Медленно он ползет, не хватит скорости, а даже если и хватит – не хочется своей смертью незнакомым людям гадить, не по-людски это. Затаскают менты водителя по допросам, деньги вымогать станут, да и результат не гарантирован – могу не сдохнуть, останусь инвалидом и буду всем только мешать.
Но, черт возьми, как же я сразу не догадался? А ведь это выход! Это шанс на жизнь. Маленький, призрачный, но все-таки шансик. И главное – пример прямо перед глазами, с детства знакомый. Славик тогда, в сорок шестом, в камере, обманул себя – притормозил в последний момент перед стеночкой. Он мне сам рассказывал, я точно помню. Стыдился проявленной слабости: вот, мол, как тварь дрожащая в последний момент внутри взыграла. Но ведь по факту не обманул, выжил и жил потом долго и счастливо. Более того, своей решимостью сдохнуть сподвиг дедушек Железного Шурика к переговорам. А те ведь не из железа – из титана сделаны были, из брони непробиваемой. Мой Железный вообще от такого фортеля в труху осыпаться может, потому что ржавый внутри. Только как это сделать технически за оставшийся мне час? И здесь, в хипстерском парке, под приглядом ловкого и быстрого Васи?
Я оглядываюсь по сторонам, не находя ни одного подходящего места. И вдруг скорее не вижу, а вспоминаю, угадываю за деревьями всем известное сооружение. Оно идеально подходит для моих целей. Это мост. Крымский мост. Москвичам и гостям столицы он больше известен как мост самоубийц.
* * *
Я стою на середине Крымского моста и любуюсь уходящей вдаль панорамой Москвы-реки. Я не один стою, в полуметре от меня – Вася, чуть дальше – группа то ли японцев, то ли китайцев, делает снимки красот на свои последние айфоны. Добрался я сюда не без приключений. Вася не хотел пускать: "Сказано гулять по парку – значит, по парку".
– Звони начальству, – велел я. Он позвонил и передал мне трубку.
– Ты куда намылился? – послышался голос Железного Шурика. – Сбежать хочешь, дурачок?
– От вас сбежишь, пожалуй… – ответил я как можно более развязно. – Куда ж с подводной лодки денешься? Просто я урбанист от рождения, бесят меня деревья, если честно. Вот выхлопные газы – другое дело. Мне под них думается хорошо. Да чего вы боитесь? Присылайте второго Васю, если боитесь. Закуйте меня в кандалы, наденьте поводок – чего хотите делайте, но дайте газиками подышать, мозги СО2 проветрить. Прогуляюсь до метро "Парк культуры" и вернусь.
Генерал-майор несколько секунд думает. Я примерно представляю ход его мыслей. Западло ему слабину перед будущим агентом показывать.
– Ладно, – говорит он, – дай трубочку Васе. Но чтоб без фокусов мне!
И вот я стою на мосту, любуюсь панорамой. Думать ни о чем не хочется, все уже передумано десятки раз. Начну думать – сдрейфлю, найду аргументы, уговорю себя и не спрыгну. Кончена жизнь. По крайней мере та, которой жил до сегодняшнего дня. Даже если и выплыву – все равно кончена. Я где-то читал, что некоторые самоубийцы выплывают. Нет, не самоубийцы. Десантники пьяные в день ВДВ выплыли. Так они же пьяные – пьяным бог помогает. И десантники. Кстати, я тоже пьяный. Стакан водки, выпитый в ресторане "Островок", плещется во мне, выполняя роль гироскопа. И я тоже десантник. Вытолкнула меня мамка в этот мир без парашюта, с тех пор и лечу. Десантник я, точно. И поэтому…
Нельзя надеяться… От взвешиваемых шансов берет оторопь, и не то что прыгать не хочется, а лечь тянет на асфальт, вжаться в него, вцепиться ногтями в микроскопические выступы. И лежать.
Все, хватит! Нужно технологично мыслить и только о деле.
* * *
…Перила в принципе невысокие, перепрыгнуть ничего не стоит, и – рыбкой вниз. Верная смерть. Головой вниз – верная смерть! К тому же за перилами – небольшой уступ, расшибусь сразу. Идеально перебраться через перила, встать на уступ, оттолкнуться посильнее и солдатиком… Если выплыву – менты приедут, "Скорая", в больницу отвезут, какое-то время мои лубянские друзья до меня не доберутся. А может, и передумают добираться. Зачем им псих?
Опять надеюсь… Нельзя! Надеяться нельзя, но условия для шансика подготавливать нужно. Взращивать необходимо шансик, поливать его, заботиться, но не надеяться.
Красота мешает – всё такое красивое кругом. Мост, японцы с последними айфонами рядом, даже Вася красивый. А звуки какие красивые: автомобили воют на разные голоса, японцы щебечут, вороны смачно каркают, и провода, качаясь от ветра – дзинь-дзинь, – как струны на гитаре. И все цветное, движущееся, постоянно видоизменяющееся. Мир сочится жизнью, она лезет из всех щелей, капает, струится. Она восхитительна, эта жизнь! Шедевр, подарок щедрый, отказаться от такого подарка, уйти в аскетичный, выцветший мир теней – невозможно. Хамство немыслимое – выкинуть все это на помойку. Нет, нельзя, не смогу…
Но я же не отказываюсь! "Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно". Очень надеюсь. Очень люблю. Если выживу – значит, взаимно, значит, нужен я еще тебе. А если нет… туда мне и дорога. Не ради адреналина и пустого бахвальства испытываю судьбу. Да и не я ее испытываю, она меня. Так получилось, просто так получилось…
– Вась, смотри, какая тачка крутая едет, – говорю восхищенно охраннику. Он попадается на этот детский трюк, отворачивается, а я быстро перелезаю через перила, встаю на маленький уступ спиной к реке и что есть сил кричу: "Отошли все, отошли на десять шагов, иначе прыгну!"
Люди реагируют не сразу: замирают, молча смотрят на меня – слишком неожиданно все произошло. Тогда я отрываю одну руку от перил и буквально визжу, используя все знакомые мне матерные выражения:
– Отошли… твою мать на… отсюда, отошли в… уроды!
Мат русские люди понимают, и нерусские – тоже, даже японцы испуганно разбегаются в разные стороны. Даже Вася бежит. Все, "первый тайм мы уже отыграли и одно лишь сумели понять…".
Что сумели? Да ничего не сумели, но отыграли. Можно перевести дух. Вокруг меня собирается толпа, останавливаются машины, выходят люди, достают телефоны, делают фото, снимают видео. Вот она, слава, дождался наконец. Не радует… Моя возможная смерть становится источником тщеславия, любопытства и корысти. Вот, мол, видел чудика, даже на телефон снял – посмотрите, что за придурок, а кто-нибудь ушлый обязательно продаст запись желтым журналюгам, за штуку баксов.
"Жил грешно и умер смешно", – вспоминается предсмертная записка предтечи Пушкина, веселого порнографа Баркова. Его нашли со спущенными штанами и свечкой в заднем проходе. Не хочу так, не буду! И потом вот он, шанс, которого я так жаждал. Тот же эффект получится: покочевряжусь часок, приедут менты, врачи из психушки уложат в теплую постельку, напичкают транквилизаторами, и не надо прыгать. Увезут от Железного Шурика и Васи, а там – будь что будет…
Я цепляюсь за эту спасительную мысль, верчу ее, рассматриваю с разных сторон, она мне нравится. Лишь где-то очень глубоко внутри похоронный голос шепчет мне еле слышно: "Плохо будет, Витя, поймут они, что ты слабак, окончательно. Размажут тонким слоем дерьма по всему, что тебе дорого. Сам повесишься потом, как Иуда в самшитовой роще". Я не хочу слышать этот голос, мог бы – уши заткнул. Но он не снаружи – внутри. И я слышу. Не получится сегодня между струек пробежать – придется окунуться с головой в студеную водицу под мостом. Поступок нужен. Очень мне грустно, но почти не страшно почему-то. Просто грустно, что так все получилось. Перехватывая руки, я поворачиваюсь спиной к зрителям, краем глаза замечаю, как из толпы ко мне рванулись несколько человек. В том числе и Вася. Надо прыгать. Надо прыгать. Надо прыгать… Холодно же, думаю напоследок, не май месяц, октябрь скоро. Еще не прыгнул, а уже холодно… В спину дует холодный ветер, до костей пробирает. Люди ко мне бегут, – догадываюсь я, – от них ветер. Но он все-таки теплее, чем вода внизу.
Может, позволить им себя схватить? Еще не поздно позволить… Я чувствую прикосновение чьей-то руки к спине, отталкиваюсь затекшими ногами от парапета и прыгаю…