Через несколько остановок вагон был забит спартачами под самую завязку, но нам не было тесно. Немногие девчонки сидели на заботливо оберегаемых местах, все остальные развалились прямо на полу, друг у дружки на коленях, висели на поручнях, прыгали по вагону и орали, орали, орали кричалки про великую и самую любимую команду.
Как это можно сравнить с комсомолом? С пионерским лагерем? С каким-нибудь авиамодельным кружком? Да никак не сравнить…
Такого ощущения единства и братства я не вспомню. Мне уже было все равно, расскажу я что-нибудь одноклассникам или нет, смогут они меня понять или мне просто не удастся это объяснить. Все было не важно, кроме вот этого ощущения СЕЙЧАС.
Станция "Спортивная" была уже вся красно-белая, в обрамлении милицейских мундиров. По-моему, кроме фанатов и милиции там не было никого. Рев тысяч глоток стоял такой, что бурчащий громкоговоритель почти не было слышно. Толпа донесла меня до эскалатора, втащила на ступени. Вниз летели монеты, бумажки и бутылки.
Вырвавшись на улицу, мы маршировали среди рядов конной милиции, скандируя: "Раз-два-три, все легавые - козлы!" Я уже охрип, но знал, что орать смогу и час, и два, и сколько нужно. Я даже не представлял, с кем сейчас будет игра, но какая разница: ощущение силы было такое, что я не сомневался - "Спартак" сейчас порвет всех! Англию, Бразилию - что за ерунда, несите их сюда, будем рвать!
И тут сильные руки выдернули меня из толпы и протащили между конных милиционеров к стоящей неподалеку машине.
Единственное, что я смог выдавить из себя:
- За что, дяденька?
- Матом орал? Это *censored*ганство.
В фургоне собралось уже человек двадцать таких же, как я, вырванных из протекающего мимо людского потока. Здесь тоже встречали вновь прибывших рукопожатиями и смехом, но это были другие рукопожатия, иной смех. Кто-то дрожащим голосом объяснял всем, что тем, кому нет восемнадцати, ничего не будет, кто-то горько плакал в уголке. Дверь открылась, и к нам запихнули еще пару человек, впустив заодно глоток свежего воздуха. Какой-то парень неуверенно крикнул: "Мы тут задохнемся!" - но его голос потонул в реве проходящей мимо толпы.
- Блин, дышать нечем!
В крыше фургона был приоткрытый сантиметров на десять люк, и парочка самых высоких ребят, упершись в него плечом, выдавили его вверх, сорвав с петель, - воздуха прибавилось, в квадратную дыру стал попадать тусклый вечерний свет.
Через какое-то время машина завелась и, петляя, медленно повезла нас неизвестно куда.
- Ну что, может, сорвемся? - Кто-то из ребят высунул голову в люк и огляделся. - Тут лес кругом, не поймают…
Но никто ему не ответил, все угрюмо молчали, отвернувшись, и парень с неохотой убрал голову внутрь.
Потом в отделении милиции нас рассортировали, тех, кому не было восемнадцати, и правда отпустили очень быстро, записав все данные и вызвав родителей.
Когда маманя приехала за мной, было уже около полуночи. Насупившаяся и заплаканная, маманя везла меня домой на такси. Я долго молчал, но почти у самого дома твердо обещал ей, что больше болеть ни за кого не буду. Я действительно так решил. Почему?
Если бы хоть кто-нибудь из ползущей машины сбежал на волю через вырванный люк, я бы никогда такого не сказал, наверное.
Но никто, ни один не посмел сбежать, и именно поэтому я понял, что такое толпа, и понял, что не хочу быть в ней.
Вот с тех пор я и не смотрю футбол и ни за кого не болею.
Да, письмо из милиции в школу все-таки пришло, и мой авторитет на какое-то время действительно поднялся на огромную высоту. Ну, хоть что-то.
Про бабочку
Помню, в девятом классе, в самом конце мая, решили мы прогулять школу на денек и сбежали на ВДНХ.
День такой хороший выдался - грех было не прогулять.
Сбежали мы вчетвером: мой дружбан Димон, его девчонка Светка и ее подружка Аня.
Симпатичная была эта Аня - всем хороша, но смущало меня в ней только одно - она была не то что конопатая, а типа вообще. Причем круглый год. То есть у нее на теле, наверное, живого места не осталось; на физкультуре она единственная во всей школе носила футболки с длинным рукавом, но то добро, которое у нее было, спрятать даже под длинным рукавом оказывалось нереально - у нее веснушки были даже на ушах, даже на пальцах, под ногтями и то попадались. Блин, я сам тогда считался рыжим, хоть и вполне себе блондин, но чтобы таки-и-ие конопушки… Это было уже чересчур.
А я как раз тогда неровно дышал на другую девчонку, Лариску (ах, Лариска!), но она с нами прогуливать не захотела, как я ни уговаривал, - ей надо было закрывать перед концом полугодия какие-то долги или замечание получить боялась, непонятно. Но короче, отправились мы туда вот такой четверкой.
Димка со Светкой сразу начали обниматься, еще по дороге на остановку, ну и эта Аня тоже типа нажимает - я иду себе, иду и тут вдруг чувствую, у меня как-то незаметно в руке ее ладошка оказалась. Ладно, пусть ладошка, думаю.
В автобусе в начале буднего дня народу было немного, я уселся у окна, а Димка со Светкой даже садиться не стали, втиснулись в закуток за задней дверью и сразу вовсю начали обжиматься, а эта Аня садится рядом со мной и все разговоры какие-то заводит, пока я в окошко смотреть пытаюсь. Блин, а я все таращусь на улицу и представляю, как бы было здорово, если бы вместо этой конопатой Ани с нами сейчас была Лариска, мы бы сейчас тоже обжимались…
Доехали мы до ВДНХ и сразу пошли на лодочках кататься. Пока до пруда шли, Аня опять все ко мне притиралась и притиралась, я упирался как мог - куда там до меня оловянному солдатику! Но на лодочках я сломался.
Толи случайно, то ли нарочно, но эта Аня уселась в лодочке на скамейку, совершенно бесстыдно задрав коленки, а какой нормальный девятиклассник может устоять при виде девчачьих трусов? Дальше - больше. Потом мы пошли на американские горки, там Аня картинно пугалась и, зажмурив глаза, бросалась мне на грудь. Блин, ну грех было ее не прижать покрепче, чисто чтобы не волновалась, а там уже здоровый пацанский организм незаметно довел до поцелуев и до руки под юбкой.
Но вот тут, когда все как-то так само по себе уже катилось ясно куда, дернул меня черт поймать бабочку.
Бабочка была совершенно необыкновенная. Не то чтобы совсем махаон, но раза в три побольше обычных шоколадниц. Толи ее занесли с какими-нибудь экзотическими цветами в Ботанический сад и оттуда она прилетела на ВДНХ, а может, она и сама по себе была каким-то особенным достижением народного хозяйства, не знаю - но выглядела она просто необычайно красиво. И как нарочно, пролетев мимо нас, помахав у нас под носом неоновыми крыльями, уселась на какой-то цветок на клумбе и, словно замерзнув, замерла.
Никому даже и в голову не пришло пытаться к ней подойти, я так думаю, никто даже глазам не поверил, все подумали, что такое им могло только почудиться. А я парень без комплексов, раздвигая ногами тюльпаны, спокойно пробрался на середину клумбы и просто снял бабочку с цветка.
И вот тут началось.
Аня начала у меня эту бабочку выпрашивать. Ну, целовать-то я ее, конечно, целовал, но отдать ей такое чудо… Во-первых, когда я пробирался среди тюльпанов, я охотился за бабочкой именно для Лариски. То есть я уже представлял, как выпилю лобзиком фанерные бортики, как сколочу коробочку, как прикреплю бабочку под стекло - и все это подарю Лариске.
А во-вторых, такое сокровище, его же не скрыть. То есть, если назавтра Аня принесет эту бабочку в школу и начнет хвастаться, мол, мне Послан подарил - это уже совсем другое. Это уже, считай, "доказательство", это уже "отношения", и что мне тогда с этой Аней делать?
Не, ну на самом деле вопрос "Что делать?" как-то сразу отпал, потому что Аня, глядя мне в глаза, сразу заявила, что за эту бабочку "сделает что угодно…". Блин, с Лариской до "чего угодно" мне еще было как до Китая… Но Аня с этими дурацкими конопушками… То есть, пока я только под юбку залезал - это одно, но вот представить, что я… Нет, лучше уж не представлять. Блин, но опять-таки, "что угодно!" - это ж "о-го-го!".
Но тут я подумал, что за такую-то бабочку и Лариска, может, тоже согласится, если и не на что угодно, то хоть на что-нибудь. Поэтому я сурово сказал Ане "Нет!" и повернулся к ней спиной. Ни про какое продолжение гулянки речи быть уже не могло. Бережно держа бабочку обеими руками, я отправился к выходу с выставки. Аня, рыдая, побрела за мной.
И тут меня остановил милиционер.
- По клумбам ходим? Цветы рвем? - радостно поинтересовался он.
- Никакие не цветы, - возразил я и повернулся вбок, старательно прикрывая драгоценную бабочку всем телом.
- А что ж тогда? - ехидно спросил меня милиционер и потянул за рукав, разворачивая к себе.
Этого я не ожидал, руки у меня разошлись, и бабочка выскочила на свободу.
- А-а-а, птица, - разочарованно протянул милиционер, провожая бабочку взглядом. - Но пройти все равно придется, протокольчик составим за потоптание клумбы…
Сержант тянул меня за рукав, я перебирал ногами, оглядываясь назад, и следил за тем, как Аня, не отрывая взгляда от улетающей бабочки, спотыкаясь, бежит за ней следом куда-то в глубину выставки, и думал: "Эх, блин, надо было мне, дураку, сразу соглашаться на "что угодно"…"