– А ты снимай, снимай, – повторял Поперека, оглядываясь и ухмыляясь, как бес. – Чтобы все было задокументировано.
Они через часа два вышли к мелкой речке, пробежали по галечнику до старого дерева, рухнувшего как раз поперек течения. А далее перед ними предстала черная колючая проволока в два ряда, протянутая через тальник и волчью ягоду от столба к столбу. Столбы уже сгнили, кое-где покосились, а то и держались на весу лишь из-за того, что были обвязаны заградительной проволокой. Пройти через эту преграду не составляло труда, и вскоре ученые НИИ Физики РАН оказались на бетонном пологом берегу огромного искусственного озера – собственно, уже на территории закрытого города.
Разумеется, в гору, туда, где расположен реактор, у них и мысли не было пройти, но вот к хранилищу ядерных отходов почему бы нет?
Сели на рейсовый автобус, причем, Рабин, по требованию Попереки, продолжал снимать на видеокамеру Попереку, рюкзак, автобус, улицы. Если бы это происходило лет семь назад, нашлась бы милиция и немедленно проверила их документы. Но времена были новые, в город без названия уже не раз приезжали американцы, их водили даже в подземные галереи, к реактору (конечно, не в цеха горно-химического комбината, где еще недавно производили – или еще производят? – плутоний). Поэтому на аппарат Рабина обратил внимание только карапуз лет пяти, сидевший у мамы на коленях, он прочел по слогам иноземное слово:
– PA-NA-SO-NIC... – и остался доволен.
Поперека и Рабин сошли с автобуса, Рабин нес включенную камеру небрежно, поматывая возле колена, как если бы она не работала, – на всякий случай, чтобы на конечной дистанции не нашелся все-таки чрезмерно бдительный человек и не остановил их.
Коллеги через пустырь вышли, наконец, к высокому бетонному забору и, оглянувшись – нет никого – остановились. Сделали вид, что вздумали закурить. Поперека еще раз огляделся и, быстро скинув рюкзак, вынул тяжелый муляж взрывчатки с часовым механизмом.
– Снимай же, ты!.. – прорычал Петр Платонович. – Чтобы вон те фонари было видно! Чтоб не сказали потом – мол, в другом городе разыграли операцию! Да, еще... – Он достал из кармана рюкзака дозиметр, включил. – Сюда!.. Видишь? Ничего себе фон!..
Бледный от волнения, Рабин торопливо водил объективом, чтобы всё попало на пленку: и принесенный груз, и данные дозиметра, и лицо друга-ученого, и бетонный забор, и фонари над ним. И стал пятиться, продолжая снимать, следуя яростному шепоту Попереки:
– Это документ! Давай-давай!.. фиксируй!..
Но как раз в этот момент в поисковом "глазке" видеокамеры кадр замигал и потух – сел аккумулятор.
– Ах черт!..
Но главное успели снять.
Обратный путь занял немного времени, да и страх все же подгонял – два друга успели до наступления темноты к автобусу. Им даже пришлось в селе Батьковщина подождать с полчаса, покуда наберется народ с белыми мешками из-под сахара (везут в город картошку и морковь) и рюкзаками, в которых возятся поросята и куры.
Вечером Петр Платонович позвонил знакомой журналистке с ТВО, Галке Харцевич, та приехала, усатая, веселая, и, быстро накурив в квартире, отсмотрев видеокассету, заорала во все свое воронье горло, что завтра же вечером, блин, в самое золотое время, блин, покажет ошеломленному городу сенсацию – эту попытку взорвать хранилище ОЯТ при полном отсутствии бдительности со стороны хвастливого и могучего Минатома...
10.
Он еще спал, когда зазвонил телефон – не слишком ли рано, в половине восьмого? Да и воскресенье, черт побери. Воскресать, подниматься с каменного дна сизого океана еще нет сил – за вчерашний день устал, и опять-таки все эти мерзости ожидают...
Ни свет, ни заря – наверное, неугомонная Люся...
Телефон умолк и снова зазвонил. Это уже серьезнее. Не Наталья ли? А может быть, пресса? Если Галка Харцевич уже успела растрепаться по городу о великой провокации Попереки...
– Слушаю.
– Я из телефон-автомата, – послышалось из трубки. – Ты у себя?
Голос женский, приглушенный. Кто же это?!
– Да я, я... – наконец, узнаваемо замурлыкала Соня. Софья Пантелеевна Кумкина-Поперека-Кошкина... и как ее теперь... Копалова. Странно, что ей надо. – Ты один?
Надо было ответить "нет". Но что-то остановило. Может быть, у Тумбочки со Сластями есть любопытная информация.
– Я сейчас подъеду...
Прибраться в квартире? Нет. Она из мира чиновников, долго тут не задержится. Коммунисты клинья бьют? Велели передать, что публикация не по их вине? И теперь предложат свою крышу?
Но одеться-то надо. Не в трусах же встречать женщину, если даже она твоя первая жена.
Натянув брюки и накинув рубашку, еще босой, он отпер дверь – так быстро явилась Соня. Видимо, звонила из телефон-автоматной будки внизу, возле гастронома.
– Пливет... – слегка шаловливо прошептала Соня, все еще играя в маленькую девочку. – Не ждал?
Ах, Тумбочка со Сластями Внутри. Всему свое время. Наше с тобой времечко ушло, улетело через форточки и коридоры общаги, где царствовали запахи жареной картошки и дешевых одеколонов. Ах, ты и сейчас пахнешь сладкими духами... но не чрезмерно ли?
Она подставила губки дудочкой – все как бы играя, как бы сюда забежала просто так, пару слов сказать по старой дружбе. Но столь рано просто так в гости дамы к одинокому мужчине не приходят. Да и под плащиком с меховым подкладом у нее белая блузка, через которую всякие прелести просвечивают.
Оглянулась, потом очень серьезно, исподлобья посмотрела на Попереку:
– Ты, конечно, удивлен. Да, я многим рискую, придя к тебе... но мой муж сейчас, несмотря на воскресный день, на планерке... а я как бы поехала в юротдел завода... я же консультант на алюминиевом... Но я не побоялась, пришла сказать тебе, чтобы ты поостерегся, не делал в эти дни резких движений. Как бы презрительно восприми удар. Люди уважают силу.
– Резкие движения я только с тобой иногда в постели себе позволял... – хмыкнул Поперека, наливаясь веселой злостью и желанием выпнуть ее под жопку. – Что еще, мадам Коллонтай? Вы с этим явились?
Она обиделась. Она, видимо, прежде чем прийти, серьезно подумала. У нее и любимое выражение было всегда: мне надо подумать... Так вот, подумав и придя, она, кажется, недоумевала, почему же Поперека не радуется ее приходу, не благодарит, на коленях не стоит?
– Странно, – только и пробормотала Соня. – Очень даже странно с твоей стороны. Я для тебя теперь совсем чужая?
"А кто же ты", – хотел резануть Петр Платонович, и вдруг ему стало неловко. Он никогда женщинам не мстил, с женщинами не позволял себе быть хамом.
Только раз ее обидел при людях, когда в университете на вечере бальных танцев (ах, эти танцы! Не уходят из памяти, почти как первый лазер!) он, Поперека, стройный, верткий, как юла, отплясывал под аплодисменты с одной девицей с физмата и получил специальный приз – магнитофон, по тем временам гигантский приз, который он тут же отдал партнерше... а они с Соней были уже муж-жена. И вот она, низенькая, косолапая, подрулила к своему любимому:
– Станцуй и со мной... – он смутился. Это было бы ужасно смешно. Impossible. И он, оскалясь, буркнул. – Дома, дома, в темноте... чтобы никто не видел...
А ей так хотелось пройтись с ним перед всеми по паркету актового зала. Смертельно обиделась, насупилась, как карась.
Точно, как сегодня. И Поперека, пожалев ее, что ли, не долго думая, обхватил пышную, жаркую, и понес к постели – она же для этого пришла? Впрочем, она не сопротивлялась... только когда уже были нагие, вместе, замурлыкала, как в девичестве.
– Зачем ты меня бросил? Я бы тебе помогала... я этих людей хорошо знаю, я бы советы давала...
Как ей объяснить, что ЭТИХ ЛЮДЕЙ она узнала уже позже. И кажется, сообразив это, принялась шептать ему в волосатую грудь:
– Но я тебе буду, буду помогать... ты такой горячий... неосторожный... Мы ведь оба с тобой патриоты? Ведь ты патриот? Ты как Гарибальди...
– Гори-балда?
– Перестань паясничать!
– Это вы паясничаете над паюсной икрой... ладно, прости...
...Когда она ушла, Петр Платонович, морщась, открыл окно нараспашку – чтобы выветрился запах ее дурманных духов.
Телефон долго молчал. Но вечером, когда по телевизору показали документальные кадры, снятые вчера на секретной территории Рабиным, грянули звонки. И Поперека с мстительной усмешкой, почти равнодушно поднимал трубку.
– Да-с?
Были люди, которые его упрекали за эту детскую опасную шалость. Были те, кто хохоча, кричали: молодец! Люся восторженно визжала в трубку, декламируя сочиненные ею стишки:
– В вашу атомную ГЭС Поперека наш залез!
Сын позвонил:
– Ты, папа, глупый. Ты никогда и депутатом не будешь. – Но не верит Петр Платонович, что сын говорит это всерьез – насчет глупости. Сложный мальчик. Может быть, даже восхищается.
И уже поздно вечером в трубке задышала Соня. По мере того, как она говорила, ее голос менялся – становился то жестким, комсомольским, звеняще-стальным, то дрожал и слабел.
– Как ты мог?.. Запомни... я к тебе не приходила... Ты – чужой, ты всю жизнь поперек... Ты враг! Ты хуже врага, потому что ты наш... Ты никого не любишь... ты над всеми смеешься... Я к тебе не приходила... прощай.