Заглавие искать не приходилось. Еще в госпитале, думая о первой статье, которую она напишет об агрессии, Джоанна решила, что назовет ее просто: "Именем демократии". Она крупными буквами написала эти слова вверху страницы, подчеркнула их двойной линией и начала с красной строки:
"В истории каждого народа есть свои темные и светлые страницы, есть дни, которые отмечают праздниками, и даты, которые вспоминают со стыдом и негодованием. В историю обеих Америк, как День Позора, войдет 18 июня - день, когда моя родина, безоружная республика с трехмиллионным населением, подверглась военно-дипломатической агрессии со стороны Соединенных Штатов - страны, потенциал которой дает ей возможность не только диктовать свою волю половине населения земного шара, но и открыто добиваться глобального приоритета.
В дни, когда пишутся эти строки, Гватемала как суверенное государство больше не существует. На ее территории, именем демократии отданная во власть предателям и уголовным преступникам, лежит бесправная колония Империи Доллара. Рабство вместо национального суверенитета, произвол и террор вместо законности - вот первые плоды "освобождения" Гватемалы, проведенного общими усилиями Объединенной фруктовой компании, государственного департамента и Пентагона…"
Через час Джоанна отложила карандаш и пошевелила онемевшими пальцами. Писать карандашом всегда труднее, чем чернилами, а она вообще никогда ничего не писала от руки, по привычке отстукивая на машинке даже коротенькие записки подругам. С сожалением вспомнив свой бесшумный ремингтон, купленный в Нью-Йорке перед самым отъездом, Джоанна помахала в воздухе кистью руки и снова взялась за карандаш.
Она писала почти без помарок, лишь изредка заменяя одно слово другим или что-нибудь вычеркивая. Исписав половину тетрадки, она перечитала написанное и решила сделать передышку; последние фразы шли уже не так гладко, нужно было отдохнуть и хорошо обдумать дальнейший текст.
Спрятав тетрадку в карман, она поднялась из-за парты и прошла в маленькую комнатку без окон, где накануне устроила себе постель из охапки наломанных в школьном саду веток. В последнее время ее все чаще начинало клонить днем ко сну от недоедания и усталости. Вытянувшись и закрыв глаза, Джоанна начала думать о своей статье и скоро уснула.
Проснулась она в четыре часа. Голод сделался совсем нестерпимым. Нужно было что-то предпринимать: или идти в Халапу, чтобы попытаться продать часы, или попробовать добыть съестного здесь. Ей пришло в голову, что она еще не была в центре поселка; если здесь есть даже школа, то должны быть и лавки; возможно, часы кого-либо заинтересуют.
Выбравшись из школьного сада через пролом в изгороди, Джоанна огляделась и быстро пошла по безлюдной уличке, стараясь держаться непринужденно. Ее предположения оказались верными: выйдя на площадь, она сразу увидела лавку - одну из тех "боличес", где торгуют решительно всем, от спиртных напитков распивочно и навынос до рабочей одежды и несложных земледельческих орудий - мотыг, лопат и мачете.
Джоанна вошла в лавку. Посетителей не было, за прилавком дремал хозяин. Над его головой рядом с рекламой стирального порошка Левер висел новенький портрет Кастильо Армаса - худощавого человека с фатовскими усиками, в одетой набекрень фуражке с широкой тульей.
- Добрый день, - сказала Джоанна негромко, подойдя к прилавку, и покосилась на портрет. - Сеньор, я хотела предложить купить у меня одну вещь…
Разомкнув браслет, она положила часы перед лавочником. Тот пожал плечами.
- Я не ювелир, сеньорита, таких вещей я не покупаю. С этим вам нужно в город… Поезжайте в Халапу, там купят.
- У меня совершенно нет времени, сеньор, - умоляюще сказала Джоанна, - вы понимаете, я оказалась в таком положении… Я отдам их совсем недорого, посмотрите, это настоящая швейцарская "Омега", золотая… вот проба, посмотрите…
Лавочник повертел часы в руках и снова пожал плечами.
- Я не понимаю в таких вещах, - проворчал он, принимая равнодушный вид. - Сколько вы за них хотите?
К этому вопросу Джоанна была не подготовлена. В Нью-Йорке такие часы стоили долларов двести. Но здесь?
- Полтораста кетсалей? - сказала она нерешительно.
Лавочник разыграл недоумение, почти испуг.
- Вы шутите, сеньорита! Шутка сказать - полтораста! Может, они только позолоченные… Если хотите - только чтобы вас выручить - могу дать восемьдесят.
- Хорошо, - быстро сказала Джоанна, - я согласна.
Лавочник убрал часы и выдвинул денежный ящик.
- Будете что-нибудь покупать? - спросил он.
Джоанна оглядела полки, борясь с желанием истратить на еду половину денег. Но приходилось экономить - больше у нее ничего не оставалось.
- Дайте мне хлеба, - нерешительно сказала она, - потом… пакетик масла и фунт вон той колбасы… Да, у вас есть простые рубашки такого приблизительно типа?
Лавочник взглянул на нее, прикидывая размер, и достал с полки клетчатую ковбойку.
- Хорошо, - кивнула Джоанна. - Мне еще нужно какую-нибудь обувь, тридцать шестой номер…
Лавочник подал ей грубые сандалии - "каитес", какие носят крестьяне.
- Все? - спросил он, подсчитывая стоимость покупок на обрывке бумаги.
- Все. Где у вас можно переодеться?
- Пройдите в ту дверь, там никого нет.
Джоанна вышла и через минуту вернулась, неся под мышкой старые вещи. Заметив в углу ящик с мусором, она выбросила туда сверток и подошла к прилавку. Лавочник отдал ей хлеб, масло и колбасу и выложил пачку замусоленных кредиток. Джоанна, не считая, сунула их в карман.
- Всего хорошего, - сказала она, поворачиваясь к выходу.
- До свидания, сеньорита.
Выйдя из лавки, Джоанна лицом к лицу столкнулась с двумя солдатами из "армии освобождения".
Они стояли перед дверью, лениво переругиваясь: очевидно, решали, продолжать ли обход или зайти пропустить по стаканчику агуардиенте. Джоанна, которая почему-то считала, что после отъезда радиоустановки в местечке не осталось ни одного "освободителя", при виде их замерла от испуга и неожиданности. Первой ее реакцией - чисто инстинктивной - было шарахнуться обратно в лавку; но тут же она сообразила, что такое поведение выдаст ее с головой, и заставила себя сойти по истертым каменным ступенькам низкого крыльца. Оба солдата, от которых не укрылось ее мгновенное замешательство, смотрели на нее; прекратив свой спор. Джоанна машинальным жестом поправила волосы и, закусив губы, быстро прошла мимо, прижимая к груди сверток с покупками и удерживая желание бежать. Солдаты переглянулись.
- Эй, сеньорита! - крикнул один. - Погодите-ка! Похоже, что у вас есть основания не попадаться на глаза властям, а?
Джоанна обернулась и постаралась улыбнуться.
- Не попадаться на глаза? Нет, что вы… ровно никаких! Простите, кабальерос, я немного спешу…
- Стойте, я вам сказал!
Солдат вразвалку подошел к "ей. Высокие шнурованные башмаки, бриджи, лихо заломленная техасская шляпа с широкими полями, на рукаве пропотевшей рубахи - эмблема "армии освобождения"- крест и меч; Джоанна, бледнея, молча смотрела на него широко открытыми глазами.
- Где живешь? - спросил солдат, нагло оглядев ее с головы до ног.
- Я… я не здешняя, сеньор…
- Это видно, - многозначительно сказал солдат и прищурился: - Русская? Товарич-товарич?
- Русская, я? - нервно рассмеялась Джоанна. - Что вы, сеньор, я родилась в департаменте Эскинтла…
Ствол автомата уперся ей в грудь.
- Брось трепаться, - раздельно и угрожающе произнес солдат. - Из Эскинтлы - с такими волосами? Да ты знаешь, что мы делаем с теми, кто врет? Давай документы, сука!
- Пожалуйста…
Придерживая сверток левой рукой, Джоанна потянула бумажник из заднего кармана брюк. Только когда тетрадка упала на землю, она сообразила, что произошло. Ахнув, она выронила сверток и быстро нагнулась, но было уже поздно. Солдат успел придавить тетрадку башмаком.
- Стоп, - подмигнул он насмешливо, - не торопись, детка! В этом мы разберемся сами.
Подняв тетрадь, он развернул ее на первой странице и стал читать, наморщив лоб и медленно шевеля губами. Джоанна стояла, опустив руки: ее охватила обморочная слабость и странное сознание нереальности всего происходящего. Второй солдат подошел, пнул сверток, разбросав в пыли его содержимое.
- Пошли, чего читаешь? - сказал он скучным голосом. - Надо отправить ее, пока не ушла машина. Видишь, а ты говорил, что тут не осталось ни одного красного… Они, брат, из-под земли лезут, как термиты…
Над поселком плавилось яростное июльское солнце. В дымном от зноя небе медленно плыл кондор, и за зелеными холмами предгорий - все такие же недостижимые - синели исполинские конусы вулканов. "Как глупо, - подумала Джоанна устало. - Господи, как глупо все это получилось…"