- Вон как? - удивился Николай Иванович.
- Нам бы лесу, - мучительно вздохнул староста. - Сами поставим.
- А дальше? - робко спросил учитель. - Учебники сгорели, и пособия сгорели, и у детей даже тетрадей нет.
- Управляющего! - распорядился генерал.
Пока искали, Николай Иванович высказывался в смысле непременного всеобщего образования, упирая, что грамотный солдат сообразительнее неграмотного. Потом пришел управляющий - гибкий молодой человек в пенсне с простыми стеклами.
- Просили зайти?
- Вызывал, - поправил Олексин: ему не нравился этот субъект. - У нас есть лес?
- Что есть у вас, мне неизвестно, а вот что касаемо владелицы…
- Смирно! - побагровев, вдруг заорал генерал, да так, что не только управляющий, учитель и староста вытянулись во фрунт, но и отец Лонгин дисциплинированно выпятил живот. - Лес - ему. - Николай Иванович трясущимся от гнева пальцем потыкал в старосту. - Сколько запросит. Две тысячи рублей изыскать и передать попечителям не позднее двух дней.
- Без разрешения владелицы я…
- Сгною! В арестантские роты! На передовую! Вон отсюда, шагом марш!
Гибкий управляющий разыскал, что требовалось, но не преминул пожаловаться Руфине Эрастовне, как только она воротилась. Но вернулась она не одна, а с богоданной внучкой и потому ни во что вникать не хотела.
- Разбирайтесь сами, господа.
- Отлично! - Генерал лихо приосанился. - Грубияна - вон, таково первое положение. А второе - управлять вашим хозяйством буду я. Никакого жалованья мне не надо, и, следовательно, это обойдется дешевле.
- Это обойдется дороже, - улыбнулась Руфина Эрастовна. - Но что делать, если я всю жизнь обожала подчиняться?
- Отныне все пойдет по-другому! - громогласно возвестил Николай Иванович.
Все действительно пошло по-другому, но совсем не потому, что генерал оказался толковым управляющим. Как раз управляющим-то он был никудышным, хотя и громким, но слава о его решительности и бодрый стук топоров пока еще с лихвой перекрывали его хозяйственные ляпсусы. Тем более что отныне солнечный зайчик забот дрожал не на нем, а на крохотной девочке, которую неведомо откуда привезли барышня Татьяна Николаевна и барыня Руфина Эрастовна. И то, что девочку доставили в имение уже окрещенной именем Анна, убедило и самых пронырливых, что генеральская дочь и вправду взяла приютского младенца. Во имя этой легенды из села Княжого была взята кормилица, и Таня, рыдая, мучительно пережгла собственное молоко.
2
Тем летом исполнилось сорок лет со дня смерти матери Анны Тимофеевны. Генерал последнее время часто думал о ней, вспоминал, грустил и умилялся, а за неделю до печальной даты сказал Татьяне, чтоб собиралась в Смоленск.
- А как же девочка?
- Кормилица есть, нянька. Да и Руфина Эрастовна приглядит.
Через два дня они выехали. Николай Иванович ожидал прибытия братьев и сестер, думал, как их разместить, и хмурился. Предстоял неприятный разговор с Ольгой и ее мучным супругом, а генерал побаивался всяких неприятных разговоров. И поэтому, едва добравшись до Смоленска, выпалил чуть ли не с порога вышедшему поздороваться зятю:
- Вас прошу вернуться в свой дом. Ожидаю множество родственников.
- А мы уже не родственники, - ядовито констатировала Ольга, и генерал впервые подумал, что дал маху с именами дочерей: Ольгу следовало назвать Варварой, а Варвару - Ольгой.
- Перемещения временны, отношения постоянны, - невразумительно пояснил он. - Однако, коли очень захотите, будет наоборот.
Молодые Кучновы наоборот не хотели, и Ольга, поджав губы, переехала со всем своим семейством в купеческий дом, который, к счастью, еще не очень начали ломать. Она сделала это не только в угоду отцу, но и для того, чтобы спрятать собственного супруга: ей оказалось совсем непросто даже на собственной свадьбе, что и подметила счастливая Варя. В Ольге самолюбие решительно перевешивало достоинство, а потому само представление о возможном шепоте: "Бедная Оля!" было для нее невыносимо.
- Так, - удовлетворенно сказал Николай Иванович, перешагнув через первую неприятность. - Теперь начнутся явления.
Съезд родственников открыла Надежда - самая младшая из Олексиных, по мужу Вологодова, и генерал радостно отметил, что и в их семье есть задумчивые красавицы. Он помнил Машу, но Мария Олексина была милой, славной, духовно прекрасной, а до красавицы все же не дотягивала. А Надя - правда, она всегда жила в Москве, он забыл ее лицо, - Надя казалась трагически прекрасной еще и потому, что на нее до сих пор падал кровавый отсвет ходынской трагедии. Ей не исполнилось и двух лет, когда умерла мама, а в ходынскую катастрофу она угодила в двадцать; сейчас ей было чуть более сорока, фигура осталась почти девичьей, и собственная дочь-гимназистка рядом с нею казалась не дочерью, а младшей сестрой.
- Моя Калерия. Есть еще сын Кирилл. Уже офицер и уже в окопах.
Девочка была на редкость хороша. Все они хороши в пятнадцать, но далеко не все умны, а эта светилась спокойствием завтрашней мудрости. И глазки оказались лукавыми, и спросила не без лукавства;
- Генералам ведь не говорят "дядя Коля", правда?
- Зови попросту: "Ваше превосходительство дядя Коля".
- А вы меня за это зовите Лера Викентьевна, Ваше превосходительство дядя Коля.
Этим знакомством генерал был весьма доволен. Отправив Леру к кузинам Варе и Тане (Ольга еще не прибыла из своего купеческого замка), уединился с младшей сестрой.
- У тебя замечательная дочь, Надя.
- Господь вознаградил меня детьми.
Ее густо-синие глаза были абсолютно безжизненны, при всей их совершенной красоте. Казалось, что они до сих пор видят Ходынку, ощущают Ходынку и смотрят оттуда, из двадцатилетней дали, с Ходынского поля, полного криков, стонов, проклятий, крови и смерти. Николай Иванович знал, как долго, как настойчиво возила Варвара младшую сестру по врачам, клиникам и монастырям, надеясь возродить прошлую Наденьку. Но возродила форму; эта форма счастливо вышла замуж, счастливо родила прекрасных детей, но так и осталась формой. И сидела перед братом чинно, сдержанно и спокойно-холодно, как музейная статуя.
- Варя распорядилась заказать две панихиды. В Успенском соборе и в Высоком.
- Сама не пожалует?
- Варя выедет завтра. Она списалась с Федором, и они решили приехать вместе.
- Н-да, понятно. Миллионы и погоны едут первым классом, - недовольно забубнил генерал, но тут же оборвал: - Как ты чувствуешь себя, Надя?
- Я молюсь, пощусь, часто говею, и Господь не оставляет меня.
- Да, разумеется, Господь весьма заботлив. - Николай Иванович опять сердито забормотал, огорчаясь и расстраиваясь: - Ты, конечно, извини. Я солдат, и как-то не очень привык… гм… уповать.
- У каждого свой крест, брат, - тихо сказала она.
В подобных разговорах генерал промыкался весь вечер. А утром следующего дня начали прибывать остальные: Варвара Ивановна и генерал Федор Иванович с сыном Александром, подполковником Генерального штаба; степенный, белый как снег, тихо говорящий Василий Иванович и потертый, мучительно трезвый Иван Иванович. Они появились друг за другом, и Варвара Ивановна, отправив племянника к молодым кузинам, собрала всех в гостиной, распоряжаясь привычно и властно, как распоряжалась все эти сорок лет без мамы.
- Мы встретились по поводу печальному и торжественному. Панихида в Успенском соборе назначена на полдень. Затем мы пообедаем и сразу же выедем в Высокое. Именно завтра исполняется сорок лет, и весь завтрашний день мы обязаны посвятить маме. Экипажи, а также обед в ресторации Благородного собрания уже заказаны.
- Узнаю коней ретивых, - сановно усмехнулся Федор Иванович.
- Я полагал, что я хозяин, а вы мои гости, - багровея, начал генерал.
- Здесь нет ни гостей, ни хозяев! - отрезала Варвара Ивановна. - Здесь - сестры и братья. Не так ли, Василий?
- Будет так, коли умеришь гордыню свою, - тихо сказал бывший принципиальный атеист.
- Позволь, сестра, я прочту поминания. - Надежда Ивановна встала с монашеской покорностью. - Возможно, я кого-либо упустила.
Она начала читать скорбный список убиенных, погибших и умерших, коих надлежало помянуть на богослужении в Успенском соборе. Произносила каждое имя ясно и благоговейно, старательно отделяя их почтительными паузами.
- Ну что же, все на месте, - отметил Федор Иванович, когда сестра закончила перечисление. - Даже тетушку Софью Гавриловну не позабыли.
- Зато позабыли дядюшку. - Иван Иванович вскочил; руки у него дрожали, голос ломался от волнения. - В поминальном списке нет маминого родного брата Захара Тимофеевича.
- А ты вспомнил обстоятельства его гибели? - насмешливо улыбнулся сановник. - Маркитантскую повозку, наших доблестных казачков…
- Глупо! - не выдержав, повысил голос генерал. - Это глупо и низко, Федор!
- Захар никогда не был членом нашей семьи, - сказала Варвара Ивановна. - Он был всего лишь денщиком…
- Ложь! - выкрикнул Иван Иванович. - Господи, какая низость! Какая пошлая мелочность!
- Ну уж не тебе судить, - весомо перебил Федор Иванович. - А уж упрекать нас…
- Это низко! Низко! - со слезами выкрикивал Иван Иванович. - Это же мамин брат, мамин, вы, сановники и миллионщики. Вы уже забыли, что ваша мать - простая крестьянка?
- Не смей нам указывать…
- Тихо, сестра.
Василий Иванович сказал так негромко, что никто не мог понять, почему вдруг все замолчали. А бывший учитель старшего сына Льва Толстого встал с кресла и вышел из угла к столу, в центр гостиной.