Папа: СПИЧКИ? – трах-тиби-дох-СПИЧКИ-ВОВУЛЕ?
Мама: НАТАШКА-халя-маля-ПОРТФЕЛЬ-ПИАНИНО.
Папа: Трах-СПИЧКИ-тиби-дох-СПИЧКИ-тиби дох, НЕ БУДИ – ОН СПИТ.
Мама: СПИЧКИ-халя-маля – халя-маля – Я ЕМУ ПОКАЖУ – СПИЧКИ.
Я еще вполне умещался поперек маминого колена. Вполне. И все бы ничего, если бы от этих, сознаюсь, иногда неизбежных экзекуций страшно, до слез не страдал папа.
– Какой-то не мужик, а баба навязался на мою шею. Ты долго еще будешь мешать мне воспитывать ребенка? – свирепела мама. – Ишь ты! Добренький какой! На-ко вот, сам воспитывай, только потом не жалуйся, что выросли ворами. Всех детей мне перепортил!
Мам! Мама! Слышишь меня? Спи с миром – не выросли мы ворами.
Участковый Жиганов
С некоторых пор детскую беседку заняли воры – Суя, Перепуля, Барон и Мирок. Говорят, их Берия выпустил из тюрьмы. Вокруг – шустрит ребятня помельче. Мирок – самый уважаемый. Он автомобили крадет. Живет, кстати, в одном подъезде с моим дружком еще по детскому саду Мишкой К. В последнее время Мишка прямо влюбился в него. От бандитской беседки не отходит, когда со мной здоровается, как будто одолжение делает – ба-а-альшой вор! Брат говорит: "Шестерит твой Мишка у блатных".
Однажды Мирок приехал во двор на угнанной полуторке. Когда он отвалил борт, мы увидели в кузове три мотоцикла. Они беззащитно лежали на боку, как краденные бараны. По рыжим подзабо-рьям и заплеванным подворотням пошла гулять великая Миркова слава.
Если правду сказать, мне тоже немного нравились наши блатные. Такие татуировочки у них, и вообще. Мы с Аркашкой тоже решили обязательно сделать себе по наколке. Ну, такие не очень большие, лучше всего одну какую-нибудь букву с точкой. Вообще-то я хотел наколоть якорь, но боялся, что его сразу заметят. А небольшую букву можно. Пусть гадают, в кого ты влюблен.
– Не выйдет, – сказал Аркашка, – сегодня ее так зовут, а завтра…
– А я не собираюсь ей изменять.
– В жизни всякое бывает, – вглядываясь в дали будущего, мудро сказал друг…
Над шестерками своими блатные иногда зло и жестоко шутили, а прочую дворовую мелюзгу никогда и пальцем не трогали. Однажды у нашего участкового украли они его пестоль. И так незаметно, что он и не рюхнулся. Он после напился, пришел во двор – плачет, слезы прям текут.
– Ребят, отдайте пестоль! Христом-Богом молю. Меня ж посодють.
– А ты в кобуре смотрел? – издевательски спросил кто-то.
– Смотрел, – понуро сказал он.
– А ты еще посмотри, может, в первый раз как-нибудь случайно не заметил?
– Да вот же кобура, – расстегнул он кобуру.
– А ты разве в кобуре-то пестоль носил? – спросил другой.
– А что же? Конечно, пестоль.
– А я думал, тебе баба туда бутерброды ложит.
Шестерки подхалимски заржали.
– Ну зачем? В кобуре пестоль был, – сказал участковый Жиганов и стал совать им в нос пустую кобуру. – Вот в этой кобуре.
– Да пошел ты отседа, дядя, покеда хоть кобура-то целая, а то надоешь – нос откусим.
Но тут Жиганов брык перед ними на колени и говорит:
– Я же понимаю, вы все ребята хорошие и не со зла, да мне и не надо сейчас-то, я и с кобурой пока похожу. А вот вы к вечеру, когда уж темно будет, подбросьте его в окно домоуправления. Предупреждаю, – вдруг вернулся он к командному тону, – окно будет спец-ально открыто. – Видно он забыл, что смешно командовать, стоя на коленях.
Ребята засвистали и пошли в разные стороны.
– Стойте! Стойте! Христом-Богом молю.
Блатные остановились.
– Окошко, я говорю, в домоуправлении сам лично открою. А ты там или другой кто пройдете, вроде бы просто, шел парень мимо, никто и фамилии его не знает, и вдруг шварк в окно пакет в газете, а что в газете-то и за какое число газета? Кинул быстренько, а сам дальше. Христом-Богом молю: жена, дети. Сделаете, что ли?
– А ты чего, дядя, к Толику Кривому прие…ываешься? – говорят ему блатные.
– Дак он, это… Пьяный тут ишол…
– А ты счас какой? Тверезый, что ли? – заржали они.
– А Мирку ты забыл уже, чем угрожал?
– Все похерю, вот ей-Богу! Мухи не обижу.
– Ничего не обещаем, – говорят. – Если будешь шелковый, все может быть. Может, и сегодня вечером, а может… в субботу утром.
Тут опять громко заржали шестерки – особенно чуткие к тем формам мелкоуголовного юмора, что связаны с унижением личности.
– Не. Только не в субботу. Мне же сегодня оружие сдавать. Не погубите, – он все это время стоял перед ними на коленях, не жалея своих темно-синих форменных галифе.
– Дак приноси сюда бумагу на Мирка и при нас здеся похерь.
– Счас прям? – он поднялся с коленей, угодливо и пришибленно глядя на своих повелителей. – Ну я тогда побежал? – искательно испросил он разрешения, отряхивая коленки от белесоватой пыли.
– Дуй, дядя, за бумагой! – дурашливо сказал один.
– Представь, что у тебя фитиль в ж…, – добавил другой.
– Гляди, штанов не обмочи, – сказал третий.
– Хорошие же все ребята, – говорил Жиганов, убегая мелкой побежкой.
Мне его совсем не было жалко. Змей он. Как-то зимой поймал меня во дворе дома 3–6. Я сидел на доске объявлений и шпингалетом баловался. Я-то и не заметил, что сижу на доске объявлений, потому что она совсем утонула в здоровенном сугробе.
– Ты, мальчик, чей будешь? – сладко спросил он. – Это у тебя что?
– Затвор ружейный.
– Дай мне посмотреть.
Только я ему дал, он хвать меня за руку, сволок с доски и отвел в домоуправление, где тетя Шура-паспортистка работает, мама одной девчонки. Вальки Симутенко. Может быть, себе "В" наколоть? Или еще лучше – "В.С." Ну, ладно. Составил на меня протокол и за матерью послал.
– Сынок ваш? Да-а-а, не порадовал. У него, Зоя Никаноровна, нехорошие наклонности. Вот, отобрал у него, как вы думаете – што? Вы думаете – это оконный шпингалет? А он думает, что это затвор от винтовки. Вот она наклонность, значит, к огнестрельному оружию. Так недолго и…
– Что не долго? – грозно спросила мама.
– Не, я так, – он прошелся по домоуправлению, заложив руки за спину. – И потом – сидел на доске объявлений. Мог валенками разбить стекло. (Во врет, гад! Никакого там стекла не было.) Как вам это понравится? Я вас, конечно, уважаю, но вам надо обратить внимание на этого шкета. Иначе – поставим на учет.
Спасибо, хоть мама при нем не стала, но только вышли за порог, как она мне врежет, я только как завою…
Ну а чем то дело кончилось, с пестолем? Жиганов принес им какую-то бумагу, они ее понюхали (шестерки посмеялись), потом читали вверх ногами, а потом подожгли и говорят:
– Хорошо горит.
– Я для вас – на все… Только, прошу, подкиньте, как договаривались.
– Говоришь, окно в домоуправлении открыто будет?
– Открыто-открыто. Вот как истинный Бог, мухи не обижу.
– Перекрестись! – говорят ему.
– Ну что вы, парни. Я же коммунист, – он оглянулся. – Вдруг хто увидит? Будет похуже история, чем с пистолетом.
Они давяще молчали.
– Так что? Сделаете?
– Ты не коммунист, а козел, понял? Если тебе говорят: перекрестись, делай сразу, а не то будешь у нас креститься с утра до вечера.
Он еще раз оглянулся на все стороны, икнул и быстро-быстро перекрестился.
– Так бы и сразу, – сказали ему.
– Так что? – он полусклонился в просительной позе.
– Будем посмотреть, – ответили ему.
Мишка подошел ко мне и, как бы задыхаясь от своего уже в ту пору довольно подлого и какого-то жирного смеха, сказал:
– Видал, в какую Жиган замазку к блатным попал?
Пестоль все же подкинули. Говорят, первое, что он сделал, – стал искать на газете номер квартиры, который обычно почтальон надписывает. Думал подловить простачков. Но это место на газете, как рассказывают, было вырвано…
В сумраке беседки кто-то неуверенно, но приятно щипал гитарку и напевал:
Я – не вор, я не грабил народ.
В жизни я никого не обидел.
Так за что же, за что же тогда
Столько горя и слез я увидел?..
Дверь
– Дверь! – придушенно сказал я.
– Что – дверь? – спокойно спросил Валера.
– Скрипит входная дверь, – совсем упавшим голосом сказал я.
– А дверь… – лицо Валеры недобро оживилось, и он, тоже перейдя на шепот, добавил: – Так это, наверное, воры залезли в квартиру.
У меня в позвоночнике лифт от страха поехал вверх – в голову.
– Что же нам делать? – прошептал я.
– А что нам делать, – Валера громко хохотнул нехорошим смехом. – Молись о спасении заблудшей души своей.
– Тише! – умолял я. – Слушай, ты же большой, придумай что-нибудь.
– Придумать? Ну, так и быть, спасу тебя в последний раз. Вообще-то мне порядком надоело тебя спасать. Кто ты мне? Брат не брат, не пойми – не разбери что.
– Как же не брат? – возмутился я, как только было возможно тихо, одновременно прислушиваясь к двери: скрипела проклятая! – Как же не брат! А кто тебе всегда оставляет чего-нибудь вкусненького?
– Этого мало, – сказал он, делая перед зеркалом страшные рожи. – Ты уже должен оказывать старшему брату настоящие услуги.
– Так я буду-буду!
– Хорошо. Проверим, – сказал он, с трудом отрываясь от зеркала и вперяя в меня неприятный взгляд мутно-серых глаз. – Для начала мне нужны все твои деньги, которые ты скопил, понял?
– Как… какие деньги? – неуверенно-лживо удивился я.
– Вот, спасай тебя после этого. Имей в виду, – он погрозил мне пальцем, – я знаю про все твои заначки.