К столу протиснулись сквозь скамьи сразу двое: тракторист Еськов, бойкий мужик лет тридцати пяти с челкой светлых волос, спадавших на лоб, как петушиное крыло, и подручный его – Иван Колотухин, здоровенный молчаливый детина.
– Мы просим сто пятьдесят гектаров наполовину кукурузы, наполовину картошки, – сказал Еськов Волгину.
– А не много ли будет? – спросил Семаков. – Ведь у вас один трактор.
– А вот другой! – Еськов хлопнул по плечу Ивана.
Тот довольно осклабился.
– Трактор завязнет – Иван вытянет…
– Что твой мерин, – загоготали в зале.
– Дать!
– Не замай копают, а мы поглядим…
За Еськовым поднялся юркий черноволосый Черноземов и вместо кукурузы попросил ячмень и рис.
– Дать! – уже заведенно кричали колхозники.
– Только кукурузу, – доказывал Волгин.
– А я говорю – ячмень… Верное дело, говорю…
– Да-ать! – покрывали этот неожиданный спор колхозники.
Семаков, переглянувшись с Бутусовым, встал, заслоняя своей широкой грудью Волгина.
– Значит, мы утвердили для начала три звена, – Семаков поднял руку. – Закрепили за ними землю… И хватит пока. Посмотрим, что получится.
– А теперь жребий! – крикнул кто-то с места.
– Жребий! Кому какое поле достанется…
– Шапку на стол!..
– Расписывай поля, Надька! – крикнул Волгин агрономше. – Довольно дурачиться. Перейдем к делу.
Надя подошла к столу. Семаков настойчиво и долго стучал карандашом о графин. Наконец наступила тишина.
– Поля будем расписывать в рабочем порядке, – сказал Семаков. – Чего торопиться? Мы же не на торгу.
– Правильно, – улыбаясь, подтвердила Надя. – Почвенные карты прежде всего составить надо, договоры заключить…
– Верно, верно.
– Торопливость в таком деле ни к чему…
– Чай, не блины печем, – пробасил кто-то.
"Так-то лучше, – подумал Семаков. – А то расшумелись, как на сходке. Им только дай волю…"
4
Все-таки это закрепление и распределение земли насторожило Семакова. "Укрепить надо правление-то, укрепить, – думал он. – А то в момент они такую карусель выкинут, что и перед районом опозорят".
Однажды вечером после разнарядки Семаков задержал Волгина.
– Игнат Павлович, а несоответственно у нас получается, – сказал Семаков. – Влился в нашу семью отряд механизаторов, а мы вроде бы их на расстоянии держим.
– Это почему же?
– Ни одного из них даже в правление не ввели. А ведь это все специалисты, молодежь…
– Ну что ж, подбирайте кандидатуру!
– Уже подобрали… Петра Бутусова.
– Брата Ивана?
– Да. Авторитетный товарищ. И грамотный.
– А вместо кого в правлении?
– Хоть вместо Егора Ивановича. Ему теперь и не до правления. У него и тракторы, и поле – со своим делом только впору справиться.
– Улаживайте!
Против ожидания Семакову удалось быстро все "уладить". Егор Иванович согласился "уступить место молодежи". Занят он был по горло. Вместе с сынами решил сам тракторы ремонтировать.
– А зачем? В рэтээс все починят, – возразил было Степан.
– Там тебе так починят, что на дороге развалятся. Знаю я их.
"Их" Егор Иванович в самом деле хорошо знал – сам до войны работал в МТС и тракторы водил и комбайны. А после осел в колхозе – семья большая выросла. Куда с ней мотаться из родного села? Зато теперь он был несказанно рад тому, что все собрались "до кучи". И работал с азартом, или, как говорил он, с "зарастью". Сам в РТС ездил, подобрал весь инвентарь для своих тракторов; на станцию, за сто верст, на перекладных мотался насчет селитры под будущий урожай, – разузнал, когда ее получить да завезти можно. Степана на вывозку навоза поставил, а Иван рис домолачивал – бригадные дела кончались вместе с рисом.
Рис убирали вручную по снежку. Он так низко полег, что многие кисти вмерзли в землю, и жалко было смотреть на обезглавленные стебли. Уж чего только не повидал за долгие годы Егор Иванович. И соя под снег уходила – паслись в ней дикие козы да фазаны круглую зиму, и луга некошеными оставались, и картошка мерзла… Ко всему уж привыкли глаза, а вот поди ж ты, – подкатит иной раз жалость при виде гибнущего добра, да так и полоснет, ровно ножом.
Этот год был трудным. Деньги, что скопились, пошли на покупку техники. Трудодень оказался пустым. Перестали ходить колхозники на работу – и шабаш. Не выгонишь! А тут рис убирать надо…
– Игнат, давай заплатим рисовой соломой за уборку. Не то пропадет рис-то, – уговаривал Егор Иванович Волгина, – кормов хватит у нас.
Сена запасли в этом году вдоволь. А почему? Пятую часть накошенного сена получал колхозник. И не то что выкосили – выскоблили луга-то…
– Ладно, заплатим соломой, – согласился Волгин. – Оповещай людей.
После болезни Волгин стал податливым, только пил чаще; в такие минуты его большой нос краснел, а продолговатая щербина на носу заполнялась потом. Согласился и Семаков, только поворчал для порядку:
– Эх, народ! И где только его сознательность? Как ноне летом дали им болото выкашивать исполу, по шейку в воде буркали. Пупки готовы понадорвать, когда выгоду свою чуют…
Егор Иванович на радостях сам прошел по домам, оповестил всех, и народ валом повалил.
И хорошо ж было молотить рис на току в морозное зимнее утро! Прохладный чистый воздух, отдающий таежной хвоей; желтое, как спелая дыня, солнце; легкий морозец, от которого грудь распирает; и тугой звонкий рев барабана – все это будило бодрость и создавало то бесшабашное состояние духа, когда тебе сам черт не брат.
Егор Иванович вместе с кузнецом Конкиным молотилку старую приспособили, лет десять без надобности провалялась. Женщины встали с граблями на отбой. И загудела, родимая!
– Пошла душа в рай, только пятки подбирай, – комментировал дед Конкин.
В последний день обмолота авария случилась на току. Валерка Клоков, стоявший на подаче при молотьбе риса, прибежал к Егору Ивановичу и выпалил впопыхах:
– Подшипники у барабана полетели. Иван собирается втулки свезти в мастерские. А Конкин не дает: "Знаю я вас, горе-мастеров! До моркошкина заговенья продержите. Сам, говорит, смастерю". Пойдем, а то Иван ехать хочет.
Егор Иванович наскоро выпил кружку молока, махнул рукой на завтрак, приготовленный хозяйкой, и быстро пошел на ток.
Там – тишина. Под молотилкой на разостланных мешках лицом кверху лежал кузнец Конкин и ковырялся во втулке.
– Мы сичас, си-ичас, в один момент, – бормотал он, стиснув зубы.
– Ну, как дела, механик? – спросил Егор Иванович, опускаясь на колено возле Конкина.
– Как сажа бела, – ответил дед, продолжая завинчивать и кряхтеть. Затем он встал, степенно отряхнулся и равнодушно сказал: – Вот и вся недолга.
– Бабы! – крикнул он, повернувшись к женщинам. – Чего расселись! Не чаи гонять пришли. Работать надо.
– Андрей Спиридонович, ты чего-нибудь вставил туда или только плюнул? – серьезно спросила Татьяна Сидоркина, крутоплечая, чернобровая, про которую говорили на селе: "Эта мужику не уступит".
Женщины, сидевшие тут же на соломе, порскнули и закатились довольным смешком. Дед Конкин по-козлиному боднул головой и ответил:
– Вставил, матушка, вставил.
– Чего? – простодушно спросила Татьяна.
– Пуговицу от штанов.
На этот раз даже Татьяна не выдержала и разлилась неторопливым сильным смехом, подбрасывая кверху могучие округлые плечи.
Егор Иванович отвел Конкина в сторону:
– Что здесь стряслось?
– Да пустое. Роликов недосчитались. Так я деревянные выточил. На день сегодня хватит. А завтра новые поставлю. Так и домолотим. Тут весь секрет в смазке. – И Конкин стал подробно объяснять секрет смазки деревянных роликов.
– А ну-ка, давай испробуем твою починку! – сказал Егор Иванович. – Валерий, дай-ка очки. Хочу к барабану встать. Ну, бабы, держись! Замучаю!
– Барабан не трибуна, Егор Иванович, – хохотнула неугомонная Татьяна, – руки не язык – не берись, коль работать отвык.
– Чем судить, кума, становись сама, – ответил в тон ей Егор Иванович.
– А что ж, мы не побоимся.
Скуластое суровое лицо Егора Ивановича осветилось лукавой мальчишеской улыбкой:
– Ко мне на подачу? Идет?!
– Идет, – Татьяна двинула плечами. – Валерий, уступи место.
Егор Иванович снял полушубок. Синяя трикотажная рубашка плотно обтянула его бугристую грудь и сухие мосластые плечи, чуть вывернутые вперед.
– Ого! – воскликнул Конкин, оглаживая свою барсучью бороду. – Вот так старик! Держись, Танька! Он те укатает.
– Как бы машину твою не укатал, – огрызнулась Татьяна. – Ты подопри ее бородой.
– Ох, бес баба!
Егор Иванович взял первый сноп и ощутил приятный озноб, пробежавший по телу.