Работа в полевом лазарете наделила его стальными нервами или безразличием, и ни фонтаны крови, ни разверстые раны, ни пронзительные вопли пациентов не заставили бы его даже поморщиться. Для всех процедур он предлагал одну и ту же анестезию - полбутылки «Барчерского желтого провала».
Я встретился с Фрэнком Скэттериллом (определенно несчастливое имя) пасмурным днем поздней осени в холле «Виндзорского герба», служившего чем-то вроде борделя, салуна и гостиницы разом. При попытке описать собеседника, первое, что приходит на ум: усталый… Он казался изможденным: веки полуопущены, руки подрагивают. Само его лицо, украшенное длинными усами, обвисло. Он все же сумел выдавить желтозубую улыбку, когда я протянул ему аванс наличными.
Эскулап повел меня в комнату на третьем этаже, половину которой он превратил в операционный театр, снабдив парикмахерским креслом с откидной спинкой и столом, заставленным инструментами, свечами и полупустыми бутылками «Барчерского». Пол устилали старые простыни, хранившие засохшие следы прошлых операций. Я выпил свои полбутылки желтоватой бурды, которая не притупила боль, но вызвала тошноту. Скэттерилл объяснил, как будет проходить операция. Один за другим он показал мне все инструменты, какие собирается пустить в ход: скальпель для первичного надреза, нож для разделения и оттягивания складок кожи, трепан - похожий на штопор предмет с циркулярной пилой внизу, - потом еще крошечный топорик с зазубренным лезвием и пилку для выглаживания обода отверстия, а под конец кисточку для удаления черепной пыли.
Я спросил, где обычно делают надрез, и он указал место на лбу, чуть выше того, какое я воображал, почти под волосами. Я объяснил, что мне отверстие нужно ниже, прямо в центре лба, в углублении, под которым сходятся надбровные дуги. «Как скажете, капитан», - был его ответ. Еще я потребовал, чтобы он прижег края кожи, дабы она в дальнейшем не отросла. Затем я вынул из кармана изумруд, который вы сейчас видите у меня во лбу, и велел вставить его в отверстие по завершении процедуры…
- Прошу прощения, мистер Ларчкрофт, но изумруд… Как он к вам попал? - спросил Огест.
- Я получил его в обмен на подсветку, которую однажды сделал покойнице. Богатая старуха просила подсветить ее открытый гроб так, чтобы во время прощания создавалось впечатление, будто глаза ее двигаются взад-вперед. Жадные отпрыски должны были усвоить: бабушка будет вечно следить за ними. Провернуть это было нетрудно - при помощи пары лопастных вентиляторов, жаровен с открытым пламенем и хитро расставленных отражателей…
Ларчкрофт поджал губы и прищурился, стараясь вспомнить, на чем остановился в своем рассказе.
- Трепанация… - подсказал Огест.
- Ах да. Скэттерилл дрожал, как сухой стебелек на январском ветру. Было очевидно, что это не от волнения, а по причине какого-то физического недомогания, следствия его романа с маковой соломкой. Он так долго вворачивал трепан, что я подумал, не направляется ли он в Китай… Боли я не помню, хотя и знаю, что таковая была. Кровь текла рекой, и «Желтый провал» не раз пытался покинуть мой желудок. Под конец процедуры я лишился чувств и пришел в себя несколько минут спустя от зловония собственной опаленной плоти. Когда я приподнялся, Скэттерилл поднес к моему лицу карманное зеркальце, и я увидел залитую кровью физиономию, теперь преображенную третьим глазом ослепительной зелени.
Бастон отвез меня домой в наемной карете, я лег в постель и проспал три дня кряду. Но время не пропало даром, ведь пока спал, я постоянно видел сны о моем посланнике, следовал за ним через его дни, таскался по улицам, сидел за пивом в пабе, где он неторопливо набрасывал заметки к предстоящему интервью, ухаживал за прекрасной девушкой по имени Мей.