Состав с пылавшей кабиной выкатился на станцию, не останавливаясь проехал ее, закатился в жерло тоннеля. Промчавшись по еще одному перегону, состав оказался на следующей станции – "Каширской" – и только там сумасшедший посчитал, что он "произвел достаточное впечатление на публику" – так было написано в газете – и остановил поезд. Всего за несколько минут до взрыва.
Воспользовавшись паникой, которая тут же возникла на платформе, Тюрморезов сбежал. Пассажиры успели выскочить через раскрывшиеся двери состава, – кто-то дернул специальный кран.
Поскольку описание психа было сделано машинистом значительно позже, никто не пытался задержать Тюрморезова по горячим следам.
* * *
С того дня, когда фотография Тюрморезова появилась в средствах массовой информации, прошла пара суток. Евграф был подавлен произошедшим. С самого начала ожидал, что его посчитают сообщником машиниста. Но никак не мог предположить, что лопоухий умудрится выставить его единственным террористом и, главное, – Евграф не мог вообразить, что сообщник Психа сообщит спецслужбам его, Тюрморезова, имя, фамилию, подробности биографии.
Король Психов по-прежнему сидел в арендованной комнате. Хозяин из больницы не возвращался. Тюрморезов, насколько это было возможно в его положении, "наслаждался" покоем и одиночеством.
Лежа целый день на софе, которая была не менее убога, чем та, что стояла в комнате хозяина, Евграф, как ему казалось, просто плыл по течению мутной, с темной, почти черной водой реки, которая неким непостижимым образом пролегала через его мозг. Мысли его были такими же мутными, как и эта медленно двигавшаяся вода.
Один или два раза в день он вставал, чтобы пошатываясь и хватаясь за стены, добраться до кухни и там, пошарив по буфету, – в холодильнике у хозяина было совершенно пусто, – выволочь на стол какой-нибудь старый пакет, на дне которого еще оставалось немного гречневой крупы или макаронных изделий.
Диета эта доконала его ничуть не меньше психологического потрясения: уже через пару суток он ослаб настолько, что когда вставал со своей лежанки – кружилась голова. В какой-то момент Тюрморезов понял: если проведет так еще хотя бы день, то вполне возможно, что когда за ним приедет полиция, он попросту не сможет самостоятельно выйти из квартиры. Тем, кто будет его арестовывать, придется ждать врачей с носилками.
Евграф не сомневался, что в самое ближайшее время будет задержан. Деньги у него заканчивались, а без них "лечь на дно" трудно… Конечно, оставалась надежда, что поиск его не будет вестись тщательно и, несмотря на объявления о розыске, он сможет беспрепятственно передвигаться по городу… Тюрморезов поднялся с софы и как зомби, пошатываясь двинулся к двери на лестницу.
Сходить в магазин. Купить какой-нибудь еды.
Оказавшись в убогой грязной прихожей, где на полу валялись пустые, покрытые пылью пивные бутылки, – хозяин, видимо, не смог сдать их в пункт приема стеклотары, – и какие-то трехлитровые банки, Евграф толкнул входную дверь. Она была незаперта, лишь прикрыта. Тотчас широко распахнулась. Выйдя на лестницу, он вялым, точно бы автоматическим и неосознанным движением подтолкнул дверь обратно. Она притворилась… Не став ее запирать, – любой желающий мог попасть в квартиру, – Тюрморезов принялся спускаться по лестнице…
Он шел по улице, не замечая прохожих, шагавших навстречу. Ему было все равно, как на него смотрят… Быть может, вот в эту секунду его узнает случайный горожанин, который через четверть часа донесет на него в полицию. Мол, видел…
В какой-то момент Евграф почувствовал такую слабость, что сошел с тротуара, забрался поглубже в кусты, лег. Он глядел вверх, в небо… Но лежал он так не долго, – минут десять – пятнадцать, – потом торопливо встал, двинулся дальше по направлению к продуктовому магазину, что у станции метро.
Там где он только что "отдыхал", земля была сырая. В ней перепачкались его пиджак и брюки.
Вот и магазин. Тюрморезов спокойно прошел мимо охранников, взял с полки две бутылки пива "Карлсберг", большой пакет чипсов. В объемистом холодильнике с открытым верхом – пачку пельменей известной марки из мяса молодых бычков. В хлебном отделе – пару лепешек… Две женщины, пристроившиеся к длинной очереди в единственную работавшую кассу, делились новостями:
– Они сказали, что эта их акция в метро провалилась. Но они обязательно совершат новую!
– Конечно! Непременно совершат. Неужели такие люди остановятся?! Им нечего терять. По закону не несут никакой уголовной ответственности. Они – сумасшедшие!
– Как же жить?!.. Эти гады-психи не дадут теперь никому ездить в метро. А как же без метро? У нас, старух, машин-то нет… Это молодежь вся на колесах…
Евграф внимательно посмотрел на говорившую. Ему не показалось, что про нее можно сказать "старуха". "Пожилая женщина" – он бы дал ей такое определение. Она почувствовала, что на нее смотрят. Повернулась, уставилась на Тюрморезова.
"Узнает, так и черт с ним!.." – подумал он. В глазах "старухи", казалось, что-то промелькнуло. Словно бы лицо Тюрморезова кого-то ей напомнило…
Вздрогнул. Безвольное равнодушие к собственной судьбе вдруг исчезло. Пожелал любой ценой остаться на свободе. "Если она меня узнает… Видела мою фотографию. Буду сидеть в сумасшедшем доме. Упрячут в него надолго. Пока разберутся, а скорее всего и не разберутся вовсе…Псих и его дружки будут продолжать заниматься черными делами. Разве это справедливо?!"
"Старуха" отвернулась. Евграфа прошиб ледяной пот. Странно, обычно это случалось с ним от ощущения опасности. Но опасность-то уже миновала: "Не узнала!"
Вдруг понял, что ему нечего бояться: никто не опознает в нем человека с фотографии. "Я сейчас выгляжу, как покойник! Меня и мать родная в эти дни не узнает. Тогда, когда делалась фотография, помещенная в газетах, я был моложе. Мог еще оказывать сопротивление болезни. Теперь она уже почти сожрала меня. Раньше у меня был путь к выздоровлению. Теперь – нет. Я – законченный псих!"
Обе пожилые женщины были у самой кассы. Та, что минуту назад внимательно смотрела на Евграфа, стояла в очереди второй. Ее приятельница отсчитывала кассирше деньги за товар.
"И во всем виноваты они – эти личности из "Группы"! – с ненавистью подумал Тюрморезов. – Неужели никак не отомщу им?!"
Нет, ему во что бы то ни стало надо избежать ареста!
"Старуха" – уже напротив кассирши. Все ее покупки перекочевали в лоток для оплаченных продуктов. Кассирша терпеливо ждала, пока покупательница выкладывает в углубление для мелочи на пластиковой стойке гроши из потрепанного кошелька.
На Тюрморезова, стоявшего в очереди следующим, никто не обращал внимания.
Глава двадцать пятая
Кому – сумку с валютой, кому – засохшую карамель вместо обеда на даче из ящиков
Как он умудрился прицепить к петле скобу соскочившего ремешка, – теперь понять не мог. Но после того, как лопоухий Миша вывалился из пылавшей кабины, Евграф повесил его сумку себе под мышку. С ней он позже пытался тушить огонь, с ней же выскочил на платформу… Тюрморезову сейчас казалось, что в тот день он просто не ощущал этой сумки под мышкой, – она была небольшой. В конце концов оказался с ней в квартире. Только здесь сдернул с себя ремень, забросил сумку в угол. С тех пор у него и мысли не возникло, посмотреть, что внутри.
Какая-то догадка заставила его сделать это теперь.
Он медленно расстегнул молнию… Из сумки на грязный пол съемной комнаты выпала пачка денег.
"Я спасен!" – пронеслось в голове Евграфа.
Лопоухий машинист дал ему козырь для борьбы с "Группой личностей".
* * *
Большинство земельных участков в старом дачном поселке, расположенном в пятнадцати километрах от Московской кольцевой автодороги, давно принадлежали не тем людям, которые получили их от государства в далекие годы в середине двадцатого века.
А на тех клочках земли, которые оставались в собственности потомков первых владельцев, уже не увидишь скромных дачных домиков эпохи "развитого социализма". Все обустроено на современный лад. За высокими надежными заборами – красивые кирпичные дома, аккуратно подстриженные лужайки.
Лишь один единственный дом стоял в чащобе разросшихся яблоневых, грушевых и вишневых деревьев, перемежаемых осинами и березками. Облезлый забор вокруг этого дикого царства покосился. Вход в него – калитка, половина штакетин которой отломана, – зарос буйной травой… Но что это?! Она, кажется, примята…