- Так ить к кому же нонче захаживать, батюшка, - отвечала старая. - Раньше-то и татаре, и ляхи, и бусурманы, и каких только лиходеев не было. Ох, и весело было! - Глазенки Ежовны загорелись под густыми бровями. - Я тогда девкой красной ишо была. Сам Змей Горыныч за мной прилетал. Лично! Бывалоча, прилетит, а ему-то пёрья из хвоста добры молодцы да повыщипают. Ну, попили, поели, гости милые? Добро языком молоть! Пора и хозяйством заняться. Вы - марш дрова рубить, завтрева баньку справим. Вы - воду носить. Анюта! Айда за мной, тесто замесим.
- Видать, последние года одним русским духом питалась. Ишь, разошлась, раскомандовалась, - тихо, уважительно пробормотал кот Василий.
- Что, прищемили котейке хвост? - подмигнул Лукоморьев. - Пошли, родимый, в сараюшку за топорами.
- Правильная бабка, - продолжал кот. - У деда моего хозяйка такая же строгая была… Может, это она и есть, почем знать. Я родства своего не помню.
В полчаса груда отменных березовых дров была уложена в поленницу. Крыша сарая починена. А поваленная калитка укреплена еще века на три.
- Ах, соколики, - всплеснула руками бабка. - Ай да касатики! Ну, уважили.
- Ладно, бабка, - отмахнулся клон.
А отвернувшись, отер слезищу, что некстати выкатилась на щеку.
Спала бабка сном младенца-богатыря. Гром да свист ходил по избенке, грозя рассыпать ее к чертовой матери. Ворочаясь на полатях, Лукоморьев не мог заснуть. И это было для него в новинку. Ворочался, грел горячей щекой подушку. И вспоминал, вспоминал что-то. Все больше со стыдом и раскаянием.
Анне невесть отчего в этих черных стенах опротивело ее звонкое имя Ингигерда. Плакала она в подушку, ухитряясь своими сморканиями производить не больше шума, чем мотылек в полете. Господи, как пахло в родном дому слежавшейся пылью и старыми травами!
Василий тоже не мог уснуть. Наконец встал и пошел в амбар на охоту. В каморе убивал мышь вспышкой света из глаз, брал ее за хвост и жевал задумчиво.
Баркаял, конечно, слышал все. Он внимал своим спутникам, грустно слушал их тайные мысли и жалел об одном - что не умеет не слышать.
Прокинулась Ядвига Ежовна, встала. Воровато огляделась, убедилась - спят, прокралась в камору. Разгребла солому в углу, достала ступу. И стартовала было в трубу, да ухватил ступу Баркаял.
- Куда, бабушка?
- Да куда ж, - запричитала старая. - На поле слетаю, мяты к чаю сберу.
- Не надо, милая, мы и так попьем.
- Так ить чай-то не первый сорт, гранулированный, - растерялась бабушка.
- Ты, Ядвига Ежовна, лучше вот что скажи. Летать летаешь, а не видала ль в этих краях царевны?
- Царевны? - фальшиво подивилась Ежовна. - Не видала, соколик. Какие нонеча царевны? Да еще в эдакой глухомани.
- Ты, бабка, не финти, - прищурился Баркаял. - Правду сказывай. А то кликну кой-кого, ступу реквизируют, хату опишут. Налоги-то, небось, тыщу лет не платила?
- Так и быть, милай, - засуетилась бабка. - Вижу, человек ты хороший. Отчего не сказать. Заговорила я ее, заколдовала. Испытала одну технологию. У меня, соколик, в тереме на камне-то сундучишка был.
- Ну?! - взревел Баркаял.
- А ты не серчай, сердешнай, - твердо сказала бабка. - Не про нее он стоял там вовсе. Сундучишка-то не простой был. Вляпалась твоя царевна, как кур в ощип.
- Где она теперь?
- Сама я не знаю, - сочувственно призналась Яга. - А вот братец у меня старшой есть, так, может, он и знает чего. Ему я добычь готовила.
- Расскажи, как проведать братца твоего, бабушка, - попросил Баркаял.
- А чего ж? Дело-то не хитрое. Идти надо. Семь верст, да все лесом. В тридевятом царстве, тридесятом государстве, как водится, может, и сыщете.
Поблагодарив старушку за хлеб-соль, отправились путники дальше.
Ее привезли ночью. Серые космы, пустые глаза, как прорези в маске старческого лица. Лоб повязан черной лентой. Просыпалась и с самого утра начинала подвывать - тоненько, тихонько. От воя этого дрожь пробегала по телу. Она ходила за мной неотступно. Стоило мне остановиться, трогала узловатым пальцем плечо.
- Прости, а?
- Прощаю. - Я была на грани срыва.
Через некоторое время она подходила снова и тянула за полу халата.
- Ну прости!
- Старая, пошла прочь, - огрызалась я.
- Иди, иди, милая, - увещевала старуху дежурная медсестра. - Халат-то застегни, чего ходишь растрепой.
- Виновата я перед нею, - плача, тыкала пальцем в меня старуха. - А она злая. Простить не хочет.
- Ну, уживаетесь? - спросил Баркаял, являясь в очередной раз.
Старуха жалась от него к батарее. Заслонялась схваченной с тумбочки книжкой - альбомом репродукций Врубеля.
- Чего испугалась? - недоуменно глядела в пустой угол медсестра.
А я обратилась к Баркаялу:
- Ну, и зачем ты ее сюда?
- Это она вас сюда.
Я пожала плечами:
- Я здесь давно. А с ней даже знакома не была.
Старуха дрожала крупной дрожью, уставившись на нас.
Баркаял назидательно начал:
- Все произошедшее, происходящее сейчас и только могущее произойти - все это с успехом умещается в один момент. Кто может предсказать прошлое? Спрогнозировать настоящее? Осознать, случилось что раньше или позже? И относительно чего. И случилось ли.
- Стоп, стоп, - закрыла я уши руками. - Для связных стихов необходимо, чтобы одно слово шло за другим. А ты хочешь все смешать в окрошку случайных букв.
- Каждый воспринимает в доступной ему системе знаков. Почем знать, может, то, что кажется вам набором несвязанных букв, и есть подлинное стихотворение. А то, что вы почитаете венцом человеческого гения, - банальная и унылая пошлятина.
Я потрясла головой:
- Но старуха-то чем виновата? Может, ты скажешь, что мой случайный поступок должен так на ней отразиться?
- Вы правы, как всегда, - шаркнул ногой Баркаял. - Но, как всегда, лишь наполовину. Она сама сюда напросилась. Если королевне хочется погрязнуть в темноте, упрекнет ли она в этом подданную? Человек в состоянии сделаться нищим из нищих или королем королей - по праву рождения он имеет все шансы. Выбор за вами.
- Отразится ли на ней, если, предположим, я отсюда уйду? - полюбопытствовала я.
- Она уйдет тоже.
- Со мной?
- С собой, - поправил Баркаял. - Здесь она, конечно, умрет. Но уверяю вас, она не стремится здесь жить. Ей нужно только, чтобы вы простили ее.
- Но за что? Чем она провинилась передо мной? - закричала я. - Чем? И как, наконец, мне простить ее?
Медсестра подошла ко мне, заботливо обхватила за талию, увела в палату, приговаривая:
- Тихо, тихо. Ну, сейчас все будет спокойненько.
В двери палаты я обернулась на Баркаяла. Он смотрел мне вслед взглядом, в котором не было ни намека на ответ.
На той черной поляне стоял терем бревенчатый, без единого гвоздя сложенный.
- Тут, тут и живет бабушкин братец, - обрадовалась Ингигерда. - Испокон века его дедина-вотчина.
Поднялись путники на крутое крыльцо, постучали. Тронул Баркаял тяжелую дверь дубовую. Не поддалась она - петли заржавели. Поднатужился, толкнул дверь - со страшным скрипом раскрылася.
Вошли в горницу притихшие, хмурые. Нежилой дух. Понизу погребной сыростью тянет.
- Есть кто живой? - проорал дежурное кот Василий.
Ответом - та же дежурная тишина.
Ингигерда шепнула что-то своей вороне. Та снялась, покружила, влетела в прореху между бревен. Неведомо, что увидела Ингигерда оттуда, сверху, вороньими глазами, а только проговорила:
- Помер, стало быть, здешний хозяин.
- Так он же бессмертный? - удивился кот.
- Дожили. Бессмертным ни на Земле, ни в иных мирах не осталось места, - горько усмехнулся Лукоморьев. - Отчего ж помер дедка?
- А кто знает? - отвечала Ингигерда. - От жизни, должно быть.
- Может, его какой богатырь завалил? - предположил кот.
- Это какой богатырь?
- Ну, Дункан МакЛауд.
- Не родился еще такой Дункан, чтоб с нашим Кощеем справиться.
- Патриотка квасная, - хихикнул клон.
- Так и уйдем ни с чем?
- Стойте. Я знаю, у Кощея блюдечко было, - оживился кот, - а по нему яблочко наливное каталося. Если бы его найти, спросить, что с девицей. Перерыть здесь все.
- Не обидится хозяин-то? - с сомнением спросил Баркаял.
- А чего ему обижаться, - обернулся кот Василий. - Фараоны не обижались, когда их пирамиды разоряли.
- Ты прости нас, хозяин, - все же сказал в потолок Баркаял. - Шли мы к тебе за советом. Нужно нам царевну найти.
За таким ласковым словом появилось на столе блюдце, а на нем яблочко.
Ой ты, яблочко, ой ты, сочное,
Бок твой красненек, другой желтенек,
Светом солнечным наливаешься,
Чистым дождиком умываешься,
Послужи теперича, милое,
Расскажи, о чем попрошу тебя…
Покатилось яблочко по тарелочке вслед за голосом Ингигерды.
Расскажи ты, где королевишна,
То ли спит она непробудным сном,
То ли в речке она русалкою -
Водяному царю потешница,
У лесного ль царя-хозяина
Во сосновом бору прислужница…
Отразились на дне тарелочки не холодные водяные струи, не свечи сосен. Отразилась каменная церковь, созданная самим временем, - скала, а в скале пещера…