- Будешь? - коротко спросил он у мужичонки.
- Хозяин барин, - тотчас откликнулся тот. - Как говорится, не откажусь. Ежели с хорошими людьми.
Байрам извлекал из сумки колбасу, сыр и лепешку.
Спустя полчаса атмосфера в купе существенно переменилась. Один только монах по-прежнему сидел не шевелясь, сосредоточенно нахмурив брови и прикрыв веки. За столиком же у окна шел оживленный разговор. Говорил большей частью захмелевший мужичонка. Коммерсанты пили мало, зато мужичонка всякий раз, честно и до дна осушив свой стакан, отстранял его от себя, с удивлением глядел в пустое дно, затем тянулся за колбасой. Был он суетлив, подобострастен к своим благодетелям и с какой-то собачьей благодарностью заглядывал им в глаза.
- Молодцы ваши, - прожевав, возобновлял он прерванную беседу. - Бьют наших, как говорится, и в хвост и в гриву. Молодцы!..
Хаджи и Байрам удовлетворенно хмыкали и косились на монаха.
- А не суйся, - рассуждал мужичонка. - Живут себе люди, и пусть живут. Что ж вы суетесь? Звали вас? Приглашали? Нет, прутся…
- А президент ваш, Эльцан, между прочим, сказал…
- А что наш президент? - вскидывался мужичонка. - Дерьмо. Что про него говорить. Если весь народ сиволапый, то что? Так-то вот. Получил по харе, умойся! Президент сказал… Чушь он сказал!
- Ты ешь, ешь, - кивал Байрам. - Закусывай.
- От души! - крикнул мужичонка. - Ты ко мне так - и я к тебе так, правильно? Душевно и с понятием. И все хорошо. А то вишь как. Сказал он. Да пошел он…
- Ешь, ешь…
- А бабы! - обозлился внезапно мужичонка. - Вот у вас бабы! А наши что? Проститутки все. Вы своих крепко держите, правильно. А то распустили. Слова не скажи. Ну выпил я, примерно, с другом. Что ж ты с черпаком своим лезешь? Гадина! Голова, знаешь, не казенная… Плесни-ка маленько, друг…
Хаджи налил полстакана.
- А себе?
- У меня есть. - Хаджи приподнял стакан с остатком коньяка. - Ну, давай, мужик… Аллах акбар!
- Воистину акбар! - провозгласил мужичонка, вытянул губы - ив этот миг грозно пошевелился у дверей черный монах и тяжко топнул кованой подошвой.
- Погоди, старец! - приказал монах. - Закосни!
Мужичонка застыл со стаканом у вытянутых губ.
- Вот выпью, закусну, - сказал он дрогнувшим голосом и с нескрываемой опаской поглядел на монаха. - Выпью, как говорится, и закусну…
- Оставь! - приказал монах и поднялся. - А вы, иноплеменные, покиньте нас.
Вспыльчивый Байрам хотел было что-то возразить, гневно насупил брови, но благоразумный Хаджи уже силком тащил его в коридор.
Как только коммерсанты скрылись, монах задвинул дверь и опустил защелку.
- Кайся, православный, - ласковым басом сказал он, снял с пояса широкий ремень из бычачьей кожи, сложил его вдвое и сокрушенно вздохнул. - Кайся, раб Божий. Кайся, заблудшее чадо. Господи, помилуй…
Через минуту несколько взволнованных пассажиров энергично долбились в купе к дежурному проводнику, напряженно размышлявшему над кроссвордом о "горбатом зайце из пяти букв".
- Ну что там еще? - выглядывая наружу, недовольно пробурчал проводник. - Что за грохот? С полок вы, что ли, все посрывались?..
- Режут! - выкрикнула пожилая тетка. - Соседей режут!
- То есть?..
- А то и есть! - вступил интеллигент, дрожащими руками протирая очки и вновь водружая их на переносицу. - В седьмом купе.
- Визжит что порося, - уточнила тетка.
- В седьмом?
- В седьмом, в седьмом! - увлекала тетка проводника. - Я ж говорю, что твой порося.
- Спокойно, граждане, - не совсем уверенно произнес проводник, надел форменную фуражку для официальности и направился по коридору в сторону седьмого купе. - Разберемся.
Подойдя, приложил ухо к двери.
Пассажиры перетаптывались чуть в сторонке.
Никакого визга проводник не услышал, зато явственно донесся изнутри раскатистый бас:
- Повторяй, чадо! Вер-рую-у!..
- Ве-рую! - тоненько и пронзительно повторил кто-то овечьим голосом.
- Во Единого Бога, Отца Все-держи-ителя!..
- Во еди-но-го…
Проводник поскребся в дверь.
- Сгинь, сатана! - страшно рявкнуло изнутри.
Проводник отшатнулся, отпрыгнул от двери. Пучеглазый взгляд его округлился ее больше. Он скинул фуражку, протер ладонью мгновенно вспотевший лоб и, не оглядываясь, бросился в свое убежище. Пассажиры постояли еще несколько времени и тоже тихо разошлись по своим местам.
Коммерсанты вернулись нескоро, очень нескоро. Монаха в купе не было. Не было и его вещей, ни посоха, ни сумы.
Мужичонка сидел в какой-то тихой, просветленной задумчивости, составив ступни и аккуратно положив ладони на коленки, как первоклассник на торжественном утреннике. На лице его бродила легкая умильная улыбка. Погруженный в свои мысли, он даже не взглянул на вошедших.
В стакане на столе подрагивал недопитый коньяк.