После этого капитан удалился, и Геродот остался один. Он быстро поднялся, умыл лицо холодной водой и подошел к корабельному носу. Сквозь рассеивающийся туман отчетливо видны были пустой берег и устье реки. Молодого путешественника не оставляло странное ощущение того, что все это он уже когда-то видел: и этот берег, и реку, хотя никогда раньше в этих краях не бывал. Вдруг совсем рядом кто-то запел нежным, мелодичным голосом:
"А может, лучшая победа над жизнью и притяжением
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени…".
Геродот узнал певицу, это была личная рабыня капитана, еще вчера за столом развлекавшая их под эту песню как раз перед тем, как он заснул. Вот именно, он заснул под звуки и слова этой песни, а потом видел странный сон о каком-то городе, но теперь содержание сна испарилось из сознания, оставив после себя непонятный осадок грусти и печали. В это время корабль бросил якорь, на воду пустили лодку, и Геродот вместе с несколькими пассажирами пересел в нее. Когда лодка подошла к берегу, туман окончательно рассеялся, и вместе с ним исчез странный осадок грусти в душе, все, что осталось от недавнего сновидения. Через мгновение Геродот впервые ступил на пустынный берег Колхиды.
Последний спартанец (рассказ из тетради Диомеда)
"Теперь стычка произошла по ту сторону теснины, причем варвары падали в большом количестве. Позади их отрядов с бичами в руках стояли начальники и ударами гнали всех вперед все дальше и дальше. Так как эллины были убеждены в том, что им предстоит погибнуть от рук варваров, то дрались с отчаянным ожесточением и бешеной отвагой. Когда у большинства копья уже сломались, они рубили персов мечами. В этой битве пал царь Леонид, а вместе с ним и другие знатные спартанцы. Так продолжалось сражение до тех пор, пока на поле боя не явились варвары с Эфиалтом. Лишь только греки узнали об их прибытии, ход битвы изменился: они отступили назад к теснине и расположились на холме, мечами отбивали атаки врага; а у кого мечи не уцелели, те дрались руками и зубами, пока варвары не похоронили их под стрелами"… Продавец с клеткой в руках в одиночестве стоял на углу улицы и кричал живым веселым голосом: – Купите птицу, редкий вид из Африки! Умеет петь, садиться на руку. Птица ученая и умная!
Услышав выкрики продавца, несколько редких прохожих равнодушно оглянулись. Какой-то ребенок даже пальцем указал на клетку и захныкал, но мать сердито дернула его, и через миг они оба исчезли за поворотом.
– Неужели никто не подаст страннику десять оболов на кусок хлеба, не много ведь.
Павсаний, случайно оказавшись неподалеку, от нечего делать прислушался к причитаниям продавца птицы:
– Она и вправду редкой породы, – произнеся это, он нагнулся к клетке и внимательно присмотрелся к птице.
– Я же говорю, породистая, из Африки, кучу денег стоит, а сколько трудов потрачено на ее обучение! Считай, сына родного отрываю от сердца, но что делать, нужда довела.
– Далековато ведь отсюда до африканского берега?
– Что? – не понял продавец.
– Я говорю, далеко ей до дома родного лететь, да и дорогу вряд ли найдет.
– Она еще как найдет, это ведь умная птица: сядет на мачту корабля и как миленькая доплывет. Ты уж поверь: не птица, а настоящее сокровище.
– Тогда я покупаю ее, – сказал Павсаний и отсчитал из кошелька десять мелких монет, потом, приоткрыв дверцу клетки, взял пернатого на руку, вынул из клетки и подбросил вверх. – Лети, птица, домой!
– Что вы делаете, уважаемый?! – с удивлением вскричал продавец.
– Я отпускаю ее на волю, пусть летит себе в Африку.
Птица от неожиданности встрепенулась, расправила крылья и взлетела.
– Благородный вы человек, вот чего вздумали, – проговорил продавец, провожая взглядом полет своего пернатого. А тот медленно поднялся вверх, сделал круг над головой, а потом, опустившись, влетел обратно в клетку и устроился на прежнем месте.
– Что это значит? – Павсаний был явно смущен.
– А что вы ожидали увидеть, уважаемый? Птица вернулась к себе домой, как вы того и хотели.
– А Африка?
– Когда это было? Ее деда, а может, и прадеда, привезли из Африки, а она сама в этой клетке родилась и выросла, клетка и есть ее дом, а другого у нее никогда и не было. Птица ведь домашняя, прирученная, куда ей лететь?
– А вы говорили, что она дорогу на родину найдет.
– Что делать, – хитро улыбнулся продавец, прищурив глаза, – каждый хвалит свой товар. Я ведь и не думал, что вы и в самом деле отпустите ее на волю. Как же теперь быть, забираете вашу птицу?
– Мне она не нужна.
– Но вы ее купили, я имею право не вернуть деньги назад.
– Оставьте их себе, и птицу тоже, – вздохнул Павсаний.
– Благородно с вашей стороны. Что ж, спасибо, спасибо, – и продавец в знак благодарности прижал руку к груди.
– Что делать, времена царствуют…
– Это вы о чем, уважаемый?
– Извините, это я просто так, мысли вслух.
…
Спарта, где жил Павсаний, к тому времени превратилась в жалкий, всеми забытый городишко, где еще не так давно одинокие старики невесть кому твердили услышанные в детстве рассказы о великом городе, когда-то стоявшем здесь, о царе Леониде, персах, Лисандре; но кто мог теперь поверить, что мужики из окрестных деревень когда-то вершили судьбы мира, что их предки жили в великом городе, перед которым дрожали империи. Даже малочисленность не мешала спартанцам, и когда в стране осталось всего две тысячи спариатов, они объявили войну Персии и добились для себя почетного царского мира, и вся Азия трепетала, когда отряд всего лишь в несколько сотен человек собирался в поход. А еще в Спарте никогда не строили крепостные стены: считалось, что лучшие стены Спарты – ее воины. Старики те давно уже умерли, теперь и рассказывать-то было некому. Жители крохотного городишка, лежащего среди руин былого величия, как тени ходили меж мертвых зданий, смотрели на мертвые храмы. Спарта беднела, худела, ее жители расходились или умирали.
Прощай, Спарта! Твоих гоплитов не боятся теперь ни в Сардах, ни в Афинах, твои цари мертвы, твои эфоры и геронты разогнаны, законы твои забыты. По твоим пустым площадям гуляет ветер; никто не поднимет меча, не ударит копьем; никто не объявит новой войны. И только неповторимая природа долины Эврота оставалась неизменной. Узкая горная долина, покрытая благоухающими садами, посреди которой и стоит Спарта. В жаркий солнечный день здесь можно прогуляться в тени оливковой рощи, где когда-то стоял Акрополь, спуститься к болотистому берегу реки Эврот и постоять там, где давным-давно возвышался храм Артемиды. Издали виднеются величественные горы. На западе нависают зубчатые стены Таигета, чьи вершины покрыты снегом почти круглый год; на востоке поднимается предгорие Парнон; а между этими двумя грядами открывается одна из самых прекрасных и нежных долин Греции. Но теперь время здесь застыло, и давно уже ничего не происходит. День кончается ночью, ночь вновь превращается в день, человек рождается и стареет, стареет и умирает. Люди привыкли к этому.
Павсаний упорно трудится над камнем, вырезая из него фигуры богов, людей, предметов – все то, что когда-то было связано с величием Спарты. Во всей Спарте, может, он один и остался, кто еще помнит об этом величии. Соседи косо, с недоверием смотрят на занятия этого странного чудака, держа его за полоумного.
– Тебе что, больше делать нечего, как возиться с этими камнями и ковыряться в земле, – спросит иногда кто-нибудь из них.
– А как же быть, люди, неужели не видите: уходит, исчезает память о нашем городе; кто из Спарты уехал – никто назад не возвращается, а те, кто остались – обо всем позабыли. Если так продолжится – совсем исчезнет память о нас, никто не вспомнит, кем мы были, как жили. Даже потомки наши позабудут о том, что был когда-то такой народ, спартанцами звались, великие дела творили. Вот видите аллею вдоль берега реки: там захоронены останки трехсот спартанцев, удерживающих Фермопильское ущелье от орд варваров, она раньше Аллеей Героев называлась; а вот здесь, на этом самом месте, стоял памятник великого Лисандра, разбившего афинян и объединившего всю Элладу.
– Эге, когда это было?
– Было ведь, люди, почему мы забываем наше прошлое?
– Да что осталось от этого прошлого, оглянись кругом: молодые все сбежали из наших мест, а нам, старикам, и могилы хватит – бросят туда наши кости, и все тут. Да и от твоих спартанских героев теперь одни кости остались.
– Да, времена царствуют, а не цари, – печально заметил Павсаний, но свою работу упорно не бросал.
И в тот день старик тоже возился с камнем. Гранитная глыба с трудом поддавалась обработке., и он весь вспотел. Соседский мальчик Лео, которому шел уже четырнадцатый год, сидел поодаль и с детским любопытством наблюдал за работой.
– Дедушка, что это за посудину ты лепишь?
– Это, сынок, амфора для хранения останков Ликурга.
– Ликург, кто это?
– Великий законодатель, который основал наше государство, он положил конец смутам, объединил наш народ, и даже после его смерти Спарта расцветала еще восемь веков. Ликург – это отец и покровитель нашего города.
– А как он умер?
– Когда Ликург установил законы, по которым должна была жить Спарта, он отправился к дельфисскому оракулу, взяв перед отъездом с народа клятву, что до его возвращения в его установлениях никто ничего не изменит. Многие среди спартанцев были недовольны его жесткими законами, но клятву дали и с нетерпением начали ждать его возвращения.
– И что же сказал оракул Ликургу?