- А откуда ты узнала, что я здесь?
- Иван утром звонил. Сказал маршрут твоей группы, фирму. Я набралась смелости, позвонила в Контору. Полчаса у твоих дверей проторчала, потом меня дежурная сюда отправила. Кто это с тобой?
- Любимая женщина,-сказал Марк серьезно.
- А-а. Что ж, страшно за тебя рада. Правда.
- И только-то?-К нему на мгновение вернулось легкое настроение.-Дай-ка я вас познакомлю. Можем все вместе посидеть. Время у тебя есть?
Времени у Наталья не было вовсе, дома беспокоился Алик, порывавшийся пойти вместо нее, но поговорить им надо обязательно, срочно, и не в гостинице, а на воздухе, и если его любимой женщине можно доверять- что ж, она не помешает, а может, и полезной окажется.
На скамейке в глухом ленинградском дворе-колодце с первых слов выяснилось то, чего следовало ожидать и что все-таки казалось Марку невозможным.
"Мы сидели в самаркандском валютном баре,-соображал он невесть зачем,-играли "Уральскую рябинушку", и Гордон все удивлялся, откуда там американские сигареты, если в местной "Березке" их нет..."
Он рассчитал верно. Именно в тот час, когда он растолковывал мистеру Файфу, а заодно и чете Митчеллов устройство зубоврачебной системы в СССР, в Друскининкай прибыл на электричке из Вильнюса молодой лейтенант, незадолго до того прилетевший из Москвы. Сквозь густой, пахучий сосновый бор он бодрым спортивным шагом дошел от вокзала до города, отметил командировку в районном отделении КГБ, определился в гостиницу, отобедал в ресторане "Неман" и не преминул перед сном пропустить стаканчик фирменной горькой настойки. Наутро, захватив медлительного сержанта-литовца, он отправился на машине в деревню Лишкява, в кармане имея подписанный прокурором ордер на арест Баевского Андрея Евгеньевича, 1946 года рождения. Означенный Баевский был невооружен, сопротивления при аресте не оказал и вообще вел себя хладнокровно - в отличие от хозяйки, которая, видимо не зная, что имеет дело с государственным преступником, плакала, убивалась и кричала, что "Андреюс" и мухи не обидит. К чести сотрудников госбезопасности, они позволили арестованному доесть свою картошку с грибами, стывшую на кухонном столе. В будке все это время заливался истерическим лаем дворовый пес. В тот же день Баевский был самолетом препровожден в Москву и после краткого допроса определен в одиночную камеру Лефортовской тюрьмы. Позже выяснилось, что, едва завидев двоих незнакомцев в штатском, он успел сунуть хозяйке заранее написанный текст телеграммы для Ивана.
- Ну вот,-сказал Марк убитым голосом,-пришла беда--отворяй ворота.
- Так оставлять нельзя, - сказала Наталья.
- А что вы можете сделать? - вмешалась Клэр.
- Мы с Аликом составили письмо в защиту Андрея. Набрали одиннадцать подписей и уже отослали Брежневу и Генеральному прокурору. Но от него не будет никакого толку, если не узнают за границей. Вот я и пришла. Твои американцы, Марк, как раз через два дня улетают. Твоей подписи не требуется.
- А сама ты хорошо подумала? В твоем-то положении-и лезть в такие истории?
- За меня, пожалуйста, не беспокойся. Клэр, может быть, вы возьмете на себя это поручение? Андрей-брат Марка, замечательный поэт... Мы постараемся месяца через два переправить и стихи его для издания... правда, не знаю пока, как...
- Конечно,-торопливо сказала Клэр,-конечно. Через три-четыре дня его уже напечатают, у меня и журналисты знакомые есть. Меня совсем не обыскивали в Шереметьеве, так что ничего страшного.-Она взяла у Натальи простой сероватый конверт и положила его в сумочку, одиноко валявшуюся на влажной скамейке. - Правда, Марк?
Глава седьмая
С одиннадцатым ударом часов на скрипучий помост возвратилась чуть охрипшая певица, и к ней подбежал полноватый товарищ в рубахе с расстегнутым воротом, желая за свою трешку насладиться знаменитой "Хотя ли русские войны", на слова известного нашего придворного вольнодумца. Под эту патетическую песню и вышел Марк с чековой книжкой в руках из задней комнаты ресторана "Садко", где он расплачивался за прощальный ужин.
Встретили его с воодушевлением. Вечер вообще удался, веселье било, что называется, ключом, забылись все обиды, а ведь не далее как вчера, укатив со своей подругой на такси в Петродворец, Марк не заказал автобуса, и вся группа добрых два часа промаялась в гостиничном холле. Хэлен вскоре принялась орать, что "есть предел всякому терпению", а дантист с женою почему-то накинулись на Руфь, уверяя, что Уайтфилды "вконец распустили этого ленивого мальчишку". Но теперь обиды забылись, пьяная Люси полезла к Марку откровенничать, кстати и некстати вставляя в свою ломаную русскую речь фразы вроде "а что мне было делать?". Когда же он вернулся от метрдотеля, рюмки у всех оказались предусмотрительно наполненными, и Гордон, ссылаясь на уроки Гиви, провозгласил длинный тост в честь "нашего хозяина, благодаря которому...". В полутьме антресолей, где кипело празднество, официант по оклику Дианы подошел к Марку и принялся подливать ему шампанского-почему-то через руку, как наливают шутам и палачам, но, разумеется безо всякой задней мысли.
- Охламон,-сказал Марк,-так налить я и сам бы мог. Водочки хочешь? - Лучше коньячку.
Выпили за всех официантов, обслуживавших группу в Союзе, выпили по бокалу за местных переводчиков в лице Иры, смущавшейся на краю стола. Митчеллы, Уайтфилды и Клэр сидели ближе других к Марку.
- Вот и прощаться пора,-сказал он самым жизнерадостным голосом. на какой был способен.
- Мы с удовольствием взяли бы тебя с собой. Марк, - сказала Диана.
Шутка как шутка, не хуже любой другой. Марку доводилось ее слышать в разных вариантах раз пятьдесят. Сейчас кто-нибудь игриво предложит ему разместиться в чемодане.
- Мы не могли бы запихать его в какой-нибудь чемодан?-осведомилась Руфь.
...а теперь примутся всерьез приглашать в гости...
- Слушай, а отчего бы нам не прислать тебе официальное приглашение?--спросил Гордон.--Дети наши тебя не съедят, спальня для гостей есть на втором этаже...
...а теперь хвалить советское шампанское...
- Нет-нет, увольте,-поморщился Берт.-Шампанское тут слишком сладкое, да и замораживать его как следует не умеют.
Налили еще обруганного напитка, выпили, помолчали.
- Шутки шутками,--начал Гордон,-а хотел я тебе, Марк, напоследок задать один серьезный вопрос. Ты мое отношение ко всей этой коммунистической белиберде знаешь и даже, боюсь, целиком его разделяешь, так? Марк кивнул.
- А вопрос у меня чисто личный. Можешь даже не отвечать, если он тебя слишком заденет. Дело в том, что больше всего меня в этой стране поразил ты сам. Да-да, не удивляйся. Ты, в сущности, совершенно свой парень, я тебя живо представляю утомленным таким нью-йоркцем на двадцати трудовых консультантских тысячах в год, трясущимся с работы в нашем вонючем метро. Ты, конечно, целиком русский, чего уж там, понимай-слегка с приветом, но у нас в Америке и не таких обламывало, а не обломало бы - ну что ж, тоже бы выжил, уж не знаю как, в профессорах, что ли. Согласен?
- Не знаю,-усмехнулся Марк,-не пробовал.
- Ладно. А с другой-то стороны, представь себе, что в этой группе нас пятерых бы не было. Или мы б не сумели сойтись с тобой вот так, приватно, и слушали бы только твой, извини, агрессивный бред на экскурсиях. В общем, как ты при твоих убеждениях свободного человека ухитряешься работать на эту власть?
Он застеснялся, даже чуть покраснел. Но Марк слушал его бесстрастно, отвечал голосом ровным.
- Об этом можно говорить бесконечно,-сказал он.--Мне проще всего было бы отбрехаться, напомнив вам, что у нас всего один работодатель-государство. Ты резонно возразишь, что я мог бы выбрать работу, не связанную с надувательством. А я на том же уровне объясню тебе, что я этого не желаю, потому что нынешняя моя работа - динамичная, увлекательная и денежная. - Он пнул ногой в сверток из валютного магазина под столом.-Вступая в сделку с дьяволом, я парадоксальным образом самоутверждаюсь в качестве свободного человека. Понятно?
- Не очень,-вздохнул Гордон.
- Я могу и проще, с другого боку. Для туриста-середнячка я так и остаюсь туповатым проводником официальной идеологии. Но послушай, Гордон, тебя никогда не похищали? Нет? И заложником ты не бывал? Не смейся. Ибо мы тут все-заложники. За какую-то неведомую врожденную вину сидим под стражей, знаем, что случалось с другими заложниками, и потому молчим. Разумеется, молчать - это одно, а сотрудничать с похитителями-другое,-продолжал он, несколько путая понятия "заложник" и "похищенный", а может быть, не видя большой разницы,- но где-то там у вас открыли особый невроз, даже термин придумали для состояния, когда у похищенного развивается чувство солидарности с похитителями...
- Стокгольмский синдром,-подсказала Руфь.
- Да. И не почему-то оно возникает, а из самого примитивного страха. Страх. Психология человека, живущего под дулом автомата,- штука весьма любопытная, поверьте знатоку.
- Так уж и автомата,-недоверчиво сказал Гордон.