Глава пятая
За окном еще переливались болотные огоньки городских фонарей, но тьма азиатской ночи понемногу рассеивалась. В глубине гостиничного номера Клэр лежала пластом на разоренной постели. В пепельнице тлел огонек забытой сигареты. Марк отыскал на столе пластиковый мешок с десятком персиков и начатую бутылку.
- Вина не хочешь?-резко прозвучал его голос в предутренней тишине. -Не самое плохое.
- Голова болит.
- Заснула бы.
- Нет.
- Как знаешь.
Какая пронзительная тишина! Режущая полоска света из прихожей, скрип паркета, бульканье струи о донышко тонкого стакана. Он осилил всего несколько глотков.
- Весь день проговорили, прогуляли, а теперь и сказать друг другу нечего. Драконов не разбила?
- Нет.
- Сегодня отправимся в обсерваторию Улугбека, был такой эмир. Покажу тебе одну дикую яблоню-ей, наверно, лет сто. Будем камнями яблоки сшибать.
- Замечательно.
- А вечером в оперу пойдем.
- Терпеть не могу оперы.
- Эта - особенная. Из счастливой жизни национальных меньшинств при советской власти. Обещаю, будет поразительно смешно. У тебя нет ножа? Я свой где-то обронил сегодня. Хороший был нож, швейцарский.
- На столе гостиничный лежит. Зачем тебе? Самоубийство по-японски?
- Нет, что ты! Но живописно ты, между прочим, лежишь под этой простыней. Вылитая Настасья Филипповна из последней сцены "Идиота". Где он, не могу найти. Спасибо. Эти персики такие мохнатые.
- С гладкой кожей тоже бывают.
- Знаю. Но они совсем не такие вкусные. Держи, только осторожней, из него сок течет. Здесь, говорят, персики и дыни - лучшие в мире... Ну что с тобой? О чем ты думаешь, я не могу больше, ты совсем сумасшедшая этой ночью...
- Как я хотела бы жить с тобой! Чтобы через четыре дня мы вместе вернулись домой, вместе разбирали чемоданы, сплетничали о наших попутчиках и расставляли по полкам твоих драконов... И целых полгода вспоминали бы об этом путешествии... и ссорились по пустякам, и мирились, и чтобы ты хвалил мои горшки, и болтал бы со мною вечерами, и спорил, и язвил, и хочу, черт подери, гладить тебе рубашки и вязать свитера...
- Из деревенской шерсти.
- Заткнись, а то разревусь. Почему у других нормальная жизнь, а у меня вечно какие-то идиотские истории, почему?
- Надо было вовремя остановиться.
- Кончай ты издеваться, а? Сам бы и остановился.-Она снова закурила.- И накинь что-нибудь на себя, простынешь. Страшно мне, Марк, милый мой, как страшно, если б ты знал. Что я буду делать без тебя? Я не смогу, честное слово, я после Европы год как мертвая ходила, а теперь ведь у меня и Билл, и ребенок, это же никаких человеческих сил не хватит...
- Зачем ты замуж выходила, голова твоя садовая?
- Куда мне было деваться! - Она насупилась. - Не вешаться же. Уильям,-в первый раз назвала она мужа так при Марке,-он меня семь лет ждал, как в Ветхом Завете. Еще пророчил, что Феликс меня бросит, а я на него злилась. Мы школьные приятели были в Кливленде, и в Нью-Йорке виделись изредка. Все и вышло, как он предсказывал.
- Жалеешь?
- Не знаю теперь.
- А о нас-жалеешь?
- Нет. Просто боюсь.
- Не бойся, - Марк усмехнулся, - все в жизни кончается. Может, я и вовсе погибну теперь... Нет, не волнуйся, я для красного словца. По стараюсь выжить, переболеть. Трудно бросить все это.-Он выглянул в окно, где полоской раскаленного металла пылало над городом одинокое рассветное облако. Из улочки донесся протяжный крик петуха, и сразу вслед - урчание первой поливальной машины, и плеск воды о холодный асфальт.-Только удержаться будет трудно. Но знаешь, если б не наша встреча, я бы и так начал гибнуть понемногу, по-другому, но все-таки.
Он плеснул в стакан еще вина, но пить не стал. Не хотелось разрушать ту лихорадочную ясность мыслей, что приходит порою после бессонной хмельной ночи.
- Странная у тебя философия.
- Наверное, тебе проще. Ты баба. У тебя Максим есть.
- Только не вздумай снова меня уверять, что детей не любишь.
- Отчего же? Я и кошек люблю, и собак. А дети... что дети? Появляются, заполняют пустоту, не оставляют времени на ночные страхи, а потом вырастают и уходят. Есть такая песенка советская. "Будут вну-уки потом, все опять повторится сначала..." К чертовой матери!
- Напридумывал себе Бог знает чего. Откуда ты все это взял? Жизнь, смерть... У тебя родинка на спине-совершенно как чернильная клякса после стирки.
- У Андрея такая же. От отца досталась.
- Ты правда недолюбливаешь своего отца? Петя твой ереванский чуть не молится на него.
- Пусть Петя его и любит,-сказал Марк с беспричинным озлоблением.-"БОГ ЙЕСТ ЛЬУБОВ!"-передразнил он неизвестно кого.-Знаешь, как у меня вся жизнь из-за него переломалась? Вольно ему было променять своего родного сына на любовь к людям вообще. Возлюби врагов ваших!.. Был у нас в классе такой Быстров, сынок одного мидовского чина. Спрашивают его на уроке обществоведения, в чем эксплуататорская сущность религии. Спросите, отвечает, Соломина, ему папа наверняка объяснил... Класс в хохот, учительница Быстрову двойку-и вразумлять. Дети, мол, за родителей не отвечают, отец может быть верующий, а сын-порядочный человек... Пусть катится куда подальше со своими красивыми сказками. Не бывает чудес.
- Мы с тобой встретились - разве не чудо?
- Не из тех это чудес. Ладно, прости меня, дурака. Смотри -солнце?
Закутавшись в сероватую простыню с черным несмываемым клейм гостиницы, Клэр подошла к балконной двери, и Марк обнял ее за плечи. Недавнее кровавое облачко не то растаяло, не то уплыло под ветром, бушующим в небесной высоте, а здесь, ближе к земле, слепящее солнце и неподвижный воздух сулили еще один сухой и жаркий день.
Снова проснувшись в половине восьмого, он, крадучись, выбрался из номера в длинный пустой коридор. Увы, дежурная по этажу не только не спала, но даже успела выбраться из своего закутка, с кем-то беседуя у столика. На проходящего Марка бросила она взгляд несколько настороженный, собеседница же ее-удивленный. Оказалась она, к большому неудовольствию Марка, Верой Зайцевой.
- Раненько встаешь, Верочка,-сказал он как мог радушно.
- Через полчаса в Пянджикент едем,-отозвалась она.
- А что ты так рано? Ты же не на этом, кажется, этаже?
- Турист у меня,-охотно пояснил Марк,-астматик. Час назад вызвал меня по телефону. А приступ прошел сам собой, безо всякого врача. Вы, наверное, спали,-льстиво обратился он к дежурной.
Тут он, конечно, промахнулся, невольно намекнув на возможность нарушения ею, дежурной, правил трудового распорядка, спать на работе, понятно, запрещавших.
- Ничего я такого не знаю,-открестилась она,-с шести утра здесь сижу. Товарища Опенкина спросите. А до шести вязала дорожку у себя в комнате, да и то дверь была настежь.
- Ну, видно, не заметили как-то,-заключил Марк напористо,- я тихо проходил, .легкой, так сказать, тенью.-Какие, интересно, могли быть у прыщавого Опенкина дела к этой бабенции да вдобавок с утра пораньше? - Ты отсюда в какие Палестины, Верочка?
- Вечером в Бухару, потом в Ленинград через Ташкент. Наши туристы одним рейсом отбывают.
- Отлично! Что ж, в Ленинграде и свидимся. А я покуда к себе досыпать.
Сосед Саша дремал так сладко, что и Марка одолело нестерпимое искушение завалиться в постель. Но он боялся проспать завтрак и без четверти девять уже сидел в ресторане, разворачивая удачно купленную в киоске "Литературную газету". Почитать ее, впрочем, не удалось- один за другим потянулись его американцы, всем чего-то от него требовалось. Гордон с Дианой, смущаясь, пожаловались на тараканов ("они, конечно, не такие крупные, как у нас в Америке, но зато их очень много"). У Хэлен треснула палка. Неунывающий Грин доверительно сообщил, что у него пошаливает желудок и пускай Марк съест его обед, завтрак и ужин сам или отдаст Гульмире, а ему возьмет только минеральной воды и молока. Последнего в ресторане, разумеется, не оказалось, пришлось Марку галопом обегать три близлежащих магазина. Сучка же Люси за столом затеяла лицемерно сокрушаться насчет усталого вида переводчика. "Наверняка не выспались? Что ж, дело молодое, понимаю..." А тут еще и Гульмира принялась откровенничать, невинно посверкивать шоколадными глазами, объяснять Марку как родному, что со снабжением в Самарканде неважно, мясо на рынке шесть рублей кило, но уж, конечно, лучше работать в Конторе, чем за восемьдесят рублей вколачивать английский или русский в головы каким-нибудь кишлачным недорослям... Но едва скрылся за углом дребезжащий автобус с группой, как Марк внезапно развеселился, даже начал напевать одну пастушескую мелодию из репертуара Розенкранца.