Опрометчивое было письмо, неосторожное, для знающего человека - клад, со всеми своими прозрачными намеками и прямо названными именами. Но по мере того, как язычки пламени скользили по снежно-белой бумаге, превращая ее в черную, а там и вовсе в пепел, сливавшийся с серыми камнями пляжа, наш герой смягчался и, наконец, глубоко вздохнул безо всяких следов раздражения. Кто бы подумал, что за каких-то полгода так пропитается Розенкранц тем невесомым духом свободы, так отличающим западных людей от подневольных. Как смешно звучит это " всем нам пора определяться". Ты уже определился, Костя, ты потерял право решать за оставшихся, утратил дух тюремного братства. С каждым годом теперь ты все хуже будешь понимать нас, а мы - тебя. Потому-то и звучит так жестко и колюче слово "эмиграция", особенно теперь, когда выскользнувший из России попадает не куда-нибудь, а в страну изобилия. Грустно.
Возле самых заградительных буев, метрах в сорока от берега, Гордон отбирал у Руфи надувной мяч в виде глобуса, Диана ему помогала, Берт и Клэр в меру сил мешали. День стоял душный и влажный, страшно хотелось спать. Вчера допоздна выпивали в номере у Митчеллов, Марк рассказывал анекдоты, зачем-то ввязался в спор об Уотергейте, ушел, заснул, а минут через десять к нему уже постучалась встревоженная Клэр - известить о приступе астмы у соседа-дантиста. Застал Марк жизнерадостного мистера Файфа постаревшим лет на двадцать, накрытым до подбородка крахмальной простыней, уставившим тусклые глаза в потолок, на желто-бурые подтеки и потрескавшуюся штукатурку. Растерянная миссис Файф, заполнив могучим телом хилое гостиничное кресло, вертела в руках аэрозольный баллончик с лекарством. До самого приезда "скорой помощи" Марк авторитетно разъяснял страдальцу, что приступ, разумеется, аллергический, виновата пыльца сочинских магнолий, бывало такое с его туристами сто раз, "да что далеко ходить - в позапрошлой группе был точно такой случай...". Агата, кивая, несла какую-то чушь о недавней эпидемии сенной лихорадки во Флориде, Клэр поправляла больному подушку, приговаривая, что умеет, приходилось и в больнице сиделкой работать. И, возможно, так и помер бы бедный американец, если б не передовая советская медицина. Деловитый врач с торчащей из кармана халата пачкой "Беломора" дал ему кислорода из брезентовой подушки, сестра закатила в задницу порядочный укол - и зарозовели щеки мистера Файфа, и губы раздвинулись в облегченной улыбке.
"Что им можно дать, Марк? - забеспокоилась Агата, когда врач с сестрой принялись неловко раскланиваться.-У нас страховка... Блю Шилд... Она здесь признается?" Марк шепнул что-то по-английски ей, что-то по-русски - медикам. В результате его киссинджеровских усилий Агата извлекла из недр чемодана, а гости, смущаясь, взяли какие-то зажигалки, колготки и шариковые ручки. Беспокойная выпала ночь, беспокойная.
- Может, заглянем к тебе? Или ко мне? - Они вышли, наконец, от повеселевшего дантиста в гулкий ночной коридор.
- Нет, Марк.
- Почему?
- И старика жалко, и вообще как-то... - Боишься?
- Ох, Марк, как тебе не идет фальшивить!
- А ты злая.
- Нет. Поздно уже. А мне еще надо Биллу написать.
- Среди ночи?
- Он не хотел меня пускать. Будто чувствовал...
- Брось выдумывать, - сказал Марк без особой уверенности. Неизвестно, действительно ли писала Клэр в ту ночь праведнику Биллу, но мрачный Марк, вернувшись в кошмарный номер на втором этаже, с окнами, выходящими прямо на танцевальную веранду ресторана - пустую, впрочем, и мертвую в бледном зареве рассвета, сел за шатучий туалетный столик и попытался настрочить открытку своей нареченной. Взамен, однако, лишь выкурил сигарету, состроил несколько рож ни в чем не виноватому зеркалу и в конце концов, не раздеваясь, завалился спать.
Поутру он вновь крутился с обычной неутомимостью расторопного гида Конторы. "Главное-не обжечься,-потчевал он кукурузой, купленной по дороге на пляж, белотелую Хэлен, - и соль сыпать со всех сторон равномерно..." "Знаю, знаю",-отвечала она, продолжая хихикать в ожидании сюрприза от советского початка. В Сочи ее восторги отчасти переключились на Леночку, однако именно отчасти, увы. Вот и теперь, вгрызаясь лошадиными зубами в угощение и показывая иногда свои тощие груди в глубине купальника, бедная старая дева обстоятельно жаловалась на трудности с изданием и распространением газеты, столь несправедливо обруганной в холле гостиницы "Украина" классово чуждым мистером Файфом. А две чайки, по-утиному плававшие в полосе прибоя, вдруг взмыли в воздух и, романтически воспарив над блистающим морем, одновременно ринулись вниз - схватить брошенный кем-то из восточных немцев кусочек булки. Хриплые крики, биение крыл. Победительница улетела, побежденная снова принялась с деланной безучастностью качаться на волнах.
- Вы видели вчера лебедей в парке? - спросил Марк. - Совсем ручные, правда?
- Лебедей? - изумилась Хэлен.-- Кажется... да-да, вспомнила, там еще был один черный... Вы что, не слушаете меня, Марк?
- Что вы, что вы! Трудности с фондами, понимаю. Да и при инфляции, разумеется, добывать деньги еще труднее.
- Вот-вот, - закивала его собеседница. - Фонды нам ни цента не дадут, а средний класс, у которого есть деньги, нажитые за счет эксплуатации трудящихся, нашу газету саботирует. И не случайно! За этой дискредитацией стоят могучие силы маккартизма. Всякий здравомыслящий человек просто обязан...
"На кого же она все-таки похожа? - думал Марте. - У нас такие становятся кадровичками или профсоюзными активистками. Путевки распределяют, осуждают на собрании технолога Иванова за аморальную половую связь с прядильщицей Петровой". Лениво шевелились мысли, рука лениво перебирала округлые камешки пляжа. Крепла духота. Но не век было Марку томиться идеологически выдержанной болтовней. "Отстаньте, - притворно отбивался он от накинувшейся на него мокрой компании,-я занят серьезным делом!" Выхватив у Клэр надувной глобус, он побежал наконец к морю, по возвращении мстительно обрызгал обсохших своих друзей, главной же безобразнице бросил на колени огромную медузу. И не преминул Гордон ехидно заметить, что не отказался бы от такой работы, как у Марка. И не стал Марк, которому такие фразочки были не в новинку, объяснять Гордону, что даже на пляже, даже в номере гостиницы за редкостной импортной бутылкой не покидает его проклятое чувство ответственности, не стал говорить, как хочется ему при всей симпатии к собравшимся, при всей любви к морским купаниям, смыться с интуристовского пляжа к чертовой матери и - быть может, захватив с собой Клэр, - отправиться шататься по городу, растрачивать невозвратимое время на толкотню среди разомлевших провинциалов. Или отправиться километров за сто от купеческого Сочи или за тысячу.
- Я взял бы тебя в Крым, - шепнул он по-русски. - Там есть места, совсем забытые Богом. Мы шлялись бы целыми днями по горам, обгорели бы, как негры. И хозяйка дома, увитого виноградом, по утрам приносила бы нам два румяных яблока на тарелке.
- Я хватала бы то, которое побольше.
- Это еще почему?
- Безумно люблю яблоки. А куда бы ты девал жену?
- Я, знаешь ли, еще не женат.
- Будешь, будешь. Мне вот тоже хочется - не в Крым, так в Сицилию. Мы были там когда-то, и тоже в диких местах... Только хозяйка нас не баловала, весь день с детьми крутилась... и солнце было сухое, яростное такое... и море...
- С Биллом вы там были?
- С Феликсом,- нехотя сказала она, очнувшись,- был у меня такой знакомый.
Она замолчала. Как раз подоспело новое развлечение: через "берлинскую стену", отделявшую пляж Конторы от берега для советских, перелезли две цыганки и принялись направо и налево предлагать свой специфический товар - сигареты, жевательную резинку, лезвия для безопасной бритвы.
- Эй, Гордон! - позвал Марк. - Купил бы что-нибудь в поощрение частной инициативы.
- Позволь, - Митчелл с любопытством наблюдал за вялой торговлей, - не ты ли нам твердил в Москве, что, кроме как на рынках, частной торговли в России нет?
- Успокойся, дорогой, мы зорко стоим на страже чистоты идеологии. Это чисто южное явление, называется "мелкая спекуляция"
- А гадать они умеют?
- Наверное.
- Пойдем? Я жутко суеверная.
- Я тоже. Поэтому и не стоит. Да и недолго им тут оставаться, цыганкам этим.
И, в самом деле, с дальнего конца пляжа уже опешила облаченная в закрытый купальник Вера Зайцева, на ходу набрасывая халат. Бог знает, что сказала она цыганкам, но в мгновение ока исчез их товар в необъятных складках цветастых платьев, и несостоявшиеся кассандры, размахивая руками, оборачиваясь на Веру и что-то выкрикивая, направились к бравому сторожу, охранявшему вход на пляж, а там и исчезли.
- Вера! - окликнул Марк.
- Здравствуй. - Она приблизилась, все еще разгоряченная успехом своей общественно полезной миссии. - Откуда только берется эта мразь?
- Цыгане,-примирительно заметил Марк,-вольная нация.
- Тебе хорошо говорить. А иностранцы что подумают?
- Да,- сказал Марк. Он успел шепнуть Клэр, чтобы та помалкивала.- Как у тебя дела?
- Замучилась. Чуть не половина свалилась вчера с поносом. Валяются по номерам, злые, как черти.
Марк понимающе усмехнулся.
- Я своим для профилактики раздал по упаковке одного лекарства. Тридцать шесть копеек все удовольствие. Хочешь, поделюсь?
- Спасибо, нет.
- Почему? Отлично помогает.
- Ну да. А потом разболеются - и меня же обвинят, что я их отравила. От таких вещей лучше держаться подальше. А у тебя как?
- Как видишь. - Он показал глазами на своих туристов и вздохнул, наткнувшись взглядом на кучку пепла, оставшуюся от письма.- Народ приятный, больных и стариков мало...