Зинка спала мертвецким сном… Пашка приподнялся над ней, задумчиво, еще не переварив окончательно все события этого вечера, и, пересев к окну, чтобы хлебнуть ночной прохлады… чуть не столкнулся, голова к голове, со страшной человеческой мордой. Он в ужасе отпрянул от окна, вжавшись на кровати в темноту комнаты и не зная, что предпринять. Медленно, чтобы не скрипнула кровать, он прислонился спиной к узкой шторке, втянул голову в плечи и замер, перестав дышать. Внезапно шторка резко отдернулась в сторону.
"Все… Это конец, - вихрем пронеслось в мозгу. - Так я и знал…"
В проеме снова возникла страшная морда.
- Э, да кто тут? - раздался знакомый нетрезвый голос.
Это был Ринат. Он всунул голову глубже и увидел голого Пашку:
- Ты, што ль, паря? - обрадованно спросил он. - А то мы Зинку потеряли, свет у ней не горит, а портвешок наш тут оставался, больше полбутылки.
Пашка растерянно молчал. Такое количество ужасных в его жизни событий за столь короткий промежуток времени ему еще не приходилось переживать за все свои семнадцать честно прожитых лет.
- Значит, ты с ней теперь? - участливо спросил узкоглазый, кивая на храпящую Зинку. - Нормально! Она, хоть толстая, но зато такая… - он никак не мог подобрать правильное слово, характеризующее Зинку с наилучшей стороны, - такая… Нормальная… - бесславно завершил он собственное лингвистическое исследование. - Ты женатый? - снова спросил он Пашку. - А то при ней будешь, как при параде, и нос в махорке. На зону пойдешь, Зинка очень сгодится. У ней сердце золотое, и опять же при продуктах… Детей тебе поднимет, если что… Если в закон не выйдешь… - Пару секунд он мечтательно помолчал.
- Значит, вы портвеш кончили, - внезапно сменил он тему. - Ладно, пойду к своей дуплиться… Насухую… Давай петушка, паря! - он протянул Пашке мозолистую ладонь.
Пашка, словно во сне, пытаясь переварить слова, произнесенные неожиданно выплывшим из ночи уголовником, оторвал руку, прикрывающую голую мошонку, и протянул ему навстречу…
- В бокс тебе надо бы… - сказал на прощанье Ринат и исчез в темноте.
- Х-р-р-с-с-с-с… - подвела итог Зинка этому важному собранию.
Рано утром, задолго до завтрака, Пашка, собрав свои немногочисленные пожитки, умотал первой электричкой в сторону Адлера добывать билет на Москву. Он прилетел домой на неделю раньше окончания путевки.
- По семейным обстоятельствам, - пошутил он в ответ на мамин удивленный вопрос.
Триппер, по-научному именуемый гонореей, он лечил уже в Москве, в полном отрыве от будущей семьи и ее ближайшего окружения. Расходы на врача и уколы составили ровно те самые двадцать пять рублей, которые он не успел потратить, внезапно прервав свой отдых. Все это время температура воды на Кавказском побережье составляла +25° по Цельсию.
- Семь!..
Дедушку Романа приволокли домой сердобольные соседи. Когда он упал, поскользнувшись на голом сухом асфальте двора, никто поначалу и подумать не мог о трагических последствиях, затянувшихся потом на годы… Во дворе его любили. Это был тот редкий случай, когда пожилой еврей с большой блестящей лысиной и мясистым пористым носом, известным медицинской науке как "Шнобель обыкновенный", не вызывал у окружающих глухого, плохо скрытого раздражения, а, наоборот, привлекал к себе людей разных и всяких, от дворовых детей до местного участкового.
- Здра-а-асьте, Роман Ефимыч! - приветствовали его тетки на скамейке "страшного суда". Особенно в своих приветствиях усердствовала одна бабка, с первого этажа. Чтобы получше рассмотреть привечаемый ею объект, она, полуслепая, растягивала веки глаз большим и указательным пальцами обеих рук, зажав между коленей в этот ответственный момент свою клюку.
- Роман Ефимычу!.. - четко, по-военному, приветствовал его участковый, капитан Гаврилов, и протягивал вперед руку.
- Дядя Ром, дядя Ром! Дайте конфету!.. - кричали ему дворовые пацаны, зная, что на этот случай у него всегда в правом кармане имеется кое-что сладкое. В правом - потому что в левом он всегда носил милицейский свисток.
- Незаменимый орган чувств… - любил повторять дедушка, частенько проверяя его работу. Жаль, что свисток не требовал регулярной смазки вело-машинным маслом, как, например, оставшаяся от бабушки швейная машинка "Зингер", - дед смазывал бы свисток регулярно и с удовольствием.
Ну, а сладкое для правого кармана он покупал регулярно и носил с собой постоянно. Уже много лет дед Роман пребывал на пенсии, однако вел активнейший в общественном смысле образ жизни. Возглавляя, либо, по крайней мере, являясь членом многочисленных общественных образований, типа школьного родительского совета, а также комитета жильцов дома и придомовой территории, или же, например, будучи общественным сотрудником местного отделения милиции, дед тем не менее ухитрялся все же немножечко обманывать государство, вверившее в его не очень надежные руки столь ответственные посты. Специализировался он по телефонам… Схема была классической и гениальной в своей простоте. Всем своим, так же как и чужим, многочисленным знакомым, которые в силу разных причин не были к тому времени "отелефонены", он предлагал содействие в установке квартирного телефона за умеренную плату. Он брал у них необходимые бумаги, многозначительно улыбаясь, просил написать заявление в установленной форме и относил все это в окошечко телефонного узла, выстояв положенную очередь. При положительном решении вопроса полученная вперед "умеренная плата" оставалась у Романа Ефимовича в качестве гонорара за услуги. В случае отказа дед возвращал аванс с извинениями, намекая на "особый случай". Такой незначительный обман вполне вписывался в лично им разработанный перечень морально-нравственных ценностей, который, с одной стороны, не особо тревожил по ночам дедову устоявшуюся за советский период совесть, а с другой - существенно помогал семье вести вполне достойное в материальном смысле существование. Мама весьма скептически относилась к такому разнообразию внесемейной жизнедеятельности своего отца, но не вмешивалась в творческий процесс, поскольку, в отличие от многих других ехидных родственников, точно знала, что все это приносит деду немалое удовольствие даже в совершенно неоплаченном варианте.
Инсульт, последовавший сразу после падения, навсегда уложил деда Романа в постель. Теперь он лежал, заботливо обложенный ниже пояса мягкими, хорошо впитывающими влагу тряпочками, и почти все время улыбался. Как мама ни старалась, слабый, чуть кисловатый запах стариковской мочи все равно витал, если не по всей комнате, то, по крайней мере, в прикроватной ее части. Необратимые сосудистые изменения раскололи дедушкино сознание на три неравные части…
Первый, самый яркий по воспоминаниям кусок жизни, вбирал в себя детские годы и дореволюционную юность в Смоленске, с папой, мамой и младшим братом Юликом. Семья была из богатых и имела свой выезд. Астра и Венгерка, два вороных рысака, были гордостью не только семьи, но и всей улицы. За успехи в гимназии обычно братья получали от родителей полтора-два часа дополнительной свободы, и этого времени хватало на то, чтобы запрячь лошадей и самостоятельно, с удалым посвистом, заломив на голове гимназические фуражки, прорезать на рысях, на зависть сверстникам, город вдоль и поперек. К пришедшейся некстати революции совершенно не успели подготовиться. Одним разбойным махом начисто смела она привычное семейное благополучие, уничтожив дом, денежные вклады во Второй Имперский Банкъ и реквизировав на новые революционные нужды высокопородных Астру и Венгерку. Нужно было выживать, семья перебралась в Москву, где и начали проявляться многочисленные дедушкины предпринимательские таланты, в основном по снабженческой линии…
Второй, не такой уже яркий по послеинсультным вспышкам памяти кусок воспоминаний, относился к предвоенным и первым, самым непростым для семьи, военным годам. В это время семья жила в эвакуации, в Давлеканово, на самом юге Башкирии. Дед Роман, приобретший, точнее, совершенно законным образом получивший броню, охраняющую его от армейской мобилизации как высококлассного снабженца в области поставок иголок и суровых ниток, гордо и высокопарно называемых им "Пошивочным материалом для нужд Красной Армии и Флота", мотался весь срок эвакуации между Москвой и поселком в Башкирии, скрытным, по возможности, образом обеспечивая надлежащий в условиях военного времени уровень потребления семьей как продуктов питания, так и отдельных предметов провинциального хозяйствования, необходимых для "жизни на земле", как частенько говаривал он. К таким предметам относилась и Катька, трехлетняя коза с тяжелым розовым выменем, которую Роман Ефимович успел в течение одного дня своего очередного неожиданного наезда из Москвы найти и выменять на четыре новых и совершенно одинаковых по цвету, размеру и фасону женских платья, добытых им неизвестно как в столице, когда немец стоял уже в нескольких километрах у ее порога. Попав в неопытные, но чрезвычайно трудолюбивые и заботливые, чистоплотные, еврейские бабушкины руки, Катька спустя всего лишь неделю такого непривычного обихода увеличила надои в два с половиной раза, что не раз крепко поддерживало семью в годы эвакуации. Впоследствии, когда уже наши войска, форсировав Вислу, подходили к Одеру и эвакуированным пришла пора возвращаться домой, Роза Марковна разрыдалась на Катькиной пуховой груди, не желая бросать в неизвестный недогляд свою кормилицу. Продавать Катьку не стали, ее отдали в хорошие руки, которые, отложив отъезд, искали всей семьей целую неделю. Непростым оказалось делом…