Незнакомка спала тихо, как нутрия, и совершенно не храпела. А Мотор с Ваучером, наоборот, крепились почти до утра, каждый тайно, а под утро захрапели все равно и разбудили соловьев. Соловьи разбудили незнакомку. Она осмотрелась по сторонам, обнаружила спящих рядом слева и справа от нее мужиков и вспомнила…
…Все вспомнила. Все совершенно. Она вспомнила всю свою жизнь по крупицам и мельчайшим деталям. Она хорошо видела и могла воссоздать каждое движение тела и души в этой жизни. Но, поскольку телесных движений, так же, как и внезапно вспомнившихся душевных порывов с начала ее сознательной жизни накопилось не так уж много, всего ничего - со вчерашнего полудня, то ощутить себя в новом, так неожиданно открывшемся пространстве, оказалось для Юлии Фридриховны Эленбаум - матери, жены, бабушки двух внуков - одного в Торонто, другого - в Нью-Йорке, а также - издательского редактора, преподавателя и переводчика с немецкого - вполне по силам, несмотря на ее пятьдесят шесть.
Она выбралась наружу и посмотрела наверх. Шести еще не было, но утренний свет был уже такой яркой силы, что заставил ее зажмуриться. Разбудивший ее соловей сидел на веточке, совсем рядом, быстро крутил головой и часто-часто перепрыгивал с места на место, не обращая на нее никакого внимания, а просто радуясь майскому утру, позволившему, ни от кого не завися, щелкать и петь сколько вздумается. Юлия Фридриховна скинула лодочки, которые в связи со вчерашним белым так и оставались на ней всю ночь, и сладострастно растерла ступни руками.
"А где же зеркало? - пришло ей в голову. Она вынула заколку из пучка на голове, волосы рассыпались по плечам. Она тряхнула головой. - И зубная щетка…"
Настроение было отличным, хотелось радоваться жизни. В поисках предметов гигиенической необходимости она заглянула внутрь постройки, туда, где было ее лежбище, и повторно обнаружила мужиков. Оба лежали уже на спине и дружно похрапывали. Лица их были родными и хорошо знакомыми. Слева спал Мотор. Она протянула руку и подергала его за штанину:
- Мотор! Мото-о-ор!
Мотор открыл левый глаз, пошевелил им туда-сюда и остановил на объекте. Потом попытался открыть второй, но тот плохо разлеплялся, и тогда он помог ему рукой. Какое-то время оба глаза смотрели вперед, на темный, явно женский контур, освещенный загадочным сиянием, но ничего, объясняющего такой феномен, так и не смогли придумать…
Внезапно он вспомнил… Вспомнил! Вспомнил и хлопнул себя по лбу, соединив в этом ударе все накопившиеся и переработанные за ночь чувства: смесь восторга, удивления, недоверия, горделивого самоуважения, остатков страха, легкого похмелья и жжения в мочевом пузыре.
- Бля-я-я… - тихо протянул Мотор себе под нос и посмотрел на Ваучера. - Бля-я-я… - он приподнялся на локте, шмыгнул носом, втягивая внутрь организма утренние сопли, и указал материализовавшемуся привидению пальцем на Ваучера: - Это Ваучер. Помнишь?
Женщина в белом улыбнулась.
- Естественно, а кто же еще? - она на секунду задумалась. - У меня такое чувство, что с памятью не все в порядке, - она пожала плечами. - Представляешь, не могу вспомнить, где у нас все лежит: полотенце, паста, белье и… кстати, вода где у нас, тоже не понимаю. Отфильтрованная.
Момент, когда она перешла с Мотором на "ты", совершенно никак не отразился на работоспособности ее коммуникационных систем, и новое обращение это мягко и органично опустилось рядом, на землю, вернее, чуть выше - на апельсиновые картоны лежбища.
Мотор толканул Ваучера. Тот раздирал глаза приблизительно по той же схеме - последовательно, с промежуточным результатом адаптации в действительность окружения. А когда разодрал и, тоже вперив их в Юлию Фридриховну, подержал на ней немного, то сказал лишь одно, и тоже впопад:
- Бля-я-я…
- Доброе утро! - совершенно не придав значения лингвистическим премудростям, поздоровалась вчерашняя незнакомка. - Как спалось?
Ваучер приоткрыл было рот, но оттуда выполз слюновой пузырь, крепкий, потому что сделан был из ночной, густой, не сменившейся еще слюны, и не позволил его обладателю развернуть вразумительный ответ по существу спрошенного. Пузырь лопнул, и из Ваучерова рта прорвалось лишь то, что сумело просочиться без перекрывавших его помех:
- Бля-я-я…
- Слышали уже, - недовольно отреагировал Мотор, как совершенно непричастный к темной стороне жизни. - Уже ни к чему блякать-то. Вода где у нас, говорю? И как спалось, говорят, тоже?
Ваучер пораженно посмотрел на Мотора и растерянно ответил:
- Так воскресенье ж сегодня. К Максимке надо идти. А оно у Аусвайса в брезенте.
- Кто в брезенте? - с интересом переспросила Юлия Фридриховна. - Воскресенье?
- Да ведро в брезенте, в палатке у него. Аусвайс знает.
- В документе, то есть, это изложено? - не поняла женщина. - Ты сказал - аусвайс?
Перейти на "ты" с Ваучером тоже для Юлии никакого труда не составило, и тоже прошло для всех совершенно незамеченным.
- Ну да, Аусвайс, кто ж еще? - Ваучер кивнул в сторону улицы. - Надо будить его, и пусть идет в очередь, а мы тогда после, - он встал, сделал пару шагов в сторону и подергал за просевший шнур палаточной тяги, соединявший брезентовое обиталище типа "на троих" с соловьиным деревом. - Э-э-э-э!
Внутри зашевелилось, брезент разошелся по фронту беспокойства события, оттуда высунулось бородатое и нечесаное явление природы и тупо уставилось в пространство.
- Вон он, Аусвайс-то! - прокомментировал вновь открытые обстоятельства Мотор и крикнул в его сторону: - Ведро доставай, Максимкино!
- Гутен морген, герр Аусвайс! - Юлия Фридриховна встала и с вежливой улыбкой сделала шаг в его направлении. Потом оглянулась на Мотора и тихо спросила: - Ты говоришь, он с нами живет?
Мотор подскочил на месте:
- Не, не, не! Какой - с нами? Мы - отдельно, он только так, рядом, и хозяйство вместе и все остальное тоже. А так - не вместе. Так - мы с Ваучером вместе, а по свалке, если ворошить, то - вместе, и с ним тоже, с Аусвайсом.
Ни Юлия Фридриховна, по причине недостаточной переводческой подготовленности, ни сам Аусвайс, по причине полного неврубания в зачинающуюся мизансцену при отсутствии очков на не проснувшейся как надо физиономии, не ощутили кроме междометий "не-не-не!" ни единого намека на причинно-следственную связь отдельных частей, озвученных Мотором, да еще в такую рань. Безусловное понимание услышанного проявил лишь Ваучер. Подобный комментарий партнера по бизнесу и жизни он разделял полностью, но до поры до времени решил помолчать.
Аусвайс пошарил в палатке, за спиной, выудил оттуда и нацепил на нос круглые железяки с затуманенными окулярами и вновь осмотрел пространство, но уже гораздо осмысленней. Тут-то его утренний взор и натолкнулся на двубортно ограненный силуэт. Последовательно осмотрев Юлию Фридриховну от пят и выше, а затем - наоборот, от головы и ниже, он прикрыл глаза, подержал их так немного, соединяя части увиденного в единое целое, и снова открыл. Видение белого колера стояло там же - на полдороге от постройки до палатки.
- Скажи… - попросил его Ваучер, - ну…
- Бля-а-а-а… - протянул Аусвайс, - бля буду…
- Значит, так! - решительно перехватил инициативу Мотор. - Мы с ней, - он кивнул в Юлину сторону, - сейчас за водой займем. А вы подходите. А после вы воду вернете, а мы с ней, - он снова кивнул туда же, - пойдем приодеть ее поищем, чтоб не белое было и с сапогами, туда же, где вода и еще дальше. А вы пока жрать сделайте… - Он повернулся к Юле: - Гут?
- Я, я, гут! - оживилась женщина. - Зер гут!
- Немка! - Аусвайс окончательно пришел в себя и вытянул в направлении женщины заскорузлый указательный палец. - Бля буду, немка натуральная. Германская!..