Оказывается, да, но только когда с подругами. Мне стало интересно кое-что прояснить. Дело в том, что у меня был комплекс насчет денег. Я всегда считал, что мужчина, у которого нет денег, чтобы заплатить за любой каприз дамы, не вполне мужчина. Я понимал умом, что это глупость. Что мы все, мужчины и женщины, одинаково зарабатываем деньги, а не срываем их с деревьев. Что, в конце концов, женщины трахаются с мужчинами, а не с их кошельками. Но где-то в глубине души мне было стыдно непонятно перед кем за то, что я не Роман Абрамович и даже не средней руки звезда канала MTV, и у меня всегда было, как мне казалось, недостаточно денег. К тому же некоторые из женщин, тонко чувствующих мужские комплексы, манипулировали мной через мою самооценку в контексте денег, у меня от них остался неприятный осадок, и я в глубине души всегда ожидал от других женщин такой же грязной игры.
Разговаривая с Аллой, я не пытался навязать ей свою картину мира. Я не говорил о том, что правильно и неправильно. Я всего лишь притворился пришельцем с Марса, который не в курсе человеческих обычаев и предрассудков и хочет рационального объяснения, почему одни люди, по мнению других, должны за них платить, и как вообще это все устроено.
- Ну, вот мы сидим в ресторане, не таком уж дорогом, и ничего особенного не покупаем. Получается рублей по семьсот с человека, - объясняла она. - Это не такие большие деньги.
- Прекрасно, - ответил я. - Это действительно небольшие деньги. Именно по этой причине ты можешь и сама за себя заплатить, правда?
В ответ она тихо сказала, растягивая гласную в долгий выдох:
- Да-а-а, - и впала в ступор.
Я молчал, чтобы не мешать ей думать. Через полминуты она сказала:
- Ну, вообще-то я общаюсь с такими успешными людьми, что они сами рады заплатить за меня. А если я заплачу за себя сама, то они даже обидятся.
- Аты часто бываешь в ресторанах с мужчинами не такого круга? Которые тебе почему-то приятны, интересны, но не готовы или не хотят за тебя платить?
- Нет, практически никогда.
- Я хочу спросить… Просто интересно. Может быть ты, возможно, не задумываясь, всегда стремишься ходить на такие развлечения именно с богатыми мужиками?
Опять ступор секунд на двадцать.
- Так ведь… Мужчина должен… Так принято.
- Итак, ты считаешь, что мужчина должен, потому что так принято. А ты, в свою очередь, всего лишь подчиняешься традициям. И по счастливому совпадению эта традиция в твою пользу, потому что ты не платишь. Платят за тебя. Эта традиция прекрасна, потому что она тебе выгодна.
Она ничего не ответила и посмотрела на меня, как мне показалось, с укором.
- Алла, я тоже обычно за женщин плачу, - сказал я. - Я не против. Просто я сейчас подумал, что это такая традиция, за которой нет никакой рациональной основы, и которая действительно выгодна женщине. Ну правда ведь. Выгодно же получать что-то приятное за чужой счет. А тут такая удобная традиция. И ты вроде даже не настаиваешь, чтобы он за тебя платил. Просто так принято. И у тебя всегда само собой так получается, что ты ходишь в ресторан с мужиками, которые имеют деньги и легко поддерживают эту традицию. Им платить приятно. А тебе приятно не платить. И все естественно, потому что так принято. Мужчина должен платить - и все. Правда ведь?
- Правда. Так принято. Если бы я была мужчиной, то я бы платила. Мужчина должен. Это традиция.
- Вот именно. Если бы у моей бабушки был член, то она была бы дедушкой. А если бы я был женщиной, мне было бы выгодно настаивать на красоте, справедливости и обязательности этой традиции, потому что если она соблюдается мужчинами в отношении меня, то мне комфортнее жить. Все любят хорошее вино и вкусную еду, а уж если за чужой счет, то тем более.
- Между прочим, я не прошу тебя платить за меня.
- Я бы и не стал. Мы с тобой не настолько близки. Речь о другом. Тут вот что интересно. К мужчинам деньги приходят точно так же, как к тебе, - в обмен на работу. Но ты считаешь, что мужчина должен, а ты нет. Почему?
Она посмотрела на меня глазами, выражавшими к тому моменту окончательную растерянность, и сказала:
- Потому что я себя уважаю.
После этих слов в ступор впал уже я. Потерял дар речи на несколько секунд. Я остановился, глядя на нее, она тоже остановилась, и мы оказались напротив друг друга посреди широкого тротуара Лужнецкой набережной. Когда мне удалось осмыслить услышанное, я спросил:
- По-твоему, за себя сами платят девушки, которые себя не уважают?
- Ну-у-у, не-е-ет, - сказала она, теряясь еще больше.
- Или за столиком платит тот, кто себя уважает меньше? Вот если я себя уважаю, значит, ты должна платить за меня?
Немая сцена. Алла смотрит на меня, раскрыв рот, абсолютно круглыми глазами.
Мы пошли дальше. Говорили о чем-то другом. В вагоне метро она смотрела на меня задумчиво. При прощании сказала:
- Игорь, ты самый интересный собеседник…
Позднее я вспомнил о нашем разговоре и подумал, что мужчины в ее присутствии никогда даже не задумываются о том, чтобы не заплатить за нее. Она сама так глубоко убеждена в том, что так и должно быть, что это транслируется на ее лице, и никто не сомневается в том, что так и устроен мир. Она совершенно конгруэнтна - выражает только то, что думает, и делает только то, что хочет. Мне захотелось быть таким же уверенным в правильности собственного восприятия окружающего мира, как эта девочка.
Но я знал, что я… Как бы сказать поточнее… Я не могу жить вот так просто. Быть таким уверенным в своем праве быть самим собой. Я этого недостоин.
Я был слишком часто неуверен в себе. Точнее, уверен в том, что во мне все не так, неправильно, некрасиво и недостойно. Что нужно быть другим - не таким, какой я есть. Быть умнее, интереснее, привлекательнее, сильнее, талантливее, смелее, лучше, богаче, тоньше, круче. В общем, так, как у меня никогда не получится…
Глядя на людей вокруг, я видел зеркала, которые меня отражали. В одних видел что-то отвратительное - такое, что знал о себе. Этих людей я презирал и ненавидел - за то, что я такой же. Меня это бесило. Хотелось разбить зеркало. В других я видел того себя, который мне нравился и которым, казалось, я мог бы быть. Это такое классное чувство - я просто вижу, что делает человек, восхищаюсь, даже хочу присоединиться к его игре и тут же понимаю: "Я могу так же! Я такой же!" Во мне происходит вспышка радостного оживления. Но сразу после этого где-то внутри звучит голос, слышный только мне: "Ты не такой. У тебя не получится. Будут смеяться. Не высовывайся. Ты не имеешь права. Ты ничего подобного не достоин, и ты сам это хорошо знаешь". После этого внутри меня что-то надламывается. Я начинаю понимать, что действительно не такой и таким уже никогда не буду. В таких случаях мне становилось смертельно тоскливо. Я хотел закрыть глаза, чтобы не видеть отражение себя, которое мне очень по душе, но в которое не смею верить.
Я всегда был уверен, что мне нельзя быть самим собой
- я недостаточно хорош, чтобы существовать в таком виде. Я также был уверен, что никогда не смогу быть каким-то другим. По той же причине - я слишком плох, чтобы быть способным на какие-то перемены. Кроме того, я ни разу в жизни не услышал ни от своих родителей, ни от кого-то еще, чьему авторитету я мог бы доверять, каким быть хорошо, правильно и нужно. Никто не говорил мне, каким нужно быть. Только трахали мозги, объясняя, что надо быть не таким, какой я есть. Я - хуже всех. Я запомнил это с раннего детства.
8. САМАЯ-САМАЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
- …Ах да, научиться жить с проблемой! Это ли не зрелый ответ! Я люблю зрелые ответы.
По твоему дому бродит лев? Учись жить с этим. Твой муж-алкоголик бьет тебя? Учись жить с этим. Нет, Билл, при такой постановке дела мы получим гарантированного страдальца. Страдальцы - это геморрой. Они - основные творцы проблем во всей Вселенной.
Люк Рейнхард, "Трансформация"
Однажды мы со старым приятелем зашли в кабак на чашку чая. Обсуждали, по моей инициативе, взаимоотношения родителей и детей и то, как они влияют на формирование личности.
- Ты, братан, мой давний друг, - сказал я, разливая водку в рюмки. - Я хочу с тобой поделиться тем, что в последнее время сильно занимает мою голову.
Не помню, что говорил дальше. Поток сознания с эмоциями. Без запроса на жалость, просто констатация факта: отец в моей жизни значит намного больше, чем я привык думать, и в наших отношениях было много боли. Я его люб лю, а он меня никогда не любил. Он избегал близкого общения со мной. Он не передал мне правильные убеждения. Наоборот, наполнил чувством неуверенности. Точнее, уверенности в том, что я плохой, недостойный быть любимым и счастливым, не имеющий будущего.
Мой друг выслушивал меня около тридцати минут, не проронив ни слова. Только смотрел прямо внутрь меня, не отрываясь. Так, будто наши зрачки соединяла нить из невидимого металла. Когда мой поток слов иссяк, Саша молча смотрел еще минуту, а потом сказал:
- Андреев, нуты даешь… Я никогда в жизни не подумал бы, что ты можешь чувствовать и говорить такие вещи. Какие-то комплексы, страхи, зажатости. Тяжелые, блядь, интимные переживания. Ты такой сильный снаружи, а внутри такое…
Мы молча опрокинули по рюмке, и он продолжил:
- Я сначала долго-долго пытался понять, что ты такое задумал. Зачем ты мне все это говоришь. Думал, какая-то разводка будет в конце… А когда понял, что ничего такого не будет, что ты просто распахнулся и говоришь доверительно, у меня снесло крышу. Круто…