Вторая часть тетралогии "Дороги свободы" "Отсрочка" повествует о начале войны в Европе. Чехословакия предана. Война неминуема. Герои Сартра оказываются перед лицом смерти. Жизнь как бы сравнялась со смертью по своей "неестественности". И на глазах читателя совершается стремительная метаморфоза: от неприятия смерти герои приходят к неприятию жизни.
Содержание:
Жан Поль Сартр 1
ПЯТНИЦА, 23 СЕНТЯБРЯ 1
СУББОТА, 24 СЕНТЯБРЯ 14
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 25 СЕНТЯБРЯ 38
ПОНЕДЕЛЬНИК, 26 СЕНТЯБРЯ 57
ВТОРНИК, 27 СЕНТЯБРЯ 64
СРЕДА, 28 СЕНТЯБРЯ 74
НОЧЬ С 29 НА 3 °CЕНТЯБРЯ 81
ПЯТНИЦА, 3 °CЕНТЯБРЯ 82
Примечания 84
II. Отсрочка
Жан Поль Сартр
ПЯТНИЦА, 23 СЕНТЯБРЯ
Шестнадцать тридцать в Берлине, пятнадцать тридцать в Лондоне. Отель скучал на своем холме, пустынный и торжественный, со стариком внутри. В Ангулеме, Марселе, Генте, Дувре думали: "Чем он там занят? Ведь уже четвертый час, почему он не выходит?" Старик сидел в гостиной с полузакрытыми жалюзи, взгляд его под густыми бровями был неподвижен, рот полуоткрыт, как будто он вспоминал о чем-то стародавнем. Старик больше не читал, его дряхлая пятнистая рука, еще держащая листки, повисла вдоль колен. Он повернулся к Горацию Вильсону и спросил: "Который час?", и тот сказал: "Приблизительно половина пятого". Старик поднял большие глаза, добродушно засмеялся и сказал: "Жарко". Рыжая, потрескивающая, усыпанная блестками жара спустилась на Европу; жара была у людей на руках, в глубине глаз, в легких; измученные пеклом, пылью, тревогой, все ждали. В холле отеля ждали журналисты. Во дворе ждали три шофера, неподвижно сидя за рулем своих машин; по другую сторону Рейна неподвижно ждали в холле отеля "Дрезен" долговязые пруссаки, одетые во все черное. Милан Глинка больше ничего не ждал. Не ждал с позавчерашнего дня. Позади был этот тяжелый черный день, пронзенный молниеносной догадкой: "Они нас бросили!" Потом время снова начало течь как попало, нынешних дней как бы не было. Они стали только завтрашним днем, остались только завтрашние дни.
В пятнадцать тридцать Матье еще ждал на кромке устрашающего будущего; одновременно с ним, начиная с шестнадцати тридцати, Милан лишился будущего. Старик встал и благородным подпрыгивающим шагом с негнущимися коленями пересек комнату. Он сказал "Господа!" и приветливо улыбнулся, потом положил документ на стол и пригладил листки кулаком; Милан стоял у стола; развернутая газета покрывала всю ширину клеенки; он прочел в седьмой раз:
"Президенту республики и правительству ничего не оставалось, как принять предложения двух великих держав по поводу будущего положения. Мы вынуждены были смириться, ибо остались в одиночестве". Невилл Гендерсон и Гораций Вильсон подошли к столу, старик повернулся к ним, у него был беззащитный и обреченный вид, он сказал: "Больше ничего не осталось". Смутный шум проникал через окно, и Милан подумал: "Мы остались одни".
Тонкий мышиный голосок пискнул на улице: "Да здравствует фюрер!"
Милан подбежал к окну: "Ну-ка подожди! - закричал он. - Подожди, пока я выйду!"
За окном кто-то улепетывал, шлепая галошами; в конце улицы мальчишка обернулся, порылся в переднике и поднял руку, размахиваясь. Потом послышались два резких удара в стену.
- Маленький бродячий Либкнехт, - усмехнувшись, сказал Милан.
Он высунулся в окно: улица была пустынной, как по воскресеньям. Шёнхофы на своем балконе вывесили красно-белые флаги со свастикой. Все ставни зеленого дома были закрыты. Милан подумал: "А у нас нет ставен".
- Нужно открыть все окна, - сказал он.
- Зачем? - спросила Анна.
- Когда окна закрыты, то бьют стекла. Анна пожала плечами:
- Как бы то ни было… - начала она.
Их пение и вопли доносились невнятными волнами.
- Эти всегда тут как тут, - сказал Милан.
Он положил руки на подоконник и подумал: "Все кончено". На углу улицы появился тучный мужчина. Он нес рюкзак, тяжело опираясь на палку. У него был усталый вид, за ним шли две женщины, сгибаясь под огромными тюками.
- Егершмитты возвращаются, - не оборачиваясь, сказал Милан.
Они бежали в понедельник вечером и, видимо, пересекли границу в ночь со вторника на среду. Теперь они возвращались с высоко поднятой головой. Егершмитт подошел к зеленому дому и поднялся по ступенькам крыльца. На сером от пыли лице играла странная улыбка. Он стал рыться в карманах куртки и извлек ключ. Женщины поставили тюки на землю и следили за его движениями.
- Возвращаешься, как только опасность миновала! - крикнул ему Милан.
Анна живо остановила его:
- Милан!
Егершмитт поднял голову. Он увидел Милана, и глаза его сверкнули.
- Возвращаешься, как только опасность миновала?
- Да, возвращаюсь! - крикнул Егершмитт. - А вот ты теперь уйдешь!
Он повернул ключ в замке и толкнул дверь; женщины пошли за ним. Милан обернулся.
- Подлые трусы! - буркнул он.
- Не надо их провоцировать, - сказала Анна.
- Это трусы, - повторил Милан. - Подлое немецкое отродье. Еще два года назад они нам сапоги лизали.
- Неважно. Не стоит их провоцировать.
Старик кончил говорить; его рот оставался полуоткрытым, как будто он молча продолжал излагать свои суждения по поводу сложившейся ситуации. Его большие круглые глаза наполнились слезами, он поднял брови и вопросительно посмотрел на Горация и Невилла. Те молчали. Гораций резко отвернулся; Невилл подошел к столу, взял документ, некоторое время рассматривал его, а затем недовольно оттолкнул. У старика был сконфуженный вид; в знак бессилия и чистосердечности он развел руками и в пятый раз сказал: "Я оказался в совершенно неожиданной ситуации; я надеялся, что мы спокойно обсудим имевшиеся у меня предложения". Гораций подумал: "Хитрая лиса! Откуда у него этот тон доброго дедушки?" Он сказал: "Хорошо, ваше превосходительство, через десять минут мы будем в отеле "Дрезен"".
- Приехала Лерхен, - сказала Анна. - Ее муж в Праге; она беспокоится.
- Пусть она придет.
- Ты считаешь, что ей будет спокойнее с таким сумасшедшим, оскорбляющим людей из окна, как ты… - усмехнулась Анна.
Он посмотрел на ее тонкое спокойное осунувшееся лицо, на ее узкие плечи и огромный живот.
- Сядь, - сказал он. - Не люблю, когда ты стоишь. Она села, сложив на животе руки; человечек потрясал газетами, бормоча: "Последний выпуск "Пари-Суар". Покупайте, осталось два экземпляра!" Он так кричал, что осип. Морис купил газету. Он прочел: "Премьер-министр Чемберлен направил рейхсканцлеру Гитлеру письмо, на которое, как предполагают в британских кругах, последний должен ответить. Вследствие этого встреча с господином Гитлером, назначенная на сегодняшнее утро, перенесена на более позднее время".
Зезетта смотрела в газету через плечо Мориса. Она спросила:
- Есть новости?
- Нет. Все одно и то же.
Он перевернул страницу, и они увидели темную фотографию, изображавшую что-то вроде замка: средневековая штуковина на вершине холма, с башнями, колоколами и множеством окон.
- Это Годесберг, - сказал Морис.
- Это там находится Чемберлен? - спросила Зезетта.
- Кажется, туда послали полицейское подкрепление.
- Да, - сказал Милан. - Двух полицейских. Итого шесть. Они забаррикадировались в участке.
В комнате опрокинулась целая тележка криков. Анна вздрогнула; но лицо ее оставалось спокойным.
- А если позвонить? - предложила она.
- Позвонить?
- Да. В Присекнице.
Милан, не отвечая, показал ей на газету: "Согласно телеграмме Германского информационного агентства, датированной четвергом, немецкое население Су-детской области занято наведением порядка, включая вопросы, связанные с употреблением немецкого и чешского языков".
- Может, это неправда, - сказала Анна. - Мне сказали, что такое происходит только в Эгере.