II
За Городцом Мещерским, а выехал я с рассветом, на Рязанско-Муромском тракте неожиданно для себя обнаружил новую автозаправку. Оказывается, давно не наведывался в эту сторону. Ох, как неостановимо, как суетно и незаметно летят эти сумасшедшие 90-е годы!
Автозаправка выглядела необычно: черно-серебристо-зеленая. Над конторкой из огнеупорного кирпича торчали три загадочные буквы - "ОРД". Я не преминул свернуть, чтобы наполнить бензобак, а заодно и узнать, откуда она взялась? И что это такое - О. Р. Д.? Мелькнула догадка: неужели господин Силкин укоренился? Должна же наконец-то приватизированная им нефтебаза заиметь стационарную заправку? А с буквами, подумалось мне, он, как всегда, попотешничал: мол, Очень Разумное Дело, то есть О. Р. Д.
В окошечке кассира-оператора я увидел - о, Боже! - я узрел антиквара Базлыкова. Он был одет в униформу цвета маренго, отделанную серебряной окантовкой, с зелёным нагрудным знаком и теми же самыми буквами - О. Р. Д.
Мы смотрели друг на друга неверяще, растерянно. В этот ранний час на автозаправке не было никого, кроме нас, да и шоссе оставалось пустынным. "Здрасте", - наконец выдавил я. Он ответствовал: "Приветствую вас". Я молча расплатился и ещё раз вопросительно взглянул на него. Он молчал. Я заправил машину и уже собрался уезжать, как Базлыков выскочил из своей конторки.
- Неужели нам не о чем поговорить? - вымученно улыбнулся он.
- Однажды мы с вами столкнулись в Городце Мещерском, но вы даже не захотели меня узнать. Тогда я решил, что вы не желаете больше поддерживать знакомство.
- Было такое. И сделал это умышленно, - подтвердил он откровенно, по-военному чётко.
- Отчего же так?
- Не хотел, чтобы нас засекли.
- Чего же боялись?
- Долгая история.
- Это ваша заправка?
- Нет, не моя.
- А чья же? Неужели господина Силкина?
- Не совсем. Но зарегистрирована на его имя.
- Странно. Ну ладно, а вы-то как здесь оказались?
- Предопределено судьбой.
- Судьбой, или тем же Силкиным?
- Думайте, как хотите.
Мы опять недоверчиво, внимательно осмотрели друг друга: он к тому же - крайне настороженно, а я - всё с тем же подозрительным недоумением.
- Отгоните машину к "Шиномонтажу", - торопливо предложил Базлыков. - И заходите ко мне. У нас ещё есть время поговорить.
- У меня всегда найдётся время, - ответил я.
- Не будем его терять, - нервно заметил он, тревожно оглянувшись по сторонам.
В своей несгораемой конторе, изнутри ощущаемой как бункер, он усадил меня к фасадной стене, наверное для того, чтобы из окошечка никто не углядел. Во всех его действиях угадывался тревожный испуг, если не сказать больше: едва преодолеваемый страх.
- Вы едете в Гольцы? - сразу ошарашил непредвиденным вопросом.
- С чего вы взяли?! - изумился я.
- Простите. Знаете, если в детстве ошпаришься, так потом всю жизнь на холодную воду дуешь, - жалковато усмехнулся он.
- Как вы всё-таки здесь очутились? Ведь большие деньги крутятся. Вам теперь Силкин доверяет?
- Всё по той же причине, - глухо ответил он. - Вы зря на меня сердитесь. Я ведь вас спасал.
- Меня спасали?! - вновь изумился я. - От кого? От чего?
- От того же самого Силкина. От мстительного Пупыря.
- Кто такой Пупырь?
- Ах! Да наш общий знакомый.
- Господин Силкин?
- Да, да, - нервничал он.
- Значит, теперь вы всё-таки у него служите? - упрямо настаивал я.
- Формально у него, а по существу нет: у Ордыбьева.
- Однако Пупырь - подходящая для Силкина кличка, - снисходительно заметил я. - И по внешнему сходству, и по наглой пройдошливости.
- Не совсем так, - мягко возразил Базлыков. Он принялся объяснять. Оказывается, кликуха Пупырь возникла совершенно по иной причине. Пользуются ею лишь в очень узком кругу. Поэтому лучше сразу забыть, заметил он. Приклеилась она к Силкину оттого, что он патологически ненавидит "интилихенцию" и "офицерьё". И тех, и других он презрительно именует "пупырями", исказив понятие "пуп земли". Так вот, в насмешку всесильный Ордыбьев окрестил и его самого Пупырём.
- Что ж, - сказал я, - презрение господина Силкина к интеллигенции я испытал на собственной шкуре, но к военным-то отчего у него неприязнь?
- Э-э, видно, в армии сурово повоспитывали.
- Что ж, я отлично помню, как он изощрялся, унижая вас.
- Тогда были цветики, ягодки потом…
Он рассказал, что вскоре после позорного выстрела из "пистоля Дантеса" Силкин потребовал от него выкуп в десять тысяч долларов. Но у него и деревянных-то не было, потому что тогда во всю шло строительство дома. Он решительно отказал. "Ну, смотри, сгноим тебя", - пообещал тот.
На Базлыкова по наводке Силкина завели уголовное дело. Молодой откормленный следователь по фамилии Нечкин из кожи лез вон, чтобы упрятать Антиквара в зону. Всё перевернули с ног на голову: мол, незаконное хранение оружия, попытка ограбления. Будто бы он, Базлыков, угрожая пистолетом, требовал от уважаемого Семёна Ивановича Силкина десять тысяч баксов, пытался стрелять в него, но ловкий Семён Иванович сумел перехватить руку рецедивиста-грабителя, натасканного на убийствах в Афганистане, и направить выстрел в потолок.
"Афганскому монстру" продажный следователь шил минимум восемь лет, а удачливый предприниматель Семён Иванович Силкин ходил в героях и всем клятвенно обещал этого "сра…. офицеришку", этого "штыря вонючего", этого "пупыря в погончиках" упрятать за колючку, где его братва сначала опустит, а уж потом вертухаи сгноят.
Так бы и было, мрачно изливал душу Базлыков. Лицо его буквально за какие-то минуты осунулось и посерело, глаза ввалились и из тёмных впадин сверкали сухой яростью. От унизительных воспоминаний у него сводило скулы, и многие фразы он не мог договаривать до конца.
Особенно подлым и гадким в беспределе подонистого наговора было то, что сыто-надменный гражданин следователь лихо превратил двух силкинских охранников в свидетелей, и дело, таким образом, получилось безукоризненно состряпанным. Но ведь существовал и третий свидетель, то есть я, - нежелательный. Силкин лично пригрозил Базлыкову, что, если этот "гов….. интилихентишка" объявится, то его непременно пришьют. Тяжко вздохнув, он произнёс:
- Не поверите, но три года, пока тянулась стройка, вы меня спасали. - И, помолчав, добавил: - Тем, что оставались инкогнито. А я, в общем-то, оберегал вас.
III
От Надежды Дмитриевны Ловчевой я знал о посмертном ограблении матери Силкина, и потому чувствовал, что Базлыков не договаривает нечто важное.
- И всё-таки, Николай Рустемович, с чего это вдруг Силкин заломил такую бешенную сумму? - спросил я. - Почему он предъявил вам такие невыполнимые требования?
Базлыков сумеречно молчал. Ему, по-видимому, не хотелось раскрываться до конца: ведь и пистолет, и икона, и всё прочее украденное по праву наследства принадлежало Силкину. Потому-то он и наезжал на Антиквара наотмашь, желая прямо-таки затоптать ненавистного "штыря".
Я продолжил свои расспросы; ведь и передо мной Базлыков был грешен, даря, в общем-то, краденную икону. Хорошо, что всё чудесным образом разрешилось, но всё-таки…
- Ладно, поведаю, как на духу, - устало вздохнул Базлыков. - Надо наконец-то и самому облегчить душу. Ох, если бы вы знали, как невыносимо в себе такое таскать! Уж лучше кандалы пудовые, чем подобные тайны… Вам это знакомо?
- Конечно, знакомо. Как всем, посетившим сей грешный мир. Но, прошу вас, начните с точной даты. Мне это очень важно.
- Пожалуйста… - и запнулся, но быстро справился с собой, раз уж решил поведать правду. - В общем, в конце апреля, как спало половодье… А половодье, знаете ли, в тот год было небывалое…
- Как же, помню! Разливы рек, подобные морям…
- Да, зима тогда стояла на редкость снежная. И я помню, как вы, заглянув ко мне, ошарашили красивой фразой: снега нынче, будто свежей сметаной помазаны. - Он вымученно улыбнулся. - В общем, всё произошло спустя три месяца после того злополучного января… А я уже уверовал: мол, пронесло… Ан нет! Короче говоря, поймали двоюродного брата Силкина, некоего Норкина, который и грабанул его мать. Тот долго где-то скрывался, но перед маем явился за схороненными ценностями: серебряным столовым прибором, чем-то ещё… Кстати, серебряную ложку он мне показывал… Да, так… Они, знаете, принадлежали бабке Силкина, жене Хромого доктора. Слышали о нём? Ну, хорошо… До сих пор живёт легенда: от всех болезней излечивал… Но я тогда предпочёл, сами понимаете, пистолет…
Базлыков вновь сумеречно замолк. Видно было, что он мучительно раскаивается, корит себя за то, что поддался преступному соблазну. Но он не оправдывался: мол, бесы попутали… Нет, он винил во всём себя.
- Поверьте, если бы я знал, что этот Норкин закоренелый рецедив… - глухо, обрывая слова и фразы, продолжал он. - … а то ведь клялся, что единственный племяш… у недавно умершей одинокой учительницы… хоть кого спроси! - Он опять сбился, но тут же спохватился, принялся самого себя опровергать: - Да уж чего там! Видел по роже - ворюга! Но, понимаете, подлая мыслишка закралась: если не я, то другой… ну, заезжий купец… В общем, запутался… То были самые чёрные дни в моей жизни… похуже тех, когда выгнали из армии.